2. Кирилло-мефодиевская традиция. Специфика освоения русичами греческой патристики определялась в первую очередь наследием первоучителей славянства Кирилла (826–869) и Мефодия (820–885). Из двух братьев-просветителей наибольшей склонностью к философии отличался Кирилл, прозванный за это Философом. Образование он получил в императорской Магнаврской академии в Константинополе. Его учителями были будущий византийский патриарх Фотий и знаменитый ученый Лев Математик. Под их руководством Кирилл обучился «диалектице и вьсемь философьскыимь учениемь», освоил светские науки, искусства — геометрию, астрономию, музыку и т. д. С большим пиитетом относился к каппадокийцам, особенно к Григорию Богослову, творения которого «оуче се изьоусть» (знал наизусть). Обладая огромным даром ритора и полемиста, Кирилл Философ еще юношей начал принимать участие в многочисленных диспутах, защищая учение восточного христианства. Он состязался с иконоборцами и иудеями, вел бурные дебаты с последователями пророка Мухаммеда, страстно обличал «трехъязычную ересь» римской курии.
Славянскому просветителю было свойственно сближение философии с моралью, этикой. Согласно его воззрениям, Бог равно облагодетельствовал всех людей одинаковой способностью к самосовершенствованию, поставивших между ангелами и животными. От животных их отличают разум и речь, от ангелов — гнев и похоть. И кто к тому приблизится больше, к тем и приобщится — к высшим или низшим. Все зависит от образа жизни, уровня знаний. В особенности необходима философия. Она указывает путь к истине, возвышает человека к Богу. Кирилл давал следующее определение философии: «Божиимь и человечьскыимь вещемь разоумь, елико может человекь приближити се Бозе, якоже детелию оучит человека, по образу и по подобию быти сотворыпомоу и» («Знание божественных и человеческих вещей, приближение, насколько возможно, человека к Богу и приучение его посредством добродетелей к тому, чтобы быть таким, как тот, кто создал его по своему образу и подобию»). Кирилл значительно сужал палитру философствования, намеченную Иоанном Дамаскиным, однако нельзя не признать, что это выражало его общую установку на секуляризацию мирской мудрости.
Кирилло-мефодиевская традиция, представленная именами таких блестящих мыслителей-книжников, как Климент Охридский, Черноризец Храбр (возможно, псевдоним болгарского царя Симеона), Константин Преславский, Иоанн Экзарх, в полном объеме вошла в древнерусское любомудрие, пробуждая в нем высокие общечеловеческие идеалы.
3. Светская литература. Помимо патристических трактатов философские идеи проникали на Русь в составе всевозможных исторических хронографов и флорилегиев — морально-назидательных сочинений.
В болгарском «Изборнике» (1073) с позиций аристотелизма излагалось учение о категориях, причем подробно обсуждались такие понятия, как материя, форма, естество и т. д. В «Хронике» византийского писателя XI в. Георгия Амартола, повествовавшей о библейских, вавилонских, персидских, римских и византийских правителях, немало интересного сообщалось «о философех и о риторех же» — Сократе, Анаксагоре, Демокрите, Зеноне Элейском и др. Но больше всего уделялось внимания Платону: цитировались его трактаты «Федон», «Горгий», «Законы»; резко осуждался Аристотель за критику «преславного мужа»; с похвалой отмечалось неприятие Платоном астрологии.
В светских переводных сочинениях преобладала антропологическая тенденция, пронизанная влиянием античных философских и психологических учений. Это самым благоприятным образом отразилось на развитии древнерусской мысли.
а) Из флорилегиев особенно выделялась «Пчела» — памятник афористического жанра, впервые появившийся на Руси в домонгольскую эпоху и распространявшийся во множестве списков вплоть до XVIII в. В ней приводятся мудрые мысли и сентенции многих античных философов и христианских богословов, подобранные по тематическому принципу: «О правде», «Об истине и лжи», «О философии и об обучении детей» и т. д. Однако на первый план выдвигалось познание сущности человека, в единстве его плотского и духовного бытия.
