Была ли юная леди чересчур привередлива, или не было среди поклонников достойного, или еще не явился тот, кому суждено было тронуть ее душу?
Мистер Грилл был племяннице крестным отцом, и ему в угоду ее нарекли Морганой {20}. Он подумывал о том, чтобы назвать ее Цирцеей, но склонился к имени другой волшебницы, которая имела свои понятия о прекрасных садах и не менее влияла на людские умы и формы {21}.
1. ГЛАВА III
КНЯЖЬЯ ПРИХОТЬ
Τέγγε πνεύμονας οἰνῳ˙ τὸ γάρ ἄστρον περιτέλλεταιέ
Ἅ δ᾽ὥρα χαλεπά, πάντα δἐ δυψᾷ ὑπὸ καύματος
Alcaeus
Сохнет, други, гортань, -
Дайте вина!
Звездный ярится Пес.
Пекла летнего жар
тяжек и лют;
жаждет, горит земля {22}.
Falernum: Opimianum. Annorura. Centum.
Heu! Heu! inquit Trimalchio, ergo diutius vivit
vinum quam homuncio! Quare τέγγε πνεύμονας faciaraus.
Vita vinum est.
Petronius Arbiter.
Опимианский фалерн {23}. Столетний.
Тримальхион всплеснул руками и воскликнул:
“Увы, увы нам! Так, значит, вино живет дольше,
чем людишки!
Посему давайте пить, ибо в вине жизнь!”
На вопрос, поставленный Вордсвортом в “Эпитафии поэту”:
Не ты ль для радости рожден,
Благами сладко наделен? -
преподобный отец Опимиан мог ответить утвердительно. Достойный служитель церкви обитал в уютной усадьбе подле Нового Леса. Богатый приход, порядочное наследство и скромное женино приданое освобождали его от низменного житейского попечения и позволяли удовлетворять своим вкусам, не заботясь мелочными расчетами. Славная библиотека, добрый обед, хороший сад и сельские прогулки - вот и все его вкусы. Он был неутомимый пешеход. Ни от езды верхом, ни от кареты не получал он удовольствия; но держал выезд для нужд миссис Опимиан и ради собственных нечастых вылазок к дальним соседям.
Миссис Опимиан была домоседка. Заботами преподобного она не имела недостатка в поваренных книгах, к которым собственной его изобретательностью и усердием друзей добавился толстый и все разрастающийся рукописный том. Она ревностно их изучала, руководила поваром, и супруг не мог и желать лучшего стола. Погреб его изобиловал прекрасными, им самим отобранными винами. Дом его во всем был образцом удобства и порядка; и на всем лежала печать личности хозяина. От хозяина с хозяйкой до повара и от повара до кота - все обитатели усадьбы имели одинаково гладкие, довольные и круглые физиономии и фигуры, свидетельствовавшие об общности чувств, обычаев и диеты; последняя, разумеется, в меру рознилась, ибо преподобный предпочитал портвейн, повар пиво, а кот молоко. Утром, покуда миссис Опимиан обдумывала распоряжения по хозяйству и заботы о своем маленьком семействе, преподобный, если только не предполагал посвятить целый день прогулке, занимался у себя в кабинете. Днем он гулял; вечером обедал; а после обеда читал вслух жене и детям или слушал, как дети ему читают. Такова была его семейная жизнь. Иной раз он обедал в гостях; чаще у друга и соседа мистера Грилла, который разделял его интерес к доброй пище.
За пределами его ежедневных прогулок, на том месте, куда забредал он лишь изредка, на окруженном зарослями холме стояла одинокая круглая башня, в былые времена, должно быть, служившая межевым знаком для охотников; ныне она утратила свое предназначенье, и в народе стали называть ее Прихотью, как нередко называют подобные постройки. Ее окрестили даже Княжьей Прихотью, хотя никто не мог бы сказать, о каком князе идет речь. Предание не сохранило его имени.
Однажды в самой середине лета, когда веял южный ветерок и в небе не было ни облачка, его преподобие, вкусив от раннего завтрака, поспособствовав значительному утоньшению предложенного ему толстого филея, взявши надежную трость и верного ньюфаундленда, отправился в дальний путь, какой позволяли лишь такие ясные и долгие дни.
Достигнув Прихоти, которой он давно уж не видел, он подивился, найдя ее огороженной и обнаружа позади нее крытый переход из того же серого камня, что и сама башня. Переход уходил в лес на задах, и оттуда поднимался дымок, тотчас приведший ему на память жилище Цирцеи {*}. Перемена произошла в самом деле словно по волшебству; мысль о чарах Цирцеи поддерживалась древним видом постройки {**} и тем, что взгляд с высоты охватывал полосу моря. Он прислонился к воротам, вслух прочел собственные строки “Одиссеи” и погрузился в унылое раздумье, из которого вывел его появившийся из-за ограды молодой господин.
