— Раньше Макс был таким, — объяснил я.
Но она твердо стояла на своем:
— Он и до сих пор такой.
Я полез было в карман за водительскими правами, но предпочел оставить ее с этим
ее заблуждением. В конце концов, если она хочет видеть Макса Лукадо
тридцатилетним, кто я такой, чтобы спорить?
С другой стороны, я понимал ее предвзятость. Когда разложишь все по полочкам, проще так и оставить. Она создала мой образ. Определила меня. Классифицировала.
Втиснула в рамки фотокарточки пять на восемь. Этакий Макс в коробочке.
Коробочки вносят в наш мир удивительную упорядоченность. Благодаря им крупа
не рассыпается, и карточки не пылятся. Когда надо разложить вещи, коробочки
идеальны. Но когда нужно разобраться в людях, они плохо оправдывают наши
78
надежды. А когда дело доходит до попыток постичь Христа, никакие коробочки вообще
не годятся.
Его современники из Палестины, знаете ли, пытались. У них был полный набор
всевозможных коробочек. Но ни в одну из них Он не помещался. Его сочли бунтарем —
Он уплатил подати. В Нем видели провинциального плотника — Он ставил в тупик
ученых мужей. К Нему приходили, чтобы увидеть чудеса, но Он отказывался давать
представление. Он не поддавался простым определениям. Он, иудей, привлекал к Себе
язычников. Раввин, обличавший тех, кто лицемерно молился в синагогах. Святой, знавшийся с босяками и блудницами. В обществе с патриархальным мужским
шовинизмом Он не дискриминировал женщин. В среде с антиримскими настроениями
Он не обличал Рим. Он разговаривал как царь, а жил как скиталец. Люди пытались найти
для Него определение. Не смогли.
А мы все еще пытаемся.
У одного моего знакомого таксиста в Бразилии на приборном щитке была
приклеена фигурка Иисуса.
Всякий раз, когда ему хотелось, чтобы нашлось место для парковки или поскорее
зажегся зеленый, он тер своего пластмассового «Помоги-ка-Иисуса».
Проповедник, вещающий по кабельному телеканалу поздно вечером, уверяет
меня и других полуночников, что до преуспеяния нам осталась всего одна молитва.
Надо лишь попросить доброго «Дай-ка-доллар-Иисуса».
Я сам однажды свел Христа к пригоршне доктринальных положений. Он был
рецептом, все ингредиенты для которого у меня имелись. Смешай их в нужных
пропорциях — и вот тебе Иисус домашнего розлива.
Политики снимают коробочки со своим домашним Иисусом с полок, заявляя, что
Он наверняка голосовал бы за «зеленых», за консерваторов; любит ястребов, голубей, орланов... Во время выборов политизированный Иисус всегда у них под рукой.
Боги из коробочки. Вы увидите их фигурки зажатыми в руках людей, которые
любят богов осязаемых, послушных и предсказуемых. Для нашей сумасшедшей жизни
нужны прирученные боги, не так ли? В сорвавшемся с катушек мире мы хотим себе
такого бога, чтобы он жил у нас на кухне — уютный, как щеночек или котеночек. Мы
позовем, и он прибежит. Почешем его за ухом, и он замурлычет. Ах, если бы Бог так же
хорошо знал Свое место...
Должно быть, этого хотели и Петр с Иаковом и Иоанном. А чем еще объяснить тот
поход за избавление от коробочек, в который повел их Иисус?
По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на
гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лицо Его, как солнце, одежды же Его
сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр
сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе
одну, и Моисею одну, и одну Илии. Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его
слушайте. И, услышав, ученики пали на лица свои и очень испугались. Но Иисус, приступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь. Возведя же очи свои, они никого не увидели, кроме
одного Иисуса.
Мф. 17:1-8
79
Высшие точки в Писании как-то связаны с высшими точками земли. Авраам
совершал жертвоприношение Исаака на горе Мориа. Моисей увидел горящий куст на
горе Синай. Илии Бог явился на горе Хорив. Христос искупил человечество на холме под
названием Голгофа. Иисус преобразился на горе Ермон.
