чем другая, все просто. Решил дело в ее пользу, и хорошо. Если обе стороны пожадничали, ничего не дали, либо нет у них денег судью уважить, ему тоже нетрудно. Признаёшь виновными и ответчика, и истца, чтоб другим неповадно было.
Тут же тягались между собой богатый помещик с богатым купцом. Один дал тыщу, и другой дал тыщу, вот судья и растерялся. Решать надо было по законам, но для этого их же все прочесть нужно, а на шкаф, в котором законы хранятся, и посмотреть страшно — сколько там книг. Один только еврей-советчик их не боялся, и когда он помер, тяжба остановилась.
Приходит судья к новому губернаторскому советчику, говорит: так, мол, и так, выручайте, ваше еврейское превосходительство. Сделайте милость, посмотрите, как там в законах про эту закавыку растолковано.
Шимшон на шкаф с книгами глянул, да поскорей от него отвернулся. Страшно стало. «Чего, — говорит, — там смотреть. Я и так знаю. Ведите этих, которые судятся». «Истца с ответчиком?» «Вот-вот, их».
Приходят помещик с купцом, начинают каждый свою правду доказывать. Шимшон слушает, ничего понять не может.
Почесал макушку, спрашивает помещика: «Ты кого больше чтишь: царя-батюшку или царский герб, орла с двумя головами?».
Тот отвечает: «Больше всего чту царя, как я есть верноподданный его величества помещик».
«А ты?» — спросил Шимшон купца.
Тот подумал-подумал, в чем тут подвох, и говорит: «А я превыше всего чту герб, потому что его почитает сам царь».
«А в Бога вы оба веруете? — продолжает Шимшон. — Верите, что Он никогда не ошибается?»
Верим, отвечают. Нельзя не верить.
«Вот и хорошо».
Взял Шимшон серебряный рубль, подкинул вверх. «Коли царем упадет — значит, Бог в пользу помещика решил, а коли орлом — в пользу купца. Ему, Богу, видней».
Рубль упал царем кверху, и купец спорить с Богом не насмелился. Так трудная тяжба и разрешилась.
Главный судья обрадовался, постановил, чтобы все трудные тяжбы отныне только так и велись. Теперь в судах кидали монету, и Бог сам поворачивал ее орлом или решкой, а кто недоволен — подавай апелляцию на Всевышнего, коли тебе охота. Волокита в судах закончилась, и весь край славил нового губернаторского еврея.
На второй день Губернатор собрал всех чиновников для решения накопившихся дел. Пришли сто начальников, у каждого по сто папок, в каждой сто бумаг, и на каждой прописано, что надо запретить, а что позволить, в какой цвет можно красить заборы, а в какой нельзя, в какой день и с какого часу чем торговать, какие когда наряды надевать, какими словами позволительно и непозволительно ругаться, и еще много всякого разного.
Губернатор говорит: «Что делать будем, Шимшончик? С которой папки начнем?».
Тот давай чесать макушку — вдруг сызнова какая мысль придет. Нет, не пришла.
«А ну их всех, — говорит тогда. — Пусть уходят со своими папками и без вызова больше никогда не появляются. Ничего запрещать и позволять не надо».
«Как так? Разве можно людям ничего не запрещать и не позволять? Этак они черт знает чего наворотят!»
«Вот когда наворотят, тогда и будем думать», — сказал Шимшон.
«Гениально!» — восхитился Губернатор, которому такое в голову не приходило. Как замашет руками на чиновников, будто на гусей: кыш, кыш отсюда! Они и пошли.
И стало всем жителям края привольно. Всяк красил свой забор в цвет, который ему люб, всяк торговал когда хотел, без опаски затевал новое дело, а коли где случалось какое безобразие, его там же, на месте, исправляли, не спрашивая у Губернатора.
В общем, всем было хорошо. И народу, потому что ему всегда хорошо, когда начальство не докучает, и Губернатору, потому что дела решались сами собой и можно было жить в свое губернаторское удовольствие.
Шимшон прослыл самым мудрым евреем на свете. По праздникам он выходил к народу на площадь и завязывал узлом железные кочерги, ломал подковы, подбрасывал кверху пятипудовые мешки с мукой. За это его любили еще больше. «Какой он умный!» — говорили мужчины. «А какой красивый!» — вздыхали женщины.
Они, женщины, только и омрачали Шимшону жизнь — проходу ему не давали, но тут уж было ничего не поделать. Как говорят гои, у каждого свой крест. А в Талмуде, который писали люди поумнее нас с вами, про такое сказано: «Слишком много хорошего — это плохо, ибо всего должно быть в меру, даже хорошего». Но разве кто-нибудь на свете это понимает, ой-вей?
Может быть, только китайцы, и то навряд ли.
Китайская сказка
Невидимый сад мастера Вана
Шесть оттенков красного
Во времена, когда люди жили проще, но честнее, чем нынче, был в городе Чэнду, столице царства Шу, непревзойденный мастер садового искусства по имени Ван.
Дом у него был маленький и ветхий, потому что Ван совсем не заботился об удобствах тела. Сад тоже невелик, зато это был самый чудесный сад на свете, и каждое растение в нем не имело себе равных во всем Китае. Если у Вана рос пион, это был самый красивый пион под небом, если роза — то такая, что на другие розы смотреть уже не хотелось, только на эту.
Но Вану этого было мало. Он выводил еще и новые, прежде небывалые цветы, причем больше всего ценил лотосы, выращивая их в маленьком пруду, к которому никто, кроме хозяина, приближаться не смел.
Мастер и в сад-то никого не пускал. Жил один среди цветов, которые ему нравились гораздо больше людей, что неудивительно. Люди приносят не только радость, но и горе, а цветы одну радость. Печаль испытываешь, лишь когда они увядают.
Так Ван и жил. Радовался, когда цветы распускались и оплакивал те, что увядали, но скоро утешался, ибо растения у искусного садовника полностью не умирают. Остаются семена, и из них вырастают точно такие же растения, а у истинного мастера даже
