Так вот, она быстро раскатала листок на ладони, там – мелкий текст, над ним нужно было склониться, соприкоснувшись головами, и это было приятно. Текст был написан от руки печатными буквами разных размеров, с перебивками вроде тех, которые мы видим в спам-контрольках на почтовых сервисах: теперь я уже знаю, что это делается, чтобы обмануть карманные сканеры, а тогда не знал и удивился. Текст был рифмованным. И прекрасным. Я прочитал первый раз и не понял треть лексики, начал читать второй раз, и тут меня накрыло приходом. Как это часто бывает при употреблении мовы, он остался в голове навсегда, помирать буду – не забуду.
Похоже, этот был фрагмент из немецкого femen-романтизма конца XIX века, переведенный на наркотический лингвистический код: об этом свидетельствует упоминание коня, какого-то «плуга» (возможно, архаическая модель немецкого автомобиля, потому что тут поясняется, что его нужно именно «вести»), меча – любимого атрибута поздних романтиков. Вот что мы с ней прочитали. Подготовьтесь, потому что торкнет.
Калі цябе, мілы, Краіна пакліча
за родны змагацца парог,
то суму ня будзе ў мяне на абліччы,
ні страху ня будзе ў грудзёх.
Дзявочае сэрца ў хвіліне так важнай
ніколі тады ня здрыгне,
а буду ня менш за цябе я адважнай,
каб сілы дадаці табе.
Бо сэрца дзяўчыны пад кужалем тонкім,
як і сэрца найлепшых сыноў,
гарыць то-ж каханьнем для роднай старонкі
і спадчыны нашых дзядоў.
Ты пойдзеш у бой, а я плуг пакірую,
каня накармлю, напаю, –
і так абаронім, засеем,
збудуем Беларусь дарагую сваю.
Бо гэтак, як стрэльбы і кулі як звонкай,
як сіняе сталі мяча,
заўсёды патрэба для нашай старонкі
адважных хлапцоў і дзяўчат[6].
Ее забрало быстрей, буквально через секунду тело как-то механически выгнулось, и она хрипло засмеялась. Я все попробовал вчитаться в непонятные слова вроде «спадчына», когда услышал, что стук моего сердца становится громче, быстрее, заглушает клубную музыку и превращается в стук копыт коня, который несется через поле. И, перед тем, как окончательно отключиться, я успел увидеть, как сверкнула синим электронным пламенем лента с текстом – она была из самоликвидирующейся бумаги: сверкнула и пропала, оставив в воздухе голубую молекулярную взвесь, а меня уже тащило – реальность затемнилась быстрым калейдоскопом из бытовых сцен с какой-то другой планеты. Вот я стою около какой-то вросшей в землю постройки, сложенной из стволов деревьев, из настоящих бревен, в ней даже есть окна, рамы выкрашены в синий цвет. Я понимаю, что в этом склепе кто-то живет, потом я понимаю, что живу там я, потом понимаю, что живу я там — oh shit! – счастливо. Потом вижу, как под огромным дубом нам с черноволосой девушкой, лицо которой мне кажется знакомым, связывают руки белыми лентами, слышу хоровой напев на каком-то непонятном мне language, потом снова несколько быстрых сполохов из реальности, которой никогда не существовало и существовать не могло. Вот я набиваю на дубовый столб какие-то жерди и знаю откуда-то, что это называется плот, вот я тащусь за конем по полю, держа в руках что-то очень тяжелое, и слышно только мое сбившееся дыхание, вот – какой-то аборигенский праздник, все скачут через огонь, и снова эта черноволосая девушка, с которой я кружусь, взявшись за руки, и внезапно понимаю, что музыка, которая звучит – какое-то пиликанье на примитивном струнном инструменте – прекрасна, и под нее так хорошо танцевать в росистой траве под звездным небом, и тут – кто-то уже сжимает мое плечо, хлопает по щеке: приход и правда был кратким и не очень глубоким.
Передо мной стояли два вызывающе одетых китайских юноши, один из них протягивал мне купюру в пять юаней.
— Мы васапоризоварись туаретома, – объяснил один из них, и я понял, что они «васапоризовались» (не хочется даже думать, каким образом они им “пользовались”), непосредственно пока я стоял тут, в отключке.
— Вазамите прату, — он продолжал совать мне деньги.
Ну конечно: они зашли в кабинку, увидели какого-то чудака, который с полностью отсутствующим видом стоит в углу, решили, что я – то ли охранник, то ли клинер, короче, тот, кому нужно платить, чтобы воспользоваться WC, сделали свое темное дело и вот сейчас как законопослушные буржуа протягивали деньги. Я быстро нашелся:
— Для китайцев бесплатно, — и тут только заметил, что брюки на мне расстегнуты, рубашка выправлена, а ремень вовсе исчез.
