Позже 607-ю школу Пирятинского сделали "с математическим уклоном". К тому времени класс Титова давно с ней распрощался. Он и не вписался бы в неё, поскольку сложился в конце концов образцово гуманитарным. И не могло быть иначе. Мы становимся теми, кто нас учит.
Однажды Сан Саныч появился перед нами с большой стопой книг. Водрузил их на кафедре. Там оказались "Хаджи Мурат", "Обрыв" Гончарова, Писарев, "Грибоедов и декабристы" Нечкиной и много чего другого, что не входило в список для обязательного школьного прочтения.
- Сейчас каждый возьмет по одной из этих книг, - сообщил Сан Саныч. - Прочитаете - передадите дальше. Будете обмениваться. До конца года всем надо прочитать всё. А весной получите по книге в подарок.
Весной мне достались "Поэты пушкинской поры" - томик салатного цвета в твердом переплете. Он и сейчас у меня.
Ну, а дальше отцу выделили квартиру в офицерском доме на Хорошевке, и мы наконец смогли покинуть армейскую гостиницу на площади Коммуны. Пришлось прощаться и с Марьиной рощей, и с её 607-й школой - не таскаться же через всю Москву! Но еще целый год потом я регулярно приезжал в старую школу на уроки Сан Саныча.
Но почему позже - после школы, после университета - я так ни разу и не позвонил ему?
Иногда в десять вечера грозный голос из телевизора спрашивает: "Ваши дети дома?!"
Хорошо бы добавить: "Вы позвонили своим старикам?"
Надо было прожить не короткую теперь уже жизнь, чтобы понять, как это важно. Такой звонок, думается, не только важен тому, к кому обращен, но не менее существенен для звонящего. Упущенная возможность сделать твоему старику хотя бы и малое добро, потом навсегда поселится в тебе пульсирующей болью - то будет затихать, то возникать снова. Понял это только сейчас, с очень большим опозданием...
Доброе слово во след Сан Санычу я все-таки послал. Как сумел.
Он выведен под своим подлинным именем - Александр Александрович Титов - в полнометражном художественном фильме "Лидер", который мы сделали с Борисом Дуровым - я как сценарист, он как режиссер. На Киностудии имени Горького.
Там девятиклассник Боря Шестаков, перешедший в новую школу, убегает в старую - на уроки своего любимого учителя литературы Сан Саныча. И там на занятиях у Сан Саныча школьники слушают известную запись голоса Льва Толстого - обращение к яснополянским детям. Перенесенный с эдисоновских восковых валиков на пластинку голос слышен отчетливо в каждом слове: "Спасибо, ребята, что ходите ко мне!.. А то, что я говорю, нужно для вас будет. Помните, когда уж меня не будет, что старик говорил вам добро..."
Собеседники
Куда идти после школы?
Варианты не рассматривались, адрес был один: филологический факультет Московского университета. Причем именно на русское отделение, на территорию Толстого.
Когда-то встретил на улице поэта Николая Глазкова. "Как жизнь, Николай?" "Весна, - сказал он, - начал выходить..."
Вот и я - начал все чаще выходить за пределы своего школьно-домашнего круга. Радиусы от 643 школы на Хорошевке стали протягиваться в центр города - до юношеского зала Ленинки (огромный дворцовый зал с длинными столами и стеклянными абажурами, и рядами - детские головы, склоненные над книгами... Будет ли снова такой?). Протянулись мои радиусы и до Моховой.
В том здании МГУ, перед которым испокон века терпят снега и дожди каменные Герцен и Огарев, в левом крыле размещался филфак. Дворец на Ленгорах тогда уже поднимался, но еще не поднялся окончательно, жизнь пока кипела здесь, на старом месте. Сюда я и проник однажды и, цепенея от страха, взобрался по стертым чугунным ступеням до третьего этажа, где были двери в деканат, а обок к ним - доска объявлений с россыпью прикнопленных бумажек-объявлений. Одна была важной: при факультете открывается кружок для школьников старших классов.
Было там и такое объявление: запись на спецкурс кандидата филологических наук Светланы Иосифовны Аллилуевой "Образ народа в советском историческом романе". Не встречал никого, кто бы этот спецкурс прослушал. Да и успела ли она его прочитать?..
Итак, весь десятый класс я исправно посещал филфаковский кружок. Нас, школьников, было в нем человек десять, может, чуть больше. Не так и много, если вспомнить о конкурсе поступающих. Может быть, потому было нас маловато, что никаких льгот нам не обещалось. Получай удовольствие от шевеления мозгами, и хватит. А поступай на общих основаниях.
Шевелили под руководством аспиранта Кости Тюнькина, это, видимо, была его общественная нагрузка. Он нес ее добросовестно и даже с удовольствием.
