— Физкульт!..
— Ура!!
— Физкульт!..
— Ура! Ура! Ура!!
Владимир Кириллович улыбнулся, ребята рассмеялись. Строй рассыпался, все снова обступили классного руководителя.
— А здорово, что вы у нас!
— Ну, особо радоваться нечего, — усмехнулся Владимир Кириллович. — А вот бюро информации, как я погляжу, у вас неплохо работает.
— Уж это будьте спокойны, — снова выскочил Серёжка. — На Запрудной обедать садятся, а на Луначарской уже знают, что у них на второе!
— И сплетни по городу ходят,
У каждой — по десять ног… —
насмешливо продекламировал Курочкин.
Владимир Кириллович внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Владимир Кириллович, — смущённо произнёс Сергеев, — вот тут мы спорили… В общем, прочитали в журнале «Спортивные игры», что заслоны нужно ставить для лучшего броска, свой своему то есть. А как — не поймём. Когда защитник противнику заслон ставит, чтобы помешать, это ясно, а вот как свой своему?
— Заслон? — Владимир Кириллович повернулся к Ивану. — Это сравнительно несложно, только должно быть чётко отработано на тренировках. Дело в том, что в современном баскетболе бросить по кольцу свободно, без помехи почти никогда не удаётся. Вот и стали применять заслон. Когда мячом владеет нападающий недалеко от щита, его партнёр отрезает от него защитника, как бы заслоняет его собой, и тот спокойно бросает. Понятно?
— Не очень, — смущённо улыбнулся Иван.
— Пошли на площадку, — решительно сказал Владимир Кириллович.
А уже минут через пять, когда в дверях школы появилась секретарша, его серый пиджак висел на заборе, на гвоздике, а сам он увлечённо отрабатывал с ребятами зонную защиту.
— Владимир Кириллович! — возмущённо всплеснула руками секретарша. — Вас уже полчаса ждёт директор школы!
Он остановился, вытер с лица пот и пыль и виновато развёл руками.
— Вот, ребята, какое дело. Нехорошо заставлять себя ждать кого бы то ни было, а начальство тем более. До завтра.
Он кивнул всем, надел пиджак и, немного сутулясь, неторопливой походкой пошёл в школу.
— Мировой мужик! — убеждённо проговорил Серёжка, когда учитель скрылся в дверях.
— Так уж и мировой? — ехидно улыбнулся Женька. — Уже успели оценить?
— Брось заедаться, Женька, — одёрнул его Сергеев. — Чего ты злишься? Сам во всём виноват.
— Это в чём же, интересно, я виноват? — вскинул голову Женька.
— Подумай, сам поймёшь, — спокойно ответил Сергеев.
Ребята, перекидываясь короткими фразами, большей частью — впечатлениями о новом учителе, медленно одевались. Сергеев снял с забора свой пиджак, небрежно накинул его на плечи и снова вернулся к Женьке.
— Пошли домой?
Сумерки сгустились незаметно. Серые тени поплыли по земле, предметы потеряли свои формы, расплылись, смазались.
Шли молча. Сергеев думал о чём-то своём, а Женьку мучило острое чувство досады, вызванное происшедшим на площадке. И надо же было так опозориться! Женька любил и умел производить впечатление, а тут… И как он сразу не догадался, что это новый учитель! Хорошо ещё, что тот оказался баскетболистом, а то бы… Женька вспомнил мяч, летящий прямо в грудь, и качнул головой. Вот было бы дело! Ни учитель, ни ребята ему бы никогда не простили этого. Но считать себя виноватым было не в обычаях Женьки, и он поспешил переключить своё раздражение и досаду на других. А ребята тоже хороши! Защебетали вокруг: «Ах, Владимир Кириллович, покажите то, покажите это». И Иван туда же! Женька искоса взглянул на Сергеева, молча шагавшего рядом. Какое он приветствие закатил! Чуть не Салют Наций. Подлизывается, не иначе. Правда, раньше за ним такого не замечалось. Досада и раздражение требовали выхода.
— Подхалимничаешь? — коротко и зло бросил он.
— Чего? — не понял Сергеев.
— Подлизываешься к новому классному руководителю, говорю, — раздражённо продолжал Женька.
Сергеев опешил.
— Ты это что, серьёзно?
— Нет, шучу! «Физкульт-ура! Физкульт-ура!» — передразнил он. — Музыка — туш!
Сергеев медленно заливался краской, руки его сжимались в кулаки. Несколько секунд он зло всматривался в Женьку, потом кулаки его медленно разжались.
