– Чушь! Ну чушь ведь полная! Покажите историю болезни!
– Спокойно, спокойно. Вот только не надо мне тут вскакивать. Села.
– Зачем вы мне голову-то морочите?! Что это за спектакль?! Я жаловаться буду!!!
– Сядь, я сказала. Не переживай так.
– Дайте сюда историю болезни!
– Не имеем права. А фотографию показать могу. – Вытаскивает что-то из папки. – Она?
Девочка смотрит мне прямо в лицо. Полураздетая. Соски большие и темные, как расширенные зрачки. Снимала не я...
– И еще могу.
...Черно-белое фото, чуть-чуть не в фокусе. Мы, с финскими санями, быстро идем на гору. На нашу гору. Видимо, даже бежим, оттого и не в фокусе...
...Мы в Петергофе. Цветное фото... Она, вздернув нос, впереди – я плетусь сзади (дальний план). Мое лицо (крупный план): выражение потерянности. (Видимо, там же...) Цветное: я, одна, в электричке.
– Где это ты? – Зинаидочка Васильна, мне, по-свойски.
– Да это, наверное... Ну да: за противоблошиным мылом ездила к черту на рога...
– Куда за ним ездить? Взяла – поставила на ночь, в середину комнаты, миску с горящей свечечкой, воды мыльной туда немножко – и вся игра. Мыло любое пойдет. Народное средство. Сто процентов берет.
(Ага, «житейская мудрость».)
...Так. Три схожие фотки: я сопровождаю Атанаса Юбкаря к «Техноложке». Одна фотка сделана возле ремонтных гаражей, то есть еще до Якобштадтского переулка. Другая – при переходе Измайловского проспекта. Третья – в Первой Ротной, уже после улицы Егорова... Так... Мы с девочкой на Фонтанке, напротив Измайловского сада. А это мы в лесу... Боже мой, в лесу... Возле моих а-ля-фуршетных пней... Девочка пьет коньяк... Я держу в руке маленькую свечу и гляжу прямо в объектив! Последняя фотография – превосходного, даже пугающе-превосходного качества, хотя сама девочка здесь и страшна: она сидит в кафе кинотеатра, где я ждала ее после аборта. Очень четкая фотография.
– Кто это снимал?
Молчание.
– А как же аборт?..
Молчание. Затем:
– Вот, кстати, ее паспорт... Она?
Конечно. Это ее лицо, хотя неизбежно искаженное, как это всегда бывает на официальных фотках... Вносящий артефакты коэффициент казенщины, так сказать... Впиваюсь глазами в дату рождения. Да: двадцать седьмое декабря, это я понимаю. Но год... Там, конечно, обозначен какой-то год – но не тот... не тот, к которому я мысленно привыкла...
Мои мозги что-то блокирует – и сразу же их словно бы «коротит». Я в полном ауте. Я только понимаю, что цифры не те, какие были известны мне, но напрочь не понимаю, что именно мне надо делать для правильного ответа: прибавлять? или отнимать? или умножать? может, делить? чёрт!!..
– Можно я лягу?
Раунд третий
– Да ложись, ложись, милая... Да не на коечку для пациентов... В мою кроватку ложись, в мою кроваточку... Да ты только башмачки скинь... А вот я сейчас тебе одеялко-то подоткну... Тё-о-о-опленько будет... Может, валидольчика? Как у тебя с сердечком-то?
– Нормально у меня с сердцем. Ей сколько лет? (Меня трясет.)
– Нет, ты не артачься, девонька, прими валидольчик.
– Я спрашиваю: сколько ей лет?
– Так ты же видела.
– Я ни-че-го не видела!! Ни-че-го! Сколько ей лет?!
– Ой, господи (осссп’ди), да ты не бери так близко к сердцу... Ну, тридцать ей лет. Сегодня стукнуло.
– Что за бред! Это фальшивый паспорт. Зачем вы меня мучаете?!
– Да ты не...
– Могу я ее увидеть?!! Лично? Когда я могу ее увидеть? Я должна ее видеть!! Я сама разберусь... Я не понимаю, зачем вам это нужно... Она не выглядит на тридцать...
– Ты же, ягодка, тоже не выглядишь на тридцать пять, а? Тебе ведь по паспорту тридцать пять? Как моему Нинончику, а?
– Тридцать пять...
– Ну вот, а выглядишь на... двадцать пять. Неве-е-е-стушка...
(Шарю глазами – что бы такое потяжелее. Залимонить бы ей прямо в рожу. Но на потолке, который только и вижу сейчас, ничего нет. Он весь в трещинах, с желтоватыми подтеками, лепной... Разве что вон тот кусок посерьезней – жирная ляжка или жирное крылышко свежекастрированного амурчика...)
– Между прочим, при каждом ее поступлении сюда, ей проводят экспертизу на определение возраста. Потому что при каждом поступлении она врет. То есть, культурно говоря, сочиняет. Далее. Ты обратила внимание на место ее рождения?
– Я спрашиваю: когда я смогу ее увидеть?! Ее, ее?!
– Сегодня. Если захочешь.
– Когда?! Когда именно?!
– Вот закончим разговор – и увидишь. Раунд четвертый
За окном – тьма.
– Сколько времени?
