— Я не могла поместиться внутри скрипки.
— Бах-дам-чи, — его хриплый смех выставляет сильные линии горла и мягкое появление лёгкой щетины. Я поражена желанием чувствовать это. Моим языком.
Боже, что я делаю? Фантазии в сторону, я перехожу границы с этим парнем. Я даже не должна думать о границах в этот момент жизни. Мне нужно освободиться от них. Безграничность.
Я открываю рот, чтобы сказать ему о том, что должна идти. Слова вертятся на кончике языка.
Но он говорит первым:
— Так ты поклонница классической музыки, да?
Чёрт возьми. Он нашёл мою слабость.
Я киваю:
— Существует лишь один жанр, который стоит слушать.
— Действительно, — он изучает меня, будто решив опровергнуть. — Таким образом, остальная часть мира только тратит своё время и деньги, создавая и слушая другие жанры в течение нескольких веков?
Я не должна участвовать в музыкальных дебатах, иначе буду здесь всю ночь, доказывая превосходство Вивальди и Баха, но его мягкое поддразнивания делает что-то со мной, расслабляя мои губы и плечи. Заставляет меня хотеть пробыть здесь всю ночь, споря с ним. Или просто с ним.
— Да.
— Это довольно спорное мнение на этот день и в этот век.
— Так ли это? — знаю, но скромность моего ответа является вызовом. Одного не могу понять. Это… Я… Так… Флиртую?
Если это флирт, я должна быть смущена из-за того, как в нём плоха.
И почему я флиртую? Я должна уйти.
Но потом Дилан снова говорит, и я остаюсь.
— Не так много людей слушают классику, — произносит он. — Я не говорю, что это правильно, но ты не можешь называть свой жанр музыки единственным, который заслуживает всего, когда потребители не защищают твой выбор.
Я поворачиваюсь на сидении, чтобы лучше его видеть, моё колено снова задело его. Это ослабляет меня, но я остаюсь сильной в своём мнении.
— Ты говоришь, что имеет значение только то, что популярно в мейнстримной (прим.: англ. mainstream — основное течение. Часто употребляется для обозначения каких-либо популярных, массовых тенденций в искусстве для контраста с альтернативой, андеграундом, немассовым, элитарным направлением, арт-хаусом) культуре?
— В какой-то степени.
— Потому что, если это правда, есть множество групп, которые никогда не видели коммерческого успеха, но они являются потрясающими музыкантами. Или гранжевые маленькие рок-группки, которые никто не ценит, но, возможно, именно их кто-то любит.
Он захватил нижнюю губу между зубами, медленно отпуская её. Я заворожена этими формами.
— Может быть, это скорее о продажах, нежели о славе. Или их комбинации, что даёт группе сохранять силу.
Если он пытается отвлечь меня от моих же аргументов, то проделывает отличную работу. Я с трудом моргаю несколько раз. Сосредоточься, Рэйчел. Какую там группу Алекс вечно высмеивает?
— Ах! Nickelback!
— Они не считаются. Вообще.
Я торжественно указываю на его лицо:
— Они богаты и дико известны. Даже я слышала о них.
— Они также ужасные музыканты, — он захватывает мою руку и отпускает её, проведя под поверхностью стола к расстоянию между нами.
Мои бёдра сжались, когда он скользнул своим пальцем между моих, сплетая наши руки вместе. Сосредоточенность — это борьба. Весь мой мир сократился до точки контакта между нами.
— Но у них, эээ, есть продажи и слава, поэтому, по вашим расчётам, они должны быть успешными.
— Не все популярные вещи хороши, очевидно, но рок — это классика. Это даже говорится в названии: классический рок.
— Пожалуйста, — моё тело не моё сегодняшним вечером. Я не привыкла быть преданной тем, на чём я построила карьеру. — Никто не узнает, кто все эти люди через двести лет, — но мои аргументы убеждают не так, как обычно.
— Ты также не можешь говорить, что «The Beatles» исчезнут. The Stones.
Он гладит пальцем заднюю часть моей руки, и я хочу, чтобы его палец гладил меня и в других местах. Я хочу этого так сильно, что это пугает.
Освобождаю руку и таким образом получаю капельку контроля над своими скачущими гормонами. Я уже скучаю по его теплу.
— Есть исключения из каждого правила, но по большей части? Никто не будет помнить их имён, и знаешь почему? Потому что музыкальные люди играют как жевательная резинка. Она хороша на вкус в течение минуты или двух, а потом он исчезает из памяти, и ты переходишь к чему-то новому. Это даже говорится в названии: жевательный поп.
Я улыбаюсь из-за того, что повторяю за ним. И я вознаграждена ответной ухмылкой.