Что касается черноволосой девушки, моей проводницы в мир мовы, то ее нигде не обнаружилось. Более того: я ее больше никогда не встречал. Она исчезла, оставив мне в качестве прощального подарка легкую форму gonorrhoea, вы уж простите мне мой греческий. Эту болезнь я вылечил антибиотиками за три дня. Чего нельзя сказать о хандре, которая вынуждает меня искать отсутствующий смысл жизни в кайфе.
Барыга
Мне нравится, как выглядит Великая Китайская стена со стороны Тересполя: серый бетонный монолит до самого неба, как будто вздыбилась сама земля. Днем она похожа на вал гидроэлектростанции, который перекрывает бескрайний водоем, — может быть, какое-то море. Ночью она подсвечена через каждые пятьдесят метров и больше напоминает стандартное двадцатиполосное шоссе, которое вдруг поднялось и стало на ребро.
Говорят, что когда-то стена пролегала по центру Берлина, но это очевидная глупость: где Китай, и где Берлин! Кто его знает, я не очень интересуюсь историей, но слышал, что примерно тогда же Европу захватило татарское иго. Может быть, они и построили стену, чтобы покой Поднебесной не нарушали западные варвары.
Больше всего меня впечатляет ощущение разлома реальностей. По эту, польскую, сторону – нищая мультикультурная Европа, по ту сторону – сытый, благополучный, моноэтнический Китай. Тут, по большому счету, можно все. Там, по большому счету, почти ничего нельзя. Но мне все равно больше нравится там – среди сухих лугов, промерзшей земли, статуй Мао и людей в форме. Может быть, потому, что я там родился?
Польские пограничники никогда не шмонают. Им в принципе, кажется, все пофиг. Особенно когда выезжаешь из Европы. Ну что из нее можно вывезти ценного?
Поезд, как всегда, остановился у самого подножия стены, на последних метрах европейской земли. Я вышел подышать, после пива сильно колбасило. Голова была тяжелой, как будто в нее накидали битого стекла из-под пивных бутылок. Тут уже было морозно: октябрь как-никак. Я быстро натянул свитер и обернул шею шарфом.
— Шито тут стаишь? Шито не знаишь, шито нильзя тут стоять? – обратился ко мне пограничник-таможенник в форме, с арафаткой на шее. Турок? Египтянин? Европеец! – Нильзя выходить из поизда во время досомотыра. Вот ошитырафую сычас!
— Салям алейкум! – ответил я ему с широкой улыбкой. Фиг ты оштрафуешь человека, который с тобой здоровается: это харам.
— Алейкум асалям, – хмуро откликнулся он и сделал жест рукой: мол, иди давай, не зли Аллаха.
Я пошел за ним в вагон, где он быстро стукнул мне штамп «Тересполь». Весь досмотр на польской стороне длился не больше 15 минут: наверное, пограничники спешили на ночной намаз Ишу. Поезд вздохнул, раскатисто лязгнул железом и тронулся прямо в стену, быстро набирая скорость. Человеку, который никогда не пересекал границу в Тересполе, могло бы показаться, что сейчас локомотив врубится в бетон. Но когда до мрачного железобетонного монолита оставалось несколько метров, заметен стал узенький тоннель, в который мы нырнули и помчались внутри самой стены, под полукруглыми сводами, подсвеченными унылыми желтыми фонарями. По сторонам поезда побежала колючая проволока с объявлениями по-русски и по-китайски. Здравствуй, Родина!
Глубоко в стене (какая же она толстая!) поезд завизжал тормозами и начал сбавлять скорость. Черт его знает, почему они всегда летят на такой скорости – может, для того, чтобы какой-нибудь нелегальный мигрант из какой-нибудь нищей Швейцарии или Франции не пробился на территорию нашей родины, соскочив с поезда. Тогда получится, что народ понапрасну тратил свои силы, строя эту стену.
И тут мне в голову пришла мысль. В принципе, китайцы – люди не злобливые и подляну кидать не будут, если у них нет в этом личной заинтересованности. Но зачем я пел соловьем, что меня никогда не поймают? Зачем изображал гусара его величества императора Цинь Шихуанди? В том смысле, что любой из моих случайных собеседников – а сколько же их было? Два? Кому еще я плел про мою неуловимость? Водителю такси? Или ему – нет? Так вот, любой может позвонить по номеру телефона доверия и рассказать про лаовая, который щемится в Поднебесную со ста дозами: это, наверное, месячная норма отлова наркотрафикеров на переходе у Тересполя. Кажется, за такой звонок предусмотрено вознаграждение. Или нет? Если вознаграждение есть – мне хана, потому что китайцы выгоды не упустят.
Нет, ну понятно — перебрал с пивом, которое очень хорошо развязывает язык. Но тут не шуточки. Сто доз! Никакой суд не поверит, что это для личного употребления. Быстро пробежал проводник, роздал всем красные бумажки, где на шести языках сухо сообщалось:
