А.Е. Пресняков. Апогей самодержавия, Л., 1925, с. 82.
Bruce Lincoln. Op. cit.. p. 214.
Уж во всяком случае выглядел этот «тютчевский» сценарий соблазнительнее меттерниховского, который свелся в конечном счете, если не считать балов и парадов, лишь к бесконечным клятвам трех государей в вечной преданности друг другу. Разве шли эти бесплодные клятвы в сравнение с изоляцией Франции в духе третьей стратегии? И разве не объясняет нам этот поворот, почему, прочитав статью Тютчева, Николай тотчас с нею согласился? И разве, наконец, не стоило ради такого дела рискнуть некоторыми приобретениями Ункиар Искелеси?
Так или иначе, с этого момента Николай начинает планомерную подготовку новой стратегии. Еще летом 1839-го он отправляет с визитом в Лондон наследника престола, очаровавшего чопорных хозяев, а вследза ним самого талантливого из своих дипломатов Филиппа Бруннова с инструкцией «предложить британскому правительству сказать нам искренне, что оно думает, чего оно хочет и где оно этого хочет».[21] Подразумевалось, конечно, что и Россия готова идти на уступки. Вплоть до международной конференции, только что отвергнутой в ноте Нессельроде. Но, разумеется, на определенных условиях.
Например, обе державы могли бы воспрепятствовать Франции послать свою эскадру в проливы. Могли бы и заключить соглашение, что проливы на неопределенный срок закрываются для военных судов всех европейских держав без исключения. В обмен Россия обязалась бы не возобновлять свой договор с Турцией, срок которого все равно истекал в 1841 году, и посылать свои войска на защиту Стамбула лишь с разрешения Европы и в качестве её уполномоченного.
Бруннов был, надо полагать, и впрямь блестящим дипломатом. В ситуации, когда практически вся британская пресса была резко настроена против России, ему удалось сделать невозможное. Уже в середине сентября 1839 года он доносил царю, что «Англия еще не с нами, но уже и не с Францией». К концу сентября герцог Веллингтон отзывался об антанте морских держав как о «союзе из папье- маше, который на последнем издыхании».[22] В июле 1840-Г0 Австрия, Англия, Пруссия, Россия и Турция подписали первую Лондонскую Конвенцию, согласно которой МегметАли получал наследственный титул в Египте и пожизненный в Сирии. В случае же, если он откажется от этих условий, четыре державы обязались совместно защищать от него Порту. Франция эту Конвенцию не только не подписала, но целый месяц даже не знала, что она подписана. Короче, цель новой стратегии Николая была, казалось, достигнута: изоляция Франции становилась фактом. Письмо Тютчева таким образом лишь поставило все идеологические точки над i.
Мегмет Али, как и ожидалось, отказался принять предложенные ему условия и снова послал Ибрагима воевать Стамбул. Однако на этот раз египетский флот был перехвачен на полпути англо-австрийской эскадрой и ему пришлось вернуться в Александрию. И самое главное, непобедимый до того Ибрагим был разбит морской пехотой англичан. Коммодор Нэпир появился на рейде Александрии и пригрозил бомбардировкой. Мегмет Али капитулировал, подчинившись султану и вернув ему Сирию, Крит и Аравию. Конфликт, сотрясавший Ближний Восток на протяжении 1830-х, был таким образом исчерпан.
Только вот Франции, демонстративно отказавшейся помочь своему клиенту, удалось этой ценой выйти из изоляции. В июле 1841 года была подписана вторая Лондонская Конвенция, согласно которой русско-турецкий договор вУнкиар Искелеси не возобновлялся и проливы были закрыты для всех военных судов. Как ядовито заметил британский историк Марриот, «Турция была спасена как от вражды Мегмета Али, так и от российской дружбы».61
Попытка Николая во время его визита в Лондон в 1844 году, т.е. уже после письма Тютчева, воскресить антифранцузский союз на идеологическом основании успеха не имела. Англичане к аргументам Тютчева оказались глухи. И третья стратегия императора оказалась таким образом несостоятельной.
Гпава пятая
восточный вопрос ошибка или поражение?
