Стукнет в окно юный герой, и, если Федор Михайлович уже тяжел, выйдет на крылечко Екатерина Ивановна.
— Что, тетя? — отважный мальчишка спросит. — Не видать еще света в конце тоннеля?
— Нет, — ответит Екатерина Ивановна. — Не пёрнуто еще у него. Опять нажравшись лежит!
И вернется такой Васька в свою часть, а там и Витьки-райкомовца уже нет, и дот разворочен прямым попаданием снаряда, и только из воронки, из земли, густо пропитанной кровью, поднимется голова и спросит:
— Ну что?
— Нет... — ответил Васька, горестно вздыхая. — Не видать еще света в конце тоннеля. Опять, говорят, пьяный заснул.
И уронит израненный боец голову, и закроет карие очи.
А Васька утрет рукавом слезы и побредет по развороченному снарядами городу, прибьется к какой-нибудь боевой части с той или другой стороны фронта...
И когда вчитываешься в скупые строки рельсовских хроник, когда перебираешь описания сражений сто тридцать четвертой гражданской войны, когда видишь, сколь высока была в насмерть сцепившихся армиях вера в Федора Михайловича, тогда понимаешь, что Любимова просто не могло не быть.
Кто-то — не Вольтер ли? — сказал однажды, что даже если бы не было такого человека, как Федор Михайлович Любимов, его нужно было придумать, и его обязательно придумали бы, потому что надеяться людям кроме как на него было не на кого.
Но — увы — Федор Михайлович и тогда не пёрнул.
Потому что такой человек, как он, в отличие от политиков-скороспелок, ничего не делает только ради того, чтобы сделать.
Нет.
Не такого ведь света в конце тоннеля и ждали от Федора Михайловича рель- совцы, не за это гибли на фронтах гражданских войн.
И Федор Михайлович не обманул их надежд.
Он пёрнул так, что все сразу поняли — вот он, этот свет в конце тоннеля. И принес Федор Михайлович этот свет новой жизни не тогда, когда ждали, а когда этот свет стал необходим народу.
ВОСЬМОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.
НАЧАЛО
Кажется, я уже упоминал, что изучение истории Рельсовска требует не только проницательного ума, глубоких знаний, но и отваги.
Да-да.
Той самой отваги, которой зачастую не хватает нам, чтобы самостоятельно отправиться в полет на какую-либо планету или хотя бы Луну.
У меня, как у масона высокого градуса, имелись и проницательный ум, и глубокие знания, и переходящая порою в полное безумство отвага. И что же, куда же меня завели мой проницательный ум, глубокие знания и безумная отвага?
Вы не поверите, но бесстрашно пробираясь по лабиринтам Рельсовской истории, я оказался в лабораториях института Человека и Трупа, где творил историю сам Петр Николаевич Исправников...
Сразу, как только меня ввели туда, я почувствовал творческую энергию и необыкновенное напряжение мысли, которыми была пропитана вся атмосфера НИИ глубокоуважаемого Петра Николаевича. Из-за одной двери слышались истошные крики, из-за другой никто не кричал, но зато сильно тянуло паленым мясом.
В комнате, куда привели меня, рэкетиры в белых халатах, слегка испачканных кровью, налаживая какое-то странное сооружение, отчасти напоминающее дыбу, беседовали о погоде и видах на урожай...
— Вот он — вспоминальник наш! — одобрительно сказал один из рэкетиров, похлопывая рукою по сооружению. — Правильно говорят, что рэкет — оружие народа.
И он зачем-то внимательно оглядел меня.
Не знаю.
Может быть, они хотели каким-то образом соединить меня с этим странным сооружением, но тут в помещение вошел сам Петр Николаевич Исправников.
— Земеля! — закричал он. — Это ты, что ли?! Ты где такую пластическую операцию, Афоня, сделал?! А?
Покосившись на рэкетиров в белых халатах, я сделал рукою масонский знак.
Исправников никак не отреагировал на него, и я объяснил, что, по-видимому, глубокоуважаемый Петр Николаевич ошибся. Меня зовут Давидом, я грузинский еврей. Фамилия — Выжигайлошвили.
— Ага! — кивнул Исправников и посмотрел на подручных. — Ну, что, пацаны, наладили машину?
— Наладили, Петр Николаевич! — как-то нехорошо ухмыляясь, ответил рэкетир в белом, слегка испачканном кровью халате. — Можно включать. Сразу заценит.
— Сразу не надо, пускай по порядку вспоминает. — Петр Николаевич повернулся ко мне. — Ты-то, Афоня, готов?!
Где-то в газете я читал, что бывают минуты, когда человек может вспомнить язык, разговор на котором он слышал много лет назад.
Теперь я сам знаю, что такое бывает.