— Вот что, — хрипло проговорил он, — благодари бога, что я тебя другом считал, а то бы…
Он не договорил, круто повернулся — рукава накинутого на плечи пиджака взлетели, как крылья тёмной птицы, — и широко зашагал к своему дому. Женька молча смотрел ему вслед, пока до него не донёсся стук захлопнувшейся калитки.
Утром Женька проснулся с тем же чувством раздражения и смутного недовольства собой, с каким заснул накануне. Нет, размолвка с Иваном его не беспокоила — не в первый раз, помирятся, а вот неприятная встреча с новым классным руководителем…
До начала занятий в школе оставалось ещё больше часа, но сидеть дома стало почему-то тошно. Мать озабоченно всматривалась в его хмурое лицо и даже предложила поставить градусник, но он молча отмахнулся и, наскоро позавтракав, взяв папку с книгами, вышел из дома.
Хмуро брёл Женька по школьному парку, разгребая ногами опавшие листья. Один из них — багрово-красный лист рябины — привлёк его внимание. Он нагнулся, поднял его, повертел в руках. На память пришли строчки Есенина:
… В саду горит костёр рябины красной,
Но никого не может он согреть.
Вот и его душу ничего не может согреть. Осень на земле и осень в душе, осень с её серыми, низкими облаками. Женька взглянул вверх и криво усмехнулся: нет, облака не соответствовали его настроению. На небе было всего одно-единственное облачко с розоватыми, окрашенными утренним солнцем краями. Облачко с розовой каймой — это уже образ! Первая строчка сложилась быстро:
Облака с пурпурною каймою…
Женька несколько раз повторил её вслух — неплохо звучит! А дальше что? Ах, да, он думал, что облака на небе и облака в его душе. Пожалуй, вот так:
Облака над хмурою землёю,
Над моей душою облака!
Над хмурою или над грешною землёю? Пожалуй, «над хмурою» больше соответствует его сегодняшнему настроению, а «над грешною» красивее звучит. Впрочем, это можно оставить на потом. Сейчас нужно подобрать вторую строчку. Какая рифма к слову «облака»? Закат? Войска? Пока? Далека? Впрочем, и это тоже можно потом, а сейчас нужно бы записать эти три строчки, чтобы не забыть. В классе, наверное, ещё никого нет, никто ему не помешает минут пятнадцать.
Женька торопливо зашагал к школе. От его пасмурного настроения не осталось и следа.
Техничка в школе встретила его, как обычно, ворчанием:
— И чего дома не сидится? Рано ещё, нет никого.
Но в школу пропустила.
Женька широко распахнул дверь в свой класс и, удивлённый, остановился. У окна сидела незнакомая девушка. Женька видел только её спину и две светло-серые (верно, пепельных, — мелькнуло у него в голове) косы, бегущие к поясу. Видимо, почувствовав его пристальный взгляд, а может быть, просто услышав, как открылась дверь, девушка обернулась, и в груди Женьки что-то дрогнуло, словно её большие синие глаза заглянули ему глубоко в сердце. Надо лбом её волосы закрутились в пышные колечки. «Облако!» — подумал Женька. Он сделал полупоклон в её сторону и проговорил:
— Девушка, где вы достали этот кусочек облака для своих волос?
Глаза девушки сузились, похолодели, точно сразу превратились в кусочки льда.
— Очевидно, там же, где и вы своё нахальство.
— То есть? — растерялся Женька, получив неожиданный отпор. — Простите, я не понял вас.
— Чего ж тут непонятного, — все так же холодно произнесла девушка. — Мои волосы и ваше нахальство — это дар природы.
Женьке очень хотелось ответить что-нибудь умное и, может быть, едкое, но нужные слова не приходили, а девушка снова безразлично отвернулась к окну.
— Простите, вы — новая ученица?
— Как это вы догадались?
В ответе явно слышалась насмешка, но Женька на сей раз решил не обращать на это внимания.
— Видите ли, заочно мы уже знакомы. Ведь вы — Нина Чернова, не правда ли?
Женька решил пустить в ход все свое обаяние и вежливость, на какие только был способен, он даже изобразил на лице улыбку, которая — он знал — так шла ему, но девушка даже не повернулась, а ее ответ снова ничего приятного Женьке не доставил:
— Я ничего не имела бы против, если бы наше знакомство так и осталось заочным.
«Колючая девица, — подумал Женька, — но… симпатичная».
— Простите, Нина, примирительно произнёс он, — не кажется ли вам, что ссориться нам ещё рано? Ведь вражда — это почти всегда последствия неудачной дружбы.
