В ужасе я подскочила на кровати. Все спали, в здании стояла ночная тишь. Сколько было времени? Вот как узнать? В отряде часов не было ни у кого. Как-то особой и надобности в них никогда не возникало. Вместо будильника был трубный глас гражданки Инфузории, столовку мы чувствовали печенкой, а все остальное регламентировалось звонками. Правда, в отрядной на стене висели часы с кукушкой, но, чего они там показывали, по какому часовому поясу, какой галактической системы, было неведомо никому.
Судя по тишине в здании, проспала я больше часа, но вряд ли намного. Я тихонько вылезла из-под одеяла, натянула валенки (ботинки все ж сдохли окончательно) и потрусила к вожделенной двери.
Зайдя в комнату, я, во-первых, озаботилась маскировкой — уж коли я под дверь пальцами залезть могла, то и свет через щель будет заметен всем проходящим. Порывшись в кучке барахла, вытянула красное матерчатое полотнище, на котором еще читались белые растрескавшиеся буквы: «Все лучшее — детям», видимо, какое-то агитационное наследие социализма. Тряпица замечательным образом свернулась в рулон и плотно прикрыла дверную щель. Оставалось еще окно. Подходящих тряпок больше не было, поэтому я остановила свой выбор на чем-то похожем на транспарант, на котором на фоне пожарного зарева были начертаны слова:
Среднего роста,
Плечистый и крепкий,
Ходит он в белой
Футболке и кепке,
Знак «ГТО»
На груди у него.
Больше не знают
О нем ничего.[2]
Смысл от меня ускользнул, но это не помешало мне подтянуть парту под окно, поставить на нее два стула, а уж на них поместить этот, судя по всему, героический транспарант. Худо-бедно, окно перекрылось, но завтра я решила отыскать его с улицы и посмотреть, так ли это.
Ну все! Сейчас главное не проворонить время подъема. Упав на колени перед саквояжам, я сунула в него руку… И в голос выматерилась. Он был пуст!!! Столько возни с ним, а он, видите ли, пуст! Не в силах с этим смириться, я залезла с ногами в кресло и принялась уже тщательно обыскивать саквояж.
Но нет, не совсем пуст! Вскорости я нащупала что-то похожее на цепочку, аккуратно потянула за нее и вытянула на свет божий часы. Такие, знаете ли, часы на цепочке. То, что часы старинные, было понятно с первого взгляда на них. Серебристого цвета, покрытые тонкой патиной, с российским двуглавым орлом на крышке. Над орлом вилась лента синей эмали, а по всему телу государственной птицы были прилеплены эмблемы гербов. Я осторожно открыла часы; циферблат украшала надпись «Павелъ Буре». В процессе тщательных исследований выяснилось, что задняя крышка тоже открывается и хранит под собой гравировку: «Павелъ Буре, поставщикъ Двора Его Величества» и шестизначный номер.
На противоположной стороне цепочки болтался какой-то жетончик, тоже с орлом и надписью вокруг него, разобрать которую особо не получилось, так как буковки были мелкие, а свет не очень яркий. В общем, опять чего-то про императора.
Да-а, тут уж не надо быть приемной дочерью антиквара, чтоб понять, что вещь не из дешевых. На деньги мне ее никто не поменяет, кто ж поверит, что такая оборванка, как я, может на законных основаниях владеть такой роскошью? Но ценность данного приобретения от этого в моих глазах нисколько не уменьшилась.
Какая же все-таки жизнь непредсказуемая штука! Вот сколько раз за сегодня я сокрушалась об отсутствии часов? И вот — нате вам!
Часы, естественно, стояли, поэтому пользы от них пока не было. Не знаю, из какого фильма было получено мной знание, что подобные механизмы заводятся колесиком. Проверим! Зубчатая штучка сбоку крутилась с приятным жужжащим звуком. Затикали! Секундная стрелка понеслась по нижнему маленькому циферблату. Через 60 секунд стронулась минутная и плавно заскользила по римским цифрам. Часы работали! Я, как зачарованная, следила за движением стрелок. Никогда, никогда я не держала в руках ничего столь же роскошного. Теперь можно, слушая их, воображать, что это наследство от моих неведомых предков. Глядя на них, имплантировать в себя несуществующие воспоминания о посиделках на коленях родного дедушки, укутанной с головы до пят в теплый, мягкий, клетчатый плед (какой все-таки жуткий холод в корпусе!). И все это в кресле-качалке, у жаркого камина. И вот так вот сидеть-посиживать и слушать рассказы дедушки о том, откуда эти часы, какие истории с ними происходили. И вместе смеяться над самыми забавными.
В отличие от других своих братьев и сестер по сиротству, я очень редко мечтала о маме. Чаще в моих грезах присутствовал дедушка с пледом на качалке. От долгих мечтаний о нем мое сознание наделило его определенными чертами лица, на котором я была в состоянии разглядеть каждую морщинку, каждый седой волосок отросшей щетины. Я точно знала выражение слегка выцветших глаз, с которым этот призрачный дедушка на меня смотрел. Летом он сидел на веранде, выходящей на густой цветущий сад, слегка одичалый и неухоженный. Зимой — у камина с трубкой в руках, с газетой и в очках.