Работать хорошо и бесплатно полагалось.
Несколько раз в качестве ведущих появлялись Вадим Кожинов и Игорь Виноградов, оба потом, как известно, стали светилами российской общественной мысли.
Коли я уже отвлекся от основного сюжета, то хотя бы упомяну тех из школьного кружка, кто поступил на филфак, и мы потом пять лет вместе учились. Совершенно уникальным явлением был, скажем, Алеша Сигрист - сын академика и внук академика. Вы много таких встречали?.. Как, наверное, я Толстым, так он, если не больше, был "ударен" Николаем Гавриловичем Чернышевским - страницами мог цитировать наизусть. Прочитав его школьную работу, Костя Тюнькин сказал, что она вполне может быть сравнима с филфаковской за третий, а то и за четвертый курс. Года через два наш легендарный доцент Н.И.Либан с грустью о нем скажет: это молодой Добролюбов, но не доживет. И оказался прав. Алеша с детства мучился диабетом, сам себе делал уколы, признался мне как-то, что не было дня, чтобы голова не разламывалась от боли. Он жил с мамой на ее нищенскую зарплату медсестры и ушел из жизни, будучи автором всего двух-трех научных публикаций и маленькой популярной брошюры, которую я помог ему издать, когда работал в профсоюзной газете.
Через годы приобрели известность кружковцы Стасик Куняев и Миша Гаспаров.
Куняев был постарше - он тогда уходил из авиационного и нацеливался на филфак. Сочинял стихи. Позже, когда поступили, у нас образовался некий тайный кружок "на троих" - Стасик, я и Гена Калиничев. Собирались у меня дома, мама приготовляла чай с бутербродами, а мы друг другу читали - кто что сочинил. Критиковали нещадно. Калиничев творил прозу, Куняев лирику, я от них старался не отставать - предлагал и то и другое, но в основном заострялся на устных разборах. После университета Гена уехал в Сибирь, работал в газете, успел стать хорошим литературным критиком и нелепо погиб. Станислава Куняева, как говорится, представлять не надо...
Между стартом и финишем у каждого своя дорожка. Только размечены они на стадионе жизни не параллельно. Иди, знай, - какая как изогнется...
Будущий академик Большой Академии Михаил Гаспаров и в семнадцать лет смотрелся непростым, значительным, был весь мягко-округлый, без углов, с пальцами-сосисочками. Говорил - каждое слово весило. Он поступил на античное отделение, и сейчас его тоже представлять глупо, потому что кто не знает классика литературоведения, филолога с мировым именем. Недавно Миши не стало.
Но я отвлекся и забыл о себе. А для чего, как говорится, собрались?..
Мое положение было аховым. Закончив девятый класс с четырьмя тройками - следствие того провала в знаниях, о котором рассказано выше, - я понимал, что пять вступительных экзаменов в университет на пятерки точно не сдам. Как выражаются шахматисты, пижон скажется, на чем-нибудь да баллов не доберу. Поступление гарантировали - только пятерки. Оставался единственный выход: получить в школе медаль! Медалисты вступительных экзаменов в вузы тогда не сдавали, они проходили только собеседование. Вот собеседование при моей общей трепливости, считал я, давало вожделенный шанс...
И вот сижу за черным деревянным столом - настроение бодрое, поджилки трясутся. Стол филологический, пол, потолок и стены - филологические, стул, на котором сижу, - тоже, один я пока здесь чужой. Напротив - суровый мужчина без пиджака, лето, рядом молодой. С первым беседуем, второй молчит, он потом проверит мой немецкий. Он еще не знает того, что знаю я: с таким немецким на филфак не ходят.
Сейчас все внимание первому.
Позади жуткая зима. Сна - четыре часа в сутки. Мама будила перед рассветом, после чего я подползал к письменному столу и так - каждый день. Потом в школу и снова - к столу. Остановлен даже спорт. И это после того, как выиграно первенство Москвы - наверстается потом. Кажется, начинаю понимать мазохистов - начинаю получать удовольствие даже от алгебры, тригонометрии, химии: оказывается, если понимаешь - это тоже интересно. Даже за письменные по литературе получаю пятерки! Приспособился: не знаю, где поставить запятую, формулирую по другому, так, как знаю наверняка, - "Отл"!
Но с математичкой получилась промашка. Всю зиму она ходила беременной и может быть поэтому не воспринимала откровений со стороны. Я же ляпнул однажды: "Занимаюсь вашей математикой, только чтобы пятерки получать". Она запомнила до весны, и весной вмазала мне четверку за выпускную работу - единственную в аттестате. Поэтому медаль получилась не золотая, а серебряная.