- Прошу прощенья, сэр, - сказал отец Опимиан, - но перемены, здесь произошедшие, подстрекают мое любопытство; и если вы не сочтете вопрос мой дерзостью и ответите, как же все это случилось, я буду вам премного обязан.
{* Καί μο᾽ ἑείσατο καπνὀς ἀπὸ χθονὸς εὐρυοδείης,
Κίρκης ἐν μεγάροισι, διὰ δρυμὰ πυκνὰ καὶ θλην.
Μερμἡριξα δ᾽ ἔπειτα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν
Ἐλθεῑν, ἡδὲ πυθέσθαι, ἐπεὶ ἰδον αἴθοπα καπνόν.
Взявши копье и двуострый свой меч опоясав {24}, пошел я
С места, где был наш корабль, на утесистый берег, чтоб сведать,
Где мы? Не встречу ль людей? Не послышится ль чей-нибудь голос?
Став на вершине утеса, я взором окинул окрестность.
Дым, от земли путеносной вдали восходящий, увидел
Я за широко разросшимся лесом в жилище Цирцеи.
Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал я, идти ли
К месту тому мне, где дым от земли поднимался багровый.
Одиссея. Песнь X. (Примеч. автора)
** Εὖρον δ᾽ ἐν βήσσησι τετυγμένα δώματα Κίρκης
Ξεστοῖσιν λάεσσι, περισκέπτῳ ἐνί χώρῳ.
Скоро они за горами увидели крепкий Цирцеин
Дом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.
Там же. (Примеч. автора)}
- Я к вашим услугам, сэр, - отвечал тот. - Но если вы соблаговолите войти и осмотрите все сами, я вам буду премного обязан.
Его преподобие с готовностью принял приглашение. Неизвестный привел его по лесной прогалине к круглому сооруженью, от которого в обе стороны шел широкий переход влево к башне, а вправо к новому строенью, совершенно скрытому чащей и от ворот не видному. Постройка была квадратная, простой кладки и по стилю очень похожа на башню.
Молодой человек двинулся влево и ввел его преподобие в нижний этаж башни.
- Я разделил ее, - объяснил он, - на три помещения - по одному в каждом этаже. Вот тут столовая; над нею моя спальня; а еще выше - мой кабинет. Вид превосходный отовсюду, но из кабинета более широкий, ибо там за лесом открывается море.
- Прекрасная столовая, - сказал отец Опимиан. - Высота вполне соответствует размерам. Круглый стол удачно повторяет форму залы и приятно обнадеживает.
- Надеюсь, вы окажете мне честь составить собственное сужденье о том, обоснованны ли эти надежды, - сказал новый знакомец, поднимаясь во второй этаж, и отец Опимиан подивился его учтивости. “Не иначе, - подумал он, - замок сохранился со времен рыцарства, а юный хозяин - сэр Калидор”. Однако кабинет перенес его в иное время.
Стены все были уставлены книгами, и верхние полки доступны только с галерейки, обегавшей всю комнату. Внизу стояли древние; наверху - английские, итальянские и французские и кое-какие испанские книги.
Молодой человек снял с полки том Гомера и указал его преподобию место в “Одиссее”, которое тот читал у ворот. Отец Опимиан понял причины расточаемых ему ласковостей. Он тотчас угадал близкую, тоже плененную греками душу.
- Библиотека у вас большая, - заметил он.
- Надеюсь, - отвечал молодой человек, - я собрал все лучшие книги на тех языках, какими владею. Хорн Тук говорит: “Греческий, латынь, итальянский и французский - вот, к несчастию, и все языки, обыкновенно доступные образованному англичанину” {25}. А по мне, так блажен тот, кто хотя бы ими владеет. На этих языках, и вдобавок на нашем собственном, написаны, я полагаю, все лучшие в мире книги. К ним можно прибавить только испанский, ради Сервантеса, Лопе де Веги и Кальдерона {26}, Dictum {Изречение (лат.).} Порсона гласит {27}: “Жизнь слишком коротка для изучения немецкого”, при этом, очевидно, разумея не трудности грамматики, требующие для своего преодоления особенно долгого времени, но то обстоятельство, что, сколько бы мы времени ни потратили, нам нечем будет себя вознаградить { Француз - хозяин гостиницы у Хэйворда {28} приводит против изучения немецкого другой, не менее убедительный довод: “Как приметишь интересное по составу или способу приготовления блюдо, из чего бы оно ни было, непременно выяснится, что автор француз. Много лет назад как-то вздумалось нам спросить во Французском Отеле в Дрездене, кому обязаны мы превосходнейшей пуляркой, и нам ответили, что повар - сам хозяин, француз, бывший шеф-повар русского посланника. Восемнадцать лет провел он в Германии, но ни слова не понимал ни на одном языке, кроме собственного. A quoi bon, messieurs? - отвечал он, когда мы выразили ему наше недоумение - A quoi bon apprendre la langue d’un peuple qui ne possede pas une cuisine? [Зачем, господа? Зачем знать язык народа, у которого нет кухни? (фр.)] (Примеч. автора).}.