И вот сейчас я держу предмет, полученный как будто от него. По крайней мере я могу представлять это.
Явственно потянуло горелым молоком. Похоже, повариха тетя Тоня сегодня опять на боевом посту. Пора уходить. Поколебавшись, я все-таки положила часы в карман. Надо как-то исхитриться и поставить правильное время. Но как же они громко тикают! Подумав, я оторвала клочок ткани от лозунга и завернула в него свое богатство. После чего, приложившись ухом к дверям, прислушалась к звукам за стеной, быстро выключила свет, выскочила в коридор и закрыла дверь.
Пока я пыталась получить удовольствие от умывания в обжигающе-ледяной воде (когда ж эти сволочи котельную-то нормально починят?), идея о том, как можно установить на часах точное время, оформилась полностью. После завтрака я заняла пост у туалета в учебном корпусе. И как только прозвенел звонок на урок, ломанулась в кабинку и выставила на часах 8-30. В нашей богадельне, как и в других приличных местах, звонки на урок дает не бабушка-вахтерша какая-нибудь, а современное автоматическое устройство. Не кремлевские куранты, естественно, но мне такая точность и ни к чему.
Жизнь катилась по раз и навсегда заведенному распорядку для всех, но не для меня. Наличие собственных тайн делало мое существование более значимым. В окно дуло немилосердно — а в кармане уютно тикали часы, на обед отвратительный гороховый суп — а на шее пригрелся ключик. Да долларовые миллионеры мне и в подметки не годятся! Бо были они существами абстрактными, вроде Деда Мороза в Устюге. Кто из жителей нашего городка их когда в глаза видел? Не знаю. Про снежного человека тоже уверяют, что есть, а вот где с ним лично познакомиться, автограф взять, клок шерсти на долгую память — не подсказывают.
А у меня все доказательства налицо — вот ключ, вот часы. Так что извините-подвиньтесь, граждане сомневающиеся. И неважно, что день тянется неимоверно долго. Хотя можно ли считать днем отрезок суток, когда светло становится часов на пять-шесть, не больше? Короче, тянется.
Так что времени помечтать, как лучше обустроить убежище, и сообразить, что в нем делать, было предостаточно. Наконец-то я смогу спокойно читать по ночам, а не пялиться ослепленными темнотой глазами в потолок, слушая звуки ночи, глотая запах казенного жилища. Вот бы где раздобыть матрас или плотное одеяло! Тогда можно было бы и на панцирной кровати валяться с комфортом. И если случится трудный денек, мне больше не придется шататься по надменному холодному городу, а можно будет спокойно отсидеться в берложке. Блеск!
Ну, слава богу, опять ночь! Прихватив с собой книжку и одеяло, я шмыгнула в свои апартаменты. Заткнула щель (едрит, чуть не забыла!) и уселась в кресло. Чудесное, однако, креслице! Ерунда, что обивка изодрана, а сбоку торчат шматки поролона. Спинка и сидушка были практически целы, только слегка залоснились. Шикарное когда-то было кресло! Ярко-лиловая велюровая поверхность, вальяжные круглые подлокотники. Для чьего, интересно, седалища предназначалось данное великолепие в нашем заведении?
Забравшись с ногами в суперкресло, я затянула на колени саквояж. Уж если часы там себя чувствовали хорошо все время до встречи со мной, то и далее с ними там ничего плохого не произойдет. Таскать с собой их точно не стоило, мало ли что. Мальчикам нашим из кармана что-нибудь свистнуть легче, чем курсанту суворовского училища отдать честь. Размотав тряпицу, я еще какое-то время поизучала часики, запоминая кожей пальцев ямки, выпуклости и шероховатости моей личной вещи. Мне будет приятно совершать ритуал по извлечению часов из саквояжа и водворению их обратно, когда захочу узнать, сколько времени. На всякий случай завела их, никто ведь не потрудился мне доложить, насколько завода хватает, и сунула их, куда и планировала.
Так! Стоп! А что это такое твердое за подкладкой у нас? Подтянув саквояж к глазам, я увидела то, что просмотрела вчера, — потайную, скрытую от глаз молнию. У меня аж мочки ушей защипало от азарта. Калейдоскопом промелькнули видения всяческих богатств. Дрожащими пальцами открыла молнию и выудила из недр отделения… альбом. Незатейливый альбом для рисования. Так, быстро пролистаю… Пустой альбом для рисования! На обложке, на фоне предзакатного неба, красовалась некая барышня в греческих одежках (или в римских, кто ж их разберет), с оливковой ветвью в руке. Надпись над ней гласила: «Т-во Россiйско-Американской бумажной мануфактуры» и год — 1860, С. Петербургъ. Страницы, что примечательно, от длительного хранения не пострадали ни в малейшей степени. Нисколько не пожелтели, и ветхость обошла их стороной. Новехонький был альбомчик! Эх! Сколько ж лет это все провалялась на чердаке?
