– Хорошо, отец.
– Кстати, – продолжал барон, – ты при деньгах, Филипп?
– Если они вам нужны, – отвечал молодой человек, – то у меня их не так много, чтобы предложить вам. Если же вы намерены предложить денег мне, то, напротив, я мог бы вам ответить, что у меня их пока достаточно.
– Да ты и вправду философ, – насмешливо заметил барон. – Ну, а ты, Андре, – тоже философ? Ты тоже ни о чем не просишь, или тебе все-таки что-нибудь нужно?
– Мне не хотелось бы вас беспокоить, отец…
– Да ведь мы не в Таверне. Король вручил мне пятьсот луидоров, в счет будущих расходов, как сказал его величество. Подумай о туалетах, Андре.
– Благодарю вас, отец, – обрадовалась девушка.
– Ах, ах, что за крайности! – воскликнул барон. – Только что ей ничего было не нужно, а сейчас она разорила бы самого китайского императора! Ничего, Андре, проси. Красивые платья тебе к лицу.
Нежно поцеловав дочь, барон отворил дверь в свою комнату.
– Ах, эта чертовка Николь! – проворчал он. – Опять ее нет! Кто мне посветит?
– Хотите, я позвоню, отец?
– Нет, у меня есть Ла Бри; уснул, наверное, в кресле. Спокойной ночи, детки! Филипп тоже поднялся.
– Ты тоже иди, брат, – сказала Андре, – я очень устала. Я впервые после несчастья так много говорю. Спокойной ночи, дорогой Филипп.
Она протянула молодому человеку руку, он по-братски приложился к ней, вложив в поцелуй нечто вроде уважения, всегда испытываемого им к сестре, и вышел в коридор, задев портьеру, за которой прятался Жильбер.
– Не позвать ли Николь? – крикнул он на прощанье.
– Нет, нет, – отвечала Андре, – я разденусь сама, покойной ночи, Филипп!
Глава 2.
ТО, ЧТО ПРЕДВИДЕЛ ЖИЛЬБЕР
Оставшись в одиночестве, Андре поднялась с кресла, и Жильбера охватила дрожь.
Андре стоя вынимала из волос белыми, словно вылепленными из гипса, руками одну за другой шпильки, а легкий батистовый пеньюар струился по плечам, открывая ее нежную, грациозно изогнувшуюся шею, трепетавшую грудь, небрежно поднятые над головой руки подчеркивали изгиб талии.
Стоя на коленях, Жильбер задыхался, он был опьянен зрелищем, он чувствовал, как яростно колотится у него в груди сердце и стучит в висках кровь. В жилах его пылал огонь, глаза заволокло кровавым туманом, в ушах стоял гул, он испытывал сильнейшее возбуждение. Он был близок к тому, чтобы потерять голову, безумие толкало его на отчаянный шаг. Он готов был броситься в комнату Андре с криком:
– Да, ты хороша, ах, как ты хороша! Но перестань кичиться своей красотой, ведь ты ею обязана мне, потому что я спас тебе жизнь!
Поясок у Андре никак не развязывался. Она в сердцах топнула ногой, опустилась на постель, будто небольшое препятствие ее обессилило, и, наполовину раздетая, потянулась к шнурку звонка и нетерпеливо дернула.
Звонок привел Жильбера в чувство. Николь оставила дверь незапертой, чтобы услышать звонок. Сейчас Николь вернется.
Прощай, мечта, прощай, счастье! Останется лишь воспоминание. Ты вечно будешь жить в моем воображении, ты навсегда останешься в моем сердце.
Жильбер хотел было выскочить из павильона, но барон, входя к дочери, притворил двери в коридор.
Не подозревавшему об этом Жильберу пришлось потратить некоторое время на то, чтобы их отворить.
В ту минуту, как он входил в комнату Николь, камеристка приближалась к дому. Он услышал, как скрипели по песку ее шаги. Он едва успел отступить в темный угол, пропуская девушку. Заперев дверь, она прошла через переднюю и легкой пташкой порхнула в коридор.
Жильбер попытался выйти.
Но когда Николь вбежала в дом с криком: «Я здесь, я здесь, мадмуазель! Я запираю дверь!» – она в самом деле заперла ее на два оборота и впопыхах сунула ключ в карман.
Жильбер сделал безуспешную попытку отворить дверь. Он бросился к окнам. Окна были зарешечены. Внимательно все осмотрев, Жильбер понял, что не может выйти.
Молодой человек забился в угол, твердо решив, что заставит Николь отпереть дверь.
А Николь придумала для своего отсутствия благовидный предлог. Она сказала, что ходила закрывать рамы оранжереи, опасаясь, как бы ночной воздух не повредил цветам. Она помогла Андре раздеться и уложила ее в постель.
Голос Николь подрагивал, движения рук были порывисты, она была необыкновенно услужлива. Все это свидетельствовало о ее волнении. Впрочем, Андре витала в облаках и редко взглядывала на землю, а если и удостаивала ее взгляда, то простые смертные проплывали мимо нее, словно неживые.
Итак, она ничего не замечала.
Жильбер горел нетерпением с тех пор, как ему было отрезано отступление. Теперь он стремился только к свободе.
