шторы, плеснул коньяку в кофейную чашечку и склонился над картой, изучая сплетение стрелок и линий.
Кое-что из того, что запомнилось, пригодилось после, в сорок четвертом.
Сказка о добре и зле
«…Верный конь споткнулся в беге, черный парус над волной,
Но зеленые побеги оплетают шар земной…»
Е. Ачилова
Часы на ратушной башне пробили семь. Добрые горожане завершали дневные труды. Розовощекие
булочники и потные мясники закрывали резными ставнями окна съестных лавчонок. Ювелир закруглял
разговор с неуступчивой дамой: пятьдесят, всего пятьдесят полновесных монет – и эти чудные серьги ваши.
Лениво ругаясь, стража отвязывала незадачливого воришку от рыночного столба – теперь все хозяйки
города знают бедолагу в лицо. Кокетливо подняв личики в одинаковых белых чепцах, выходили на улицы
продавщицы сластей и фиалок. Мальчишки-фонарщики ручейками стекались на Старую площадь – после
заката солнца труппа Мастера Августа давала «Действо о трех пастушках», и надлежало в срок протереть
стекла и заправить громоздкие скрипучие лампы. Фармацевт Вольного Города, Мастер Ханс, вышел на
порог своей аптеки подышать воздухом перед ужином.
Он стоял, подставляя щеки мягчайшему вечеру сентября, невысокий и грузный. В своем суконном
кафтанчике поверх вышитой серой робы и смешном колпаке с подвеской он походил на дядюшку Гензеля,
доброго гнома, который складывает подарки в детские сундучки долгой ночью солнцеворота. И дородные
горожанки, и почтенные бюргеры, и беспечные девушки в ярких платьях, и насмешники-бурши, и даже
чванливые советники-магистраты в парчовых мантиях – все улыбались аптекарю, приветливо кивали,
здоровались, а кое-кто не стеснялся и кланяться в пояс.
Заслуги Мастера Ханса в искоренении душеглотки, детских сыпей – красной и гнойной, жгучего
живота и прочих опасных болезней были неоспоримы. А когда по его совету магистрат закрыл все ворота,
порт, под страхом изгнания обязал жителей пить кипяченую воду и есть лишь горячую пищу, охранив тем
самым от заморской заразы, благодарные горожане были готовы носить аптекаря на руках.
Еще тогда поговаривали: «Вот бы нам бургомистра, такого, как господин Фармацевт – и мудрец и
простец, и не важничает от почестей». Но Мастер Ханс отказался от красной шляпы, отговариваясь
важными опытами с новейшими препаратами. Впрочем, и этим летом, когда бургомистр впал в
неожиданное помрачение рассудка, аптекарь не захотел принимать бразды власти, предложив магистратам
взамен избрать велеречивого купца Розенштока. И был прав. Тем паче, что не ошибался почти никогда.
Между тем вечер был необыкновенно хорош. Закатное солнце играло на вычурных флюгерах и
красной черепице, отражалось от чисто вымытых окон, подмигивало красоткам и слепило глаза младенцам.
…Судя по шуму с кухни, Адольф опять не прожарил гренки для супа. Верная Марта, гремя посудой,
честила парнишку на чем свет стоит; значит, ужин отдалялся на полчаса или больше. Мастер Ханс решил
прогуляться для аппетита. За дверьми он взял тросточку, сменил колпак на респектабельный шторц,
проверил карманы и вышел. С переулка Цирюльников он свернул на Стекольный подъем, задержался
немного перед крохотным кабачком «У Гертруды», подумывая, порадовать ли хозяйку своим визитом. Но
пива ему не хотелось, а восторги вдовы были липкими, как пастилки. Ладно… Мастер Ханс стукнул
тросточкой и отправился дальше – на бульваре Победы так славно пахнет палой листвой и осенними
астрами. А что это была за победа, почитай, уже и не помнят...
Из подворотни наперебой выскочила стайка разноголосой, радостной малышни. «Дяденька Гензель!
