— В нем водичка, сестричка, — шутливо отозвался Вильям.
— Браток, почини потолок, — моментально отреагировала Лоретта.
Вильям рассмеялся:
— Не могу, сестрица Лу.
— А ты чинил, братец Билл?
— Тебя не победишь, малыш, — признался Вильям. — Сегодня ты явно в ударе. Я всегда говорил, что ты самая умная в нашей семье. Хотел бы я быть таким же умницей, как ты.
— Оставь надежду, брат — невежда, — поддразнила его Лоретта, и оба рассмеялись. Потом Лоретта посерьезнела. — Послушай, Вильям, я сейчас покажу тебе, какая я умница. Я нашла место для твоей печатной мастерской.
— Где? — быстро спросил Вильям, но вслед за этим его лицо снова стало грустным, а веселые морщинки исчезли одна за другой. — А что толку, Лу! — вздохнул он и закурил новую сигарету.
— Мама все равно не согласится. Ты же слышала, что она сказала.
Иногда Лоретте казалось, что те годы, которые брат просидел дома, болея полиомиелитом и целиком находясь на попечении у мамы, на всю жизнь сделали Вильяма ее «бедным сыночком». С другими людьми он вел себя как подобает мужчине, но для мамы он навсегда останется маленьким. Без ее разрешения он ничего не может сделать, подумала Лоретта и вдруг рассердилась.
— Вильям! Ты же теперь взрослый мужчина! — крикнула она и ударила кулаком по столу. — Тебе вовсе не обязательно на все спрашивать мамино разрешение. У тебя своя жизнь, и ты должен делать в ней то, что считаешь нужным. А мама пусть привыкает.
Вильям задумался.
— Может быть, ты и права, Лу. Действительно, пора, наверно, дать отпор маминым предрассудкам.
— Ей кажется, что она до сих пор у себя на Юге, на ферме, — вставила Лоретта. — Она не понимает, что мы живем на Севере, в большом городе, и что сейчас другое время.
— Ты права, — повторил Вильям. — Она считает, что здесь Миссисипи, что мы должны работать на хлопковых полях и что меня линчуют, если я осмелюсь открыть собственное дело. Но как ты ей объяснишь, что там и здесь — совсем разные вещи?
— Ты же знаешь маму, — сказала Лоретта. — Она, конечно, старомодная женщина, но она смирится с твоим печатным станком, как только он у тебя будет. Вот увидишь! И я нашла прекрасное место для твоей мастерской. Вильям, я все тебе сейчас расскажу. Но только при одном условии.
Вильям рассмеялся.
— Ну, нет, Лу, никаких условий. Я больше не позволю женщинам в этой семье командовать над собой. Понятно? Зачем выбираться из-под маминого каблука, если потом придется выполнять твои приказы?
Вильям дразнил ее; Лоретта растерялась.
— Перестань, пожалуйста, — попросила она. — Я вовсе не пытаюсь тебе приказывать. Там намного больше места, чем тебе нужно для работы. Если бы ты только разрешил ребятам устроить свой клуб в одной из комнат…
— Каким ребятам? Какой еще клуб? — насторожился Вильям.
— Ну… ребятам моего возраста. Да ты их знаешь! Понимаешь, нам нужно какое-то место, где мы могли бы петь, играть на рояле, слушать пластинки, танцевать. А там уже есть пианино, Вильям! Оно ничье! Мы могли бы на нем…
— Если ты имеешь в виду Джетро Джексона и всю эту шпану, — перебил сестру Вильям, — я не хочу, чтобы ты с ними водилась. Они тебя втянут в историю.
Лоретта не знала, что ответить. Конечно, Джетро и его друзья были шпаной, если быть шпаной означало собираться в компанию, часто драться и изредка стянуть то, что плохо лежит, — так, развлечения ради. Но других ребят, с которыми можно было дружить, попросту не имелось. К тому же, если у них будет собственный угол, рассуждала Лоретта, как знать, может, они и шпаной перестанут быть. Вильям должен принять ее план.
— Да как они меня втянут в историю? — возразила Лоретта. — Ведь ты будешь там каждый вечер. Они побоятся сделать что-нибудь плохое, если ты будешь за ними присматривать.
Вильям покачал головой.
— Я собираюсь работать, а не нянчить вас целый вечер.
— Мы не дети, чтобы нас нянчить! — рассердилась Лоретта. Вильям был ее любимым братом, а она — его любимой сестрой. Но что это за манера — издеваться над ней! Так трудно было иметь взрослые мысли и быть всего — навсего четырнадцатилетней девчонкой, да еще иметь старшего брата и старшую сестру, которые относились к ней как к ребенку. Не хватало еще, чтобы он теперь назвал ее «рыжей», подумала Лоретта.
— Прости меня, рыжик, — улыбнулся Вильям. — Я знаю, что ты и твои друзья — взрослые люди. По крайней мере, считаете себя взрослыми.