– Полвосьмого. Вечера, вечера. Ну, у нее-то – свой режим. Ин-ди-ви-ду-аль-ный. Ну, так ты обратила внимание на место ее рождения?
– Нет. Марс, наверное?.. Точнее, Венера?..
(Ох, как же холодно! Даже под одеялом! Бр-р-р-р... Проклятый вентилятор... Да еще и дребезжит... З-з-з-з-з-з... Словно ржавые трактора всех колхозов моей родины... в унисон...)
– Ну вот, мы уже шутим. Это хорошо. Слушай внимательно: место ее рождения – Ле-нин-град. И место жизни – он же. С детства и по сей день. Это по поводу твоего пункта номер... номер три – «провинциальное происхождение».
– Родиться можно где угодно. В самолете. На пути из Козлодоевска в Краснокозловск. Как раз над Ленинградом.
– Она родилась не над Ленинградом и не под Ленинградом, а вот именно что в самом Ленинграде. Притом – в специальной клинике для специальных матерей.
– Больных?..
– Больных! Хо-хо! Мне бы такие болезни. Ты фамилию-то ее хоть видела?
– Нет. Не надо. Я нич-ч-ч-ч-его не хоч-ч-ч-чу...
Неприлично стучу зубами. Меня бьет-колотит крупная дрожь. Она становится всё крупнее. Мое сердце дрожит мелко и вразнобой, а тело само собой выгибается... Это я видела где-то по телевизору... так выгибалось тело у пациента в клинической смерти, покуда его сердце, посредством мощного дефибриллятора, пытались наставить на путь истинный (земной то есть). Хоп! Хоп!! Хоп!!! Или это именно со мной – электрошок? Сподобилась наконец?
– Может, чайку горячего, с лимончиком? Кофейку с коньячком?
– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м...
– Да ты взгляни, взгляни сюда, тогда всё поймешь. Ну, или почти всё. Раунд пятый
Сует мне паспорт под нос.
– Ну и как?
– Что – «как»? М-м-м-м-м-м-м-м-м...
– Как тебе эта фамилия?
– Да никак. М-м-м-м-м... Простая русская фамилия. Та была простая – и эта простая... Какая разница, м-м-м-м-м-м-м... з-з-з-з-з...
– Знаю, ягодка, знаю, сладость, что надо сделать... Сейчас тебе грелочку горяченькую организую... к ноженькам-то. Горячую-прегорячую... Раскаленную просто... Или угольков к пяточкам-то? Угольков-угольчиков, а? Или укольчик? В смысле – бэмс! – инъекцию в попочку? В популечку нашу розовенькую, слатенькую? Или уж сразу – в мозг? Прямой укольчик в мозг – длинной такой длинной, толстой-претолстой такой иглищей – сквозь височную кость – рррыс!..
Неожиданно меня бросает в сон.
Чувствую, если не вырублюсь сейчас хоть на пару минут, помру.
Я прошу разрешения... И мне разрешают. (Ляг, терпеливица, опочинься, ни о чем не кручинься...)
...Ничего не меняется. Я лежу в той же (купеческой?) кровати. Под тем же одеялом. Один олень еще лакает водичку, другой уже знает, что их обоих сейчас ликвидируют (элиминируют? аннигилируют? «зачистят»?).
Зинаидочка Васильна присаживается рядом на краешек.
– А вообще – человек ли она, эта ваша пациентка? – спрашиваю.
– Нет, конечно.
Долгая пауза.
Наконец решаюсь.
– А я?
– Ты – тем более нет. Хотя и другого пошиба.
– Ну и хорошо, – говорю удовлетворенно.
Затем, после некоторой паузы:
– А как же у нее месячные были, если она не человек – и трубы зашиты? Или это не связано?
Зинаидочка Васильна молчит.
– Она что, может быть, вообще первозверь какой-то? – не унимаюсь я.
Ответ Зинаидочки Васильны:
– Да я-то почем знаю? Раунд шестой
Сколько я спала?..
– Четыре минуты. Как тебе щас-то?
– Получше.
– Так тебе ничего эта фамилия не говорит?
– А что она должна мне говорить?! (Видно, сон, несмотря на свою краткость, восстановил мои силёнки. Причем – ровно для одного приступа ярости.) А что эта фамилия должна мне говорить?!!
– Прекрати! Для твоей же пользы мы тебя сюда вызвали! Идиотка! Думаешь, нам очень твои показания нужны? Мы и так всё знаем. Не в первый раз уже. С этой же золотой девочкой.
– А что эта простая русская фамилия должна мне говорить?! Что она должна мне говорить?! Что она должна мне говорить?! Что она должна мне говорить?!
(Сижу на кровати, ноги свешены, раскачиваю туловище с дикой какой-то амплитудой, словно раввин в экстазе, словно исступленный муфтий, – и никак, никак, никак не могу остановиться.)
– Да стала бы я здесь с тобой... Стала бы я с тобой, если бы ты Нинке не помогла от этого опиздола, прости меня господи (осссп’ди), избавиться... Моя же идиотка за него, слышь, замуж собралась! В одностороннем, так сказать, порядке! А как он с этой... – шепотом, кивок куда-то за стену – прошмондовкой-то переспал...