Господин Фармацевт! Огоньки! Огоньки покажите!» Иногда, ради забавы, Мастер Ханс зажигал для детей
бенгальские свечи или пускал ракеты с крыши, но сегодня у него в кармане была только горстка лакричных
леденцов. Конфетами он оделил пострелят не слишком щедро – сладкое вредно, но каждому малышу
досталось по хрусткому золотистому шарику. «А огоньки в другой раз». Мастер Ханс покачал головой и
продолжил прогулку, усмехаясь себе в усы. Ему нравилось наблюдать за детишками – как из щенячьей
припухлой мордочки с возрастом прорезается лицо человека. Сразу видно – Фриц получится трусоватым, а
Генрих смышленым, Каролина будет пленять сердца, а чернявая Трудхен хорошо, если выйдет замуж… Но
еще забавнее виделось, сколь мизерными штрихами порой создается характер. Посмеешься над
неуклюжестью крохотной танцовщицы – и девочка станет дурнушкой. Похвалишь юного воина, Изгонятеля
Злой Собаки, глядь – из парнишки получится славный солдат…
«Здравствуйте! Здравствуйте, Мастер Ханс! Как я счастлив вас видеть!» – навстречу, смешно
подпрыгивая, спешил часовщик Хольц. «Смотрите, смотрите, как я хожу!» – он и вправду выглядел
молодцом. Год назад, почти сразу после женитьбы, бедолагу хватил удар. Опасались, что часовщик так и не
встанет. Но прошло не более пяти месяцев с того дня, как хозяйка Хольц начала пользовать муженька
Семицветным Бальзамом Мастера Фармацевта, – и вот почтенный мужчина скачет, будто кузнечик.
…За разговорами о погоде, благоглупостях магистрата и ценах на масло Мастер Ханс не заметил, как
пробило восемь. Раскланивались уже в сумерках. Аптекарь решил было срезать путь через Старую площадь,
но заслышав визгливые дудки комедиантов, свернул обратно. Пасторальная песенка лезла в уши: «Где мой
милый пастушок, вместе выйдем на лужок, он подует в свой рожок, ляжем в тень на бережок…» Какая
мерзость! Впрочем, фарсы о глупых купцах, трусливых солдатах и хитроумных бюргерах были еще
противнее. Мастер Ханс прибавил шагу. Наконечник трости звонко стучал в булыжники. Хотелось есть.
Говядины с кровью, горячего супа – можно даже без гренок, темно-розового вина, душистого, мягкого,
свежевыпеченного хлеба… «Хлеба, мама, дай хлеба! Молока и хлеба! Пожалуйста!» И в ответ – жалобный,
как собачий скулеж под дождем, женский плач.
От неожиданности Мастер Ханс уронил тросточку. Нищих, тем паче голодных нищих в Вольном
Городе не было уже лет… Очень, очень давно. Калек и немощных стариков распределили в приюты для
обездоленных, сбившихся с пути взрослых направили в услужение к уважаемым бюргерам, сирот разобрали
на воспитание, большинство – и усыновили впоследствии. А на каждого упрямого пьяницу или выжившую
из ума старуху из тех, что не пожелали отправиться в богадельни, приходилось по десятку благотворителей.
Он огляделся. Чуть поодаль, прямо на пороге закрытой лавочки плакала еще молодая женщина в
пропыленной, но благопристойной простонародной одежде. За подол материнской юбки держалась
белокурая девочка не старше четырех лет.
«Что случилось, дитя мое?» – аптекарь склонился к женщине, внимательно глядя в ее лицо. Что
говорить, мошенники, готовые облапошить доверчивых добряков, еще встречались на улицах. Увидев
сочувственное лицо, крестьянка зарыдала сильнее. Из всхлипов и вздохов удалось выяснить, что она с
мужем и дочкой пришла пешком нынче утром. Муж хотел поискать места конюха в городе, а она –
вышивальщица и швея. На рынке днем она продавала петухов и кукол на чайники, а супруг торговал
свистульками. А потом муж отправился ночевать к дяде-гончару, а она с дочуркой осталась посмотреть
ярмарку. А потом в толпе срезали кошелек, а куда идти она не помнит и боится… Окончание монолога
утонуло в новом потоке слез.
«Успокойся, дитя мое! На сегодня я дам вам еду и кров. И пошлю известие в магистрат – муж,
наверное, вскоре начнет вас искать. Утри слезы, пойдем». Мастер Ханс наклонился к девочке: «Как зовут
тебя, милая дама»? Малышка вскинула голову – на удивление в синих глазах не было ни слезинки. «Я не
дама, я Эльза»! «Ладно, Эльза, так Эльза. Хочешь ко мне в гости»? В ответ маленькая гордячка протянула
ему ладошки. Аптекарь посадил ее на плечо – хоть бы испугалась, жестом предложил женщине следовать за
ним, и медленно пошел в сторону дома. Необычно: в раннем детстве – и столь сильный характер. В линиях
губ и скул, в повороте головы и уверенном жесте ладони видны и ум, и воля, и страсть, и упорство, почти
упрямство… Редкость, драгоценная редкость.
На пороге аптеки уже топтался долговязый Адольф, держа зажженный фонарь. «Здравствуйте,
добрый господин и прекрасная барышня!» Ревнивая Марта оттеснила недотепу плечом: «Загулялись вы