Человек, по мысли авторов «Пчелы», может быть либо только лукавым и злым, либо добродетельным и праведным. Нравственные качества зависят от его «естьства», природы. Но это не означает, что злой человек обречен на пожизненное лукавство: он способен воспитать в себе потребность в добре, совершая его по истинному разумению. И наоборот, человек, по природе добрый, может стать орудием лукавства, если не испытает, «что есть естьством добро и что зло». Призывая к свершению благих дел, «Пчела» трактует их как средство достижения человеком равенства с Богом. Особо подчеркивается, что не творящий при жизни добро, умирает не только телом, но и душой — идея, стоящая в полном противоречии с христианской догмой.
Добродетель может украсить жизнь всякого человека, если она выявляет себя осознанно, «по научению». «Пчела» подробно останавливается на проблеме обучения. Настоящий учитель тот, кто учит не просто словом, но и «нравом», т. е. своим образом жизни, характером. Ибо кто словом мудр, а делами несовершенен, «то хромь есть»; кто язык имеет доброречивый, а душа его еще не утверждена в добре, «то неприятень есть». Учение — это тяжкий труд; тем не менее учить и учиться надо весело и без насилия; тогда только знание твердо усваивается человеком и развивает в нем ум. «Пчела» предостерегает от сведения ума к «многомолвлению» и порицает «многих», у кого «язык речеть пред умомь». Демосфену приписывается высказывание: «Аще бы только оума (ума) имел, колико речи, толика бы не молвил».
По мнению составителей «Пчелы», об уме свидетельствует прежде всего поведение человека. Со ссылкой на Сократа отмечается, что поведение умного человека основано на знании дела. Умный человек всегда оглядывается на опыт прошлого и старается предвидеть результат предпринимаемых действий: «Достойно намь конець вещи преже смотривше и тако начатье их творити». Это позволяет ему избежать горьких ошибок и поражений.
Важное значение авторы «Пчелы» придают вопросу о возрастных изменениях ума, в связи с чем припоминается учение пифагорейцев о четырех возрастах человека — детстве, юности, зрелости и старости: «Разлучаху (различали. — Л.З.) пифагоряне человечьскый възраст на четыре части: на младьство, на уностьство (юность — A3.), на мужьскый възраст и на старость». Отсюда выводится признание не только совершенствования ума параллельно с физическим развитием, но и умственной деградации по мере одряхления организма в старости.
Особое одобрение «Пчелы» вызывают те, кто «учашеся философьи и на высоту мудростью хотяще възыти». Первая польза от философии — это «разуменье невежьства своего». В сборнике рассказывается, что когда одного ученика, изучавшего философию, спросили, чему он научился, тот так и ответил: «Понял, что ничего не знаю». Но суть не в этом: философия, согласно «Пчеле», способствует выработке самостоятельного взгляда и сознательного отношения к жизни («еже самоволно творити, еже инии творять страха ради законьнаго»).
«Пчела» подвергает разум свободному, не связанному церковными канонами обсуждению, выдвигая в качестве критерия его совершенствования целенаправленную человеческую деятельность. Главным здесь является жизненный, практический опыт, который придает знанию, полученному путем простого обучения, этический смысл, возвышает его до степени действенной и благотворящей мудрости.
б) Эти же аспекты моральности знания и невежества обсуждаются в «Диоптре» Филиппа Философа, византийского писателя второй половины XI в. «Многоученье», по Филиппу, оказывается добром, если оно применяется для наставления других и оказания помощи притесняемым, но оно может породить и зло, если становится предметом тщеславия или средством достижения корыстных целей. Такая же моральная оценка дается «ненаученью»: оно составляет добро, если не препятсвует повиновению знающим («ведящим»), и плодит зло, если толкает на путь непослушания наставникам, заставляет «не покорятися болшим», властелинам.
Когда мы говорим «человек», замечает Филипп, то разумеем обыкновенно и душу и тело. На самом же деле, человек в собственном смысле — это душа («воистину человек душа глаголется»). Именно душа концентрирует в себе то, что мы вкладываем в понятие «я», поэтому человек суть не что иное, как «душевное существо». «Внешнее» же человека, его тело — не «я», а «мое».
Филипп Философ, несмотря на противопоставление души и тела, отнюдь не становится на позиции ортодоксального теолога, не отвергает плоти, а следовательно, и мирского вообще. Плоть, по его мысли, не просто вместилище, «темница» души, как это трактует церковная традиция, а в некотором роде единственное условие, предпосылка ее земного существования.
