ему почти семь лет. Какой он ребёнок? Я в его возрасте курил и матерился. Кстати, закуришь? – спросил у сына Венеамин Алексеевич и полез в карман халата за сигаретами.
– Вы сказали: ему четыре года.
– Где четыре, там и семь.
– А где семь, там и десять?
– Десять – уже совершеннолетие.
Арсюша взял варежками бутылку с шампанским и наклонил её к себе.
– Пётр Иванович, – спросил я, – а вы уверены, что хотите катать Арсюшу?
– Уверен, – ответил Пётр Иванович. – Мне такие деньги, как за катание на лошади, за полгода работы дворником платят. Потерплю как-нибудь. И не такое в жизни терпеть приходилось.
– А я бы, пожалуй, не стал терпеть. Здоровье не купишь.
– И не продашь.
– И не заработаешь. А радикулит заработать можно.
В последний момент Венеамин Алексеевич забрал бутылку у ребёнка и отхлебнул из неё.
– Шучу, – сказал он. – Арсюша маленький ещё шампанское пить. Только водку.
Венеамин Алексеевич засмеялся, вставил в губы сигарету, поджёг её и выдохнул дым в лица аниматоров. И я уже готов был броситься на Венеамина Алексеевича, но неожиданно он отсчитал пятирублёвыми купюрами и дал каждому по пачке денег: мне, Петру Ивановичу и Геннадию. И единственное, что пришло мне в голову, это спросить:
– А ему за что?
– Так каждому, – ответил Венеамин Алексеевич.
– Каждому, – благодарно повторил Пётр Иванович.
Геннадий с трудом поднял Арсюшу.
– Дорогие кони, не обессудьте: принимайте всадника.
Он посадил Арсюшу на плечи Петра Ивановича. Дворник покачнулся, едва устоял на ногах, присел, поднялся, и мы пошли.
С каждым шагом деньги становились мне роднее и я думал о том, что пять минут позора – и ты инженер. Всего каких-то пять бесконечных минут.
Первый круг вокруг ёлки мы проехали почти спокойно, на втором круге Арсюша решил пришпоривать коня ногами, а на третьем перекинул через шею коня пояс от пальто и стал меня душить.
Фиолетовые пиджаки закричали:
– Правильно, гони его! Пусть галопом скачет! Ска-чи, ска-чи!
А я не хотел скакать. А хотел дышать. Я впился руками в пояс и потянул его в обратную сторону. Арсюша оказался не только крупным ребёнком, но и сильным. Так просто забрать у него пояс не получалось.
– Тя-ни, тя-ни! – закричали пиджаки, и кто-то из них бросил снежок прямо в то же самое ухо.
В ухе снова зазвенело, и я со злостью дёрнул пояс так, что Арсюша закачался в седле и чуть не упал с коня.
– Э, аккуратней, – сказал Венеамин Алексеевич. – Оборзели? Я вам плачу, чтобы катали, а не калечили.
Геннадий подпрыгнул ко мне и зашептал:
– Не обессудь, аккуратней.
– Вези его сам, – ответил я, придерживая рукой пояс, чтобы не задушили. – Забирай голову коня и вези. Тебе тоже заплатили.
– Не обессудь, Константин: я Дед Мороз. Мне положено подарки раздавать.
– Я тебе сейчас пенделей раздам. Тпру, приехали.
Я стал стягивать с себя голову коня.
– Ве-зи, Ве-зи! – закричали пиджаки.
Прямо под носом у меня пролетел снежок. Я обернулся и увидел пьяные фиолетовые лица. Кто из них кидает снежки, понять было невозможно.
– Сейчас по морде кто-то получит, – сказал я.
– По-лу-чит, по-лу-чит! – закричали пиджаки.
К нам с Геннадием с бутылкой шампанского в одной руке и сигаретой – в другой направлялся Венеамин Алексеевич.
– Куда приехали? – басом спросил он. – Гена, ты обещал на Красную площадь свозить.
– Пло-щадь! Пло-щадь! – закричали пиджаки.
– Ах, обещал Гена! Ну вот Гена обещал – он и повезёт, – сказал я . – Дедом Морозом. Ездовым! Да, Гена?
– Константин, я не Гена. Я Геннадий! Не обессудь.
– Ты Человек-табуретка. И человек-стол. Сейчас будешь.
Мне удалось всё-таки забрать у Арсюши пояс и содрать с себя голову коня. Я бросил её в толпу, попал в кого-то из пиджаков, и он упал. Остальные пиджаки засмеялись. Сбитый товарищ попытался встать, но пиджаки мешали ему, снова бросая на землю.
– Возьмите свои деньги, – протянул сто тысяч Венеамину Алексеевичу. – Он вас покатает, – показал на Геннадия.
– Меня? – спросил с удивлением и дымом Венеамин Алексеевич.
– Ну не вас лично, хотя, может, и вас. Особенно если вы ему доплатите.
– Каждому, – сказал Пётр Иванович, едва держась на ногах.
– Он весь двор покатает. Да, Гена? До самой Красной площади.
– Покатаешь? – услышал я за спиной, когда шёл к подъезду.
– По-ка-та-ешь! – закричали пиджаки.
– А дядя куда пошёл?! – спросил кто-то из детей.
– А он пошёл за Глобусом, – ответил находчивый Геннадий.
– Гло-бус! Гло-бус! – закричали дети с их родителями.
Под их крики я и возвращался домой.
Стол и табуретки выкинул прямо в окно, под которым Геннадий с Петром Ивановичем катали на себе Венеамина Алексеевича. Стол даже не разбился, хотя стеклянный. А табуретки сломались. Видимо, такого качества были. Как сосед.
Он мне с самого начала не понравился. Во-первых, представился Геннадием, а не Геной, а во-вторых, всё просил не обессуживать. Я только поэтому и представился ему Константином, хотя весь дом знает меня как Александра. Но это и к лучшему. Пусть думают, что Константин с их детьми играть отказался. В ночь новогоднюю. Потому что как новый встретишь, так его и проведёшь. А я его и не встречал ещё. Это Константин встречал, ему и скачать конём до следующего нового года.
А он ещё нескоро наступит. До него двенадцать месяцев, триста шестьдесят пять дней, а в минутах и секундах ещё больше. Они вообще, эти года, какие-то необъятные и долгие. Как новогодняя ночь. В которой скачут и скачут Геннадий и Пётр Иванович на Красную площадь.
А современные дети с фиолетовыми пиджаками кричат им:
– Гло-бус! Гло-бус!