Точно никто не знает, но большинство историков отождествляет гору
Преображения с горой Ермон, имеющей высоту 2814 метров. Она господствует в
ландшафте северной части Израиля, бывает видна от Мертвого моря, за сотни
километров. Этот гигантский заснеженный пик был идеальным местом для уединения
Иисуса с Петром, Иаковом и Иоанном. Вдали от шумных толп и назойливых спорщиков
Иисус мог без помех пообщаться с тремя самыми близкими друзьями. Отсюда
открывался вид на бирюзовую гладь моря Галилейского и на равнину с поросшими
виноградником холмами. Здесь можно было помолиться.
«...Взяв Петра, Иоанна и Иакова, взошел Он на гору помолиться» (Лк. 9:28). Христу
нужны были силы. Лишь несколько месяцев оставалось Ему до распятия. Впереди
Иисуса ждали жестокость воинов и злоба толпы. Чтобы выдержать это, требовалась
стойкость, и Он хотел, чтобы Его последователи увидели, откуда Он ее почерпнет.
В какой-то момент молитвы кроткий плотник, питавшийся хлебом и рыбой, говоривший с провинциальным галилейским акцентом, преобразился в воплощение
космического света. Христос «преобразился пред ними: и просияло лицо Его, как
солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17:2).
От Него исходило сияние. Чистое. Ослепительное. Изумительное. Свет лился из
каждой поры Его кожи и каждого стежка на Его одеждах. Светящийся Иисус. Смотреть
на Его лицо — все равно что приближаться к Альфе Центавра. Марк говорит нам, что
«одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле
белильщик не может выбелить» (Мк. 9:3).
Одежды Его заблистали не от отбеливателей. Это было присутствие Бога. В
Писании Бог часто приравнивается к свету, а свет — к святости. «...Бог есть свет, и нет в
Нем никакой тьмы» (1 Ин. 1:5). Бог «обитает в неприступном свете» (1 Тим. 6:16).
Преображенный Христос, таким образом, есть Христос в Его чистейшем выражении.
И это истинный Иисус, в Своем одеянии до Вифлеема и после распятия. Не «слабый
галилеянин, а высящаяся неистовая фигура Божества, Которое никому не укротить»1.
«...Святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников...» (Евр. 7:26).
Бриллиант без изъяна, роза без пятна, музыка с гармонией сфер, стихи с безупречной
рифмой.
В этом сиянии Петр, Иаков и Иоанн — словно комарики под сенью орлиных крыл.
Никогда они не видели Иисуса таким. Он ходил по воде, умножал хлебы, запрещал дуть
ветру, изгонял бесов, воскрешал мертвых — это да. Но превратиться в светящийся
факел? Оказывается, Иисус еще только разминался.
Появились два гостя: Моисей и Илия. Законодатель из законодателей и пророк из
пророков прошли через неощутимую завесу, отделяющую землю от рая. «...Они
говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лк. 9:31).
Моисей и Илия для иудеев — как Джордж Вашингтон и Авраам Линкольн. Их
портреты висят при входе в иудейский Зал славы. И вот они здесь, в ответ на молитву
Иисуса. Не ждем ли мы уже отчасти, что Петр, Иаков и Иоанн повторят изумленный
80
вопрос, прозвучавший на море Галилейском: «Кто это?» (см.: Мф. 8:27). Гарант Закона и
учитель пророков откликаются на Его зов?
В этот момент Петр старательно откашлялся. Пламя на горе, комок в горле.
«...Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и
Моисею одну, и одну Илии» (Мф. 17:4).
Эти слова кажутся нам безобидными, кому-то — даже неплохой идеей. Мы любим
увековечивать события памятниками, мемориальными досками и обелисками. Петр
счел, что по такому случаю необходим специальный архитектурный проект, и вызвался
возглавить комитет по строительству. Хорошая мысль, правда?
Но не с точки зрения Бога. Предложение Петра о трех кущах или скиниях было
настолько неосновательным и неуместным, что Бог даже не дал ему договорить. «Когда
он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей
есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте» (Мф. 17:5).
«Возлюбленный» означает здесь «несравненный», «единственный». Нет никого, кто
был бы подобен Христу. Никто с Ним не сравнится. Ни Моисей. Ни Илия. Ни Петр. Ни
Заратустра вместе с Буддой и Мухаммадом. Никто — ни на небе, ни на земле. Иисус, как провозгласил Отец, не просто «Сын» или даже «лучший из Сыновей». Он —