Андре отпустила Николь, обменявшись с ней всего несколькими словами; Николь разговаривала с нежностью, на какую только была способна, подобно субретке, мучимой угрызениями совести.
Она подоткнула хозяйке одеяло, поправила абажур у лампы, размешала сахар в серебряном кубке с остывшим питьем на белоснежной салфетке, нежнейшим голоском пожелала хозяйке приятного сна и на цыпочках вышла из комнаты.
Выходя, она прикрыла за собой застекленную дверь.
Напевая, чтобы все поверили в ее спокойствие, она прошла к себе в комнату и направилась к двери в сад.
Жильбер понял намерение Николь и подумал было, не стоило ли, вместо того, чтобы показываться ей на глаза, прошмыгнуть неожиданно, воспользовавшись моментом, пока дверь будет приотворена, и удрать. Но тогда его увидят, хотя и не узнают. Его примут за вора, Николь станет звать на помощь, он не успеет добежать до своей веревки, а если и успеет, его заметят в воздухе. Разразится скандал, и большой, раз Таверне так дурно могут думать о бедном Жильбере.
Правда, он выдаст Николь, и ее прогонят. Впрочем, зачем? В таком случае Жильбер причинил бы зло без всякой для себя пользы, из чувства мести. Жильбер был не настолько малодушен, чтобы испытывать удовлетворение от мести. Месть без выгоды выглядела, по его мнению, дурно: это была глупость.
Когда Николь поравнялась с входной дверью, где ее поджидал Жильбер, он внезапно шагнул из темного угла ей навстречу, и падавший через окно свет луны осветил его фигуру.
Николь чуть было не вскрикнула, но она приняла Жильбера за другого и, справившись с волнением, проговорила:
– А-а, это вы… Как вы неосторожны!
– Да, это я, – едва слышно отвечал Жильбер. – Только не поднимайте шума.
На сей раз Николь узнала собеседника.
– Жильбер! – воскликнула она. – Боже мой!
– Я вас просил не кричать, – холодно вымолвил молодой человек.
– Что вы здесь делаете, сударь? – грубо спросила его Николь.
– Вы неосторожно назвали меня по имени, а сейчас поступаете еще более неосторожно, причем для себя самой, – проговорил Жильбер с прежним спокойствием.
– Да, я и в самом деле могла бы не спрашивать, что вы здесь делаете.
– Что же я, по-вашему, здесь делаю?
– Вы пришли поглазеть на мадмуазель Андре.
– На мадмуазель Андре? – не теряя присутствия духа, переспросил Жильбер.
– Вы в нее влюблены, да она-то, к счастью, вас не любит.
– Неужели?
– Ох, берегитесь, господин Жильбер! – с угрозой в голосе продолжала Николь.
– Я должен беречься?
– Да.
– Что же мне угрожает?
– Берегитесь, как бы я вас не выдала.
– Ты, Николь?
– Да, я! И вас выгонят отсюда в шею.
– Только попробуй! – с улыбкой возразил Жильбер.
– Ты мне угрожаешь?
– Угрожаю.
– Что же будет, если я скажу мадмуазель, господину Филиппу и господину барону, что встретила вас здесь?
– А будет то, как ты говоришь, что выгонят не меня – меня и так, слава Богу уже выгнали! – на меня будут делать облаву, как на дикого зверя. А вот кого отсюда выгонят, так это Николь.
– То есть, как – Николь?
– Ну, разумеется – Николь, ту самую Николь, которой бросают камешки через стену.
– Берегитесь, господин Жильбер, – угрожающе проговорила Николь, – на площади Людовика Пятнадцатого у вас в руках нашли клочок от платья мадмуазель.
– Вы в этом уверены?
– Господин Филипп говорил об этом со своим отцом. Он еще ни о чем не подозревает, но если ему помочь, он, может быть, кое о чем догадается.
– Кто же ему поможет?
– Я, конечно.
– Будьте осторожны, Николь, ведь барон может также узнать, что под видом того, что вы развешиваете кружева, на самом деле вы подбираете камешки, которые вам бросают через стену.
– Неправда! – вскрикнула Николь.
Потом она передумала и решила не запираться.
– А что особенного в том, что я получаю записки? Это не так страшно, как пробраться сюда в то время, как мадмуазель раздевается… Что вы на это скажете, господин Жильбер?
– Скажу, мадмуазель Николь, что нехорошо такой благоразумной девушке, как вы, просовывать ключи под садовые калитки.
Николь всю передернуло.
– Скажу, – продолжал Жильбер, – что, будучи хорошо знакомым и барону де Таверне, и господину Филиппу, и мадмуазель Андре, я совершил ошибку, пробравшись к ней, потому что очень беспокоился о здоровье бывших хозяев, особенно о мадмуазель Андре, которую я пытался спасти на площади, старался так, что у меня в руке остался, как вы сами подтвердили, клочок ее платья. Скажу, что если я совершил эту вполне простительную ошибку, пробравшись сюда, то вы поступили непростительно, введя постороннего в дом своих хозяев и бегая на свидания с этим посторонним в оранжерею, где провели с ним около часу.