— Ты милая, — он смотрит на меня, будто хочет поглотить.
— Я не заинтересована.
Он наклоняется так близко, что я могу вдохнуть его мускусный аромат.
— Нет?
Я не могу ответить. Во рту пересохло. Даже если бы смогла найти слова, то не смогла бы их выговорить. Я не в состоянии опровергнуть его. Я заинтересована. Независимо от того, как сильно я не хочу такой быть.
Дилан всё ещё близко, его горячее дыхание на моей шее:
— Хочешь знать, что нравится мне?
— Э…э, — я знаю, что хочу, чтобы он сказал. Это пугает меня.
Он удивил меня, отодвигаясь.
— Рок. Мне нравится рок. Он грубый и реальный.
Я смеюсь наполовину из-за нервозности, наполовину из-за его заявления.
— Нет, серьёзно?
— Это очевидно?
— У тебя определённо есть все рок-задатки, которые нужны.
Мягко говоря. Его вибрации подонка кричат «опасный», но я не убегу из-за этого.
Дилан протягивает свои руки вдоль верхней части кабинки, притягивая мой взгляд к его гладким мышцам.
— С этим что-то не так?
Я не уверена, имеет ли он в виду свой взгляд или выбор музыки. В любом случае вопрос возбуждает меня, и я не могу ответить.
Злая насмешка зажигается в его глазах, и он роется в кармане в поисках MP3-плеера и маленьких белых наушников.
— Обещай, что послушаешь хотя бы одну песню.
Опять этот командный голос.
— Хорошо.
Дилан осторожно засовывает наушники мне в уши. Покалывание распространяется по спине, когда его пальцы мягко касаются моего хрящика, и шум бара исчезает. Закрытые наушники с шумоподавлением.
— Сделай громче, — говорю я, зная, что тишина в моих ушах может означать, что звучу слишком громко.
— Ты уверена? Я бы не хотел разрушить эти классически настроенные инструменты, — он улыбается, когда увеличивает громкость.
Я поднимаю большие пальцы вверх, когда начинается музыка. Смелые хроматические удары в остинато, почти противоречивые… Интересно. Немного ударно-тяжёлые, но сводятся вместе красиво. Я вся обратилась в слух и закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать ноты. К тому времени, когда певец начинает петь, мои пальцы чешутся от желания взять виолончель и присоединиться.
Голос певца знакомый, мечтательный и колючий, но имя ускользает от меня. Металл немного режет, а потом всё меняется. Зигзаги гармоний, и охи, и голос, который сдерживает эмоции, как будто всё попало в настроение певца, он поёт о потере. Может, не о потере, но о жаре, песке, мечтательной пустоте. Необычно.
Я разрывалась между любовью и ненавистью к его голосу. Он пронзает, и соблазняет, и раздражает, слишком резкий. Он не знает, чем хочет, чтобы это было, но потом ниже тот же ритм, тот же импульс сводит нас вместе в путешествии. Я не могу решить, песня звучит лучше с пением или без, но, когда она начинает замирать, я напрягаюсь, чтобы услышать больше, чтобы остаться в этом моменте.
Я открываю глаза, снимаю наушники и передаю их ему обратно.
— Это было хорошо, — потрясающе, на самом деле. — Кто это?
— Ты действительно не знаешь? — он смотрит скептически.
— Я действительно не знаю.
Он усмехается и качает головой, после выключения наматывая наушники вокруг плеера.
— Это то, как ты росла под музыкальный рок, голодала в современности и только кормилась классикой.
— Эти ребята новые и мощные?
Он потянул пальцы к своим волосам.
— Что ж. Ага. Свежее Бетховена в любом случае.
Я пожимаю плечами, нисколько не чувствуя себя обделённой из-за своих музыкальных предпочтений:
— Я люблю то, что люблю.
Хорошо, это ложь. Если мои музыкальные вкусы удержали меня от интеллектуальных дебатов с одним татуированным мужчиной, тогда я чувствую себя обделённой. Очень обделённой.
— Эта группа находится на вершине чартов. И ни на одном треке нет виолончели.
— Может быть, однако, я даже уловила встречную мелодию, когда слушала, — это было легко упомянуть в разговоре. —И эта группа… — он всё ещё не сказал мне названия, — никогда не будет в состоянии объединиться с моей симфонией.
— А какой смысл? — он потягивает пиво и ухмыляется. Каким-то образом он ещё более сексуальный, когда самодовольный.
Я наклоняюсь ближе, чтобы не понадобилось кричать сквозь музыку, которая звучит только громче и безжизненней с каким-то автотюном (прим.: специальная обработка вокала, а также голос, изменённый подобным образом на записи):
— Реальная музыка — то, что играю я.