Лоретта не умела сердиться на Вильяма — она на него обижалась. Она почувствовала, как сморщилось ее лицо, будто она собиралась заплакать.
Вильям, должно быть, заметил это, так как вдруг смягчил тон:
— О'кэй, Лу. Забудь, что я сказал, ладно? Я знаю, что твои волосы лучше не трогать. Ну, извини меня… Так где находится твое место?
— Представляешь себе церковь преподобной Мэми Лобелл?
— Подходящее здание, — кивнул Вильям. — И совсем рядом. Но у них же каждый вечер службы.
— Теперь уже нет. Церковь переехала. Дом теперь пустой и сдается в аренду. Все, что тебе надо сделать, — позвонить по этому телефону. — Лоретта протянула брату бумажку с фамилией владельца — Вейнстейн — и номером телефона.
— Боюсь, что окажется слишком дорого, — пожал плечами Вильям. Он встал, надел куртку, чтобы выйти на улицу к телефону — автомату. — Ну ладно, попытка не пытка… На-ка, держи. — Из внутреннего кармана куртки Вильям извлек тонкий конверт и вручил его Лоретте. — Пока я хожу, можешь послушать новую пластинку.
Лоретта с нетерпением раскрыла конверт. В нем оказалась пластинка с последней песней «Дакронов» «Если б ты знала, что знаю я» и с другой, быстрой вещью на обороте. Лоретта побежала в гостиную, поставила пластинку на портативный проигрыватель и выключила телевизор. Дети подняли протестующий вой, но, услышав новую музыку, тут же умолкли. Все они предпочитали танцы под новую пластинку чему бы то ни было, даже телевизору, и все превосходно танцевали.
Сначала Эндрю танцевал с Гордоном, а Бернис с Кларис, затем Эндрю стал танцевать с одной из близняшек, а Гордон — с другой; Лоретта танцевала сама по себе. Даже мама, уставшая за день от домашних хлопот и встревоженная планами Вильяма, и та вышла на середину комнаты и принялась танцевать, держа на плече Кору Ли. В их семье мама была лучшим танцором. Она умела так незаметно переступать своими шлепанцами, что казалось, ноги ее стоят на месте, а все тело охвачено плавным движением. Малышка любила, когда бабушка танцевала, и довольно гукала у нее на плече.
Желая продлить блаженство, Лоретта выложила к проигрывателю кипу старых пластинок. В этот момент появился Арнитин кавалер, Джон Хокстер, и стал танцевать с Арнитой, так яростно крутя и разворачивая свою партнершу, что Арнитин парик съехал набок, прикрыв ей один глаз. Лоретта от души хохотала над сестрой. Она взяла за руки своего маленького брата и принялась выделывать с ним то, что Рэндолф называл «танцем», то есть семенить по кругу в такт его скачкам.
Затем вернулся из телефонной будки Вильям. Чуть прихрамывая, он пересек комнату, обнял
Лоретту за талию и стал с ней отплясывать. Пластинку уже перевернули, и музыка стала быстрой, но Вильям не отставал: он не ограничивал себя в удовольствиях, несмотря на хромоту. После мамы он был лучшим танцором в семье.
— Сколько они за это хотят? — шепнула ему Лоретта.
— Всего двадцать пять в месяц, — ответил Вильям, едва шевеля губами.
— И ты согласился?
Вместо ответа Вильям крутанул ее за руку, отпустил и, хлопнув в ладоши, приказал:
— Рванем бугалу, сестрица Лу!
Лоретта радостно подчинилась его приказу, принялась раскачивать бедрами и щелкать пальцами.
Вся семья теперь танцевала: Арнита с Джоном Хокстером, Гордон с Кларис, Эндрю с Бернис, мама с Корой Ли на плече. В углу гостиной маленький Рэндолф, рад — радехонек, что его до сих пор не уложили в кровать, весело отплясывал во что горазд. Пол их маленького дома дрожал от топота ног, а потолок звенел их смехом. У них было тесно, и все время не хватало денег, и на ужин были одни бобы. Но иногда, как казалось Лоретте, они были самой веселой семьей в городе.
Когда Лоретта после третьего урока — английского языка — выбежала в школьный коридор, в голове у нее шумело от счастья. Мисс Ходжес, миловидная, миниатюрная темнокожая учительница, поставила ее в пример всему классу. Большинство учеников вовсе не приготовили домашнее задание — не прочли три стихотворения Лонгфелло, — а Лоретта не только прочла их, но одно стихотворение запомнила наизусть от начала до конца, не заучивая специально.
Сперва мисс Ходжес вызвала Джоэллу Эванс и спросила, что, по ее мнению, Лонгфелло хотел сказать своим «Псалмом жизни».
— Он хотел сказать… — запинаясь, отвечала Джоэлла, — он вообще-то хотел сказать… Я не знаю, что он хотел сказать, мэм. Я его вообще не поняла.