Нечто подобное случилось со мною, когда я услышал, как заскрежетали шестерни сооружения, налаженного помощниками Петра Николаевича Исправникова.
Словно молния, пронзило меня давно забытое воспоминание .
О, как же я мог забыть, что однажды, выполняя секретное задание Межпланетного Масонского Центра, я уже посещал Рельсовск и тогда меня звали Туликовым Афанасием Никитичем.
Помню, когда закончились командировочные, мне пришлось устроиться здесь в кооперативный ларек торговать огурцами.
Да-да, огурцами.
Однако уже к вечеру второго дня выяснилось, что и гири в ларьке подпиленные, и огурцы краденые, и вообще кооператива, в который я устроился, не существует.
Как я мог позабыть, что из тюрьмы меня освободил тогда начальник рельсов- ской милиции, нынешний директор НИИ Человека и Трупа Петр Николаевич Исправников. Он условился, что я оформлю на свой несуществующий кооператив ссуду в банке на два миллиона рублей, один из которых и передам Исправникову.
Да, я согласился тогда, и на оставшийся миллион приобрел себе новый паспорт и занялся бизнесом.
— Ну вот! — одобрительно сказал Петр Николаевич. — А ты говоришь, что я ошибся. Так где ты сказал, Афоня, пластическую операцию сделал?
Я ответил, что мой приемный отец, Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, устраивал меня для этого в закрытую клинику, где лечатся наиболее значительные министры, депутаты и дикторы телевидения, когда у них от вранья искривляются лица.
— Отчаянный ты человек, земеля! — сказал Петр Николаевич. — Разве можно деньгами раскидываться. С пластикой твоей и у нас могли поработать. Причем совершенно бесплатно. А денег ты ведь помнишь, сколько должен мне?
— Помню. — опустив голову, соврал я, поскольку огорчать Петра Николаевича мне не хотелось.
— Это хорошо! — похвалил меня этот выдающийся деятель рельсовской истории. — Ну, пойдем, ребята, делов-то столько еще .
— Петр Николаевич! — воскликнул я. — Вы забыли меня вынуть отсюда.
— Куда ты торопишься, земеля. — сказал Петр Николаевич. — Повиси еще маленько, повспоминай.
— Но я ведь вспомнил уже все! — закричал я вслед Петру Николаевичу. — Что вы хотите, чтобы я еще вспомнил?
— Человеку, земеля, всегда есть, что вспомнить о себе, даже когда и кажется, что он уже все вспомнил. — засмеявшись, сказал Петр Николаевич. — Это такая поговорка у нас, рэкетиров .
Тот визит в лабораторию Петра Николаевича Исправникова — а к описанию его придется еще вернуться! — помог мне ярче представить события рельсовской истории, которые предстоит описать, а отчасти и сделаться участником их.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, или НА ПОРОГЕ ЧЕТВЕРТОГО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ.
НАЧАЛО
Так совпало, но именно тогда, в ходе двести тридцать четвертой гражданской войны, когда я посетил чудодейственную лабораторию Петра Николаевича Ис- правникова, местные сникерсы — следопыты разыскали неизвестного рельсов- ского жителя.
И хотя из стихотворения Евгения Иудкина — это стихотворение теперь изучали и на уроках Родной Рельсовской Речи, и на уроках Родной Рельсовской Истории — юные следопыты доподлинно знали, что теща Бориса Николаевича Президента, обещавшего лечь на рельсу, умерла, снова в городе началось брожение умов.
Одни утверждали, будто найденный следопытами неизвестный житель — самозванка, другие говорили, что никакая это не самозванка, а самая настоящая баба Вася, самая настоящая Теща, самого настоящего Бориса Николаевича Президента...
Отчасти эти разногласия обуславливались тем, что с тещей у Бориса Николаевича Президента всегда были проблемы.
В своих речах он иногда называл бабу Васю русской, иногда еврейкой, но чаще татаркой.
Население считало, что господин Президент делал это ради дружбы народов, не желая даже и самые малые нации обойти своей тещей, но пресс-секретарь объяснял, что делает это господин Президент в силу привязанности и любви — не хочет, чтобы кто-нибудь разыскал и обидел тещу.
Надо отметить, что взятые меры предосторожности и в самом деле были весьма действенными, и без сомнения, бабу Васю никогда бы не обнаружили, если бы она жила не в Рельсовске, а в каком-то другом городе.
Но в Рельсовске, из которого исчезли русские и евреи, женщины и мужчины, старики и дети, укрыться теще было невозможно.
Когда юные следопыты разыскали бабу Васю, они сразу поняли: перед ними скрывающийся житель. То, что это не рэкетир и не сникерс, следопыты поняли сразу.