Чем же кончился для Николая этот хитроумный гамбит, в котором, жертвуя протекторатом над Портой и «Союзом трех Дворов», попытался он закупорить революцию на крайнем Западе, изолировав Францию? Тут мнения опять расходятся. Как ду-
61 j.AR. Marriot. The Eastern Question: A Historical Study in European Diplomacy, Oxford, 1940, p. 294-295.
мает американский историк Дэвид Голдфранк, националисты в России хоть и радовались охлаждению Николая к Австрии, которую они, как мы помним, считали «живым трупом», находили тем не менее, что «царь уступил слишком много».62 А. Дебидур тоже полагает, что гамбит конца 1830-х был поражением Николая: «Способствуя в союзе с английским правительством унижению Франции, [Россия] некоторым образом сама себя одурачила. Она утратила выгоды, которые приобрела по договору в Ункиар Искелеси».63
И — редчайший случай! — совершенно согласен был и с русскими националистами, и с французским истеблишментарным историком М.Н. Покровский: «Лондонская Конференция 1841 года положила конец исключительному протекторату России над Портой... Неприкосновенность Турции была гарантирована пятью великими державами; в случае новой опасности султану уже не было надобности прибегать к страшной для него помощи своего северного соседа. Напротив, он мог теперь обратиться к защите всех остальных держав против самой России. Мы знаем, что он и воспользовался этим в 1854 Г°ДУ: лондонские соглашения начала 40-х годов подготовляли Крымскую кампанию».64 Аналогичное мнение британского историка Марриота мы уже приводили.
Только Линкольн замечает в защиту царя, что «по крайней мере, по мнению Николая», дело закончилось вничью: «Ункиар-Искелес- сийский договор был заменен европейской гарантией, что южное побережье России по-прежнему защищено и её торговый флот имел безопасный доступ к западным портам».65 Линкольн прав в том смысле, что Николай, похоже, думал именно так. Во всяком случае он был уверен, что «Порта как страж проливов исполнит свои обязательства в отношении России безупречно»66 И когда в июне 1844го_ да царь прибыл с визитом в Англию, он все еще пытался, и даже в откровенно не джентльменской форме, реализовать, как мы помним, третью стратегию. «Я высоко ценю Англию, — говорил он собеседни-
David М. Goldfrank. The Origins ofthe Crimean War, London & New York, 1994, p. 98.
«История», т. 4, с. 353.
ИР, вып. 8, с. 605.
Bruce Lincoln. Op. cit., p. 219.
кам в Виндзорском дворце. — Но мне совершенно безразлично, что говорят обо мне французы, на них мне плевать».67 Итак, николаевский гамбит 1839-1841 годов закончился вничью?
Одно обстоятельство заставляеттем не менее усомниться как в вердикте историков, так и в суждении царя. В самом деле, все цитированные авторы настолько сфокусировали свои оценки этого гамбита на отношениях России и Порты, что каким-то образом упустили из виду генеральную цель внешней политики императора. Соответственно не заметили и не объяснили поэтому историки мучительные метания царя от одного внешнеполитического сценария к другому. Можно ли, однако, оценить его внешнюю политику, не принимая во внимание ни её главную цель, ни меняющиеся способы её достижения?
Глава пятая Восточный вопрос
Л
Для меня это все равно, как если бы сегодняшние обозреватели оценивали успех или неудачу борьбы президента Буша с международным терроризмом, сфокусировавшись исключительно на его политике в отношении, скажем, Ирака. Ведь сама по себе смена внешнеполитических сценариев свидетельствует, что и царь не был удовлетворен результатами своей политики. Даже то, что историки рассматривают как высшую точку его успеха — договоры в Адрианополе и вУнкиар Искелеси — представлялось ему столь же неудовлетворительным, как и гамбит 1839-1841 годов. И самое главное, не заметили историки, что у царя были все основания так думать. Попробую объяснить, почему.
Ключи не оттой
двери Еще в деле декабристов у себя дома он правильно понял, что, поскольку в основе революции лежат крамольные идеи, то свести борьбу с ней к одной лишь военно-полицейской операции невозможно. И комплексу мер, которые он в связи с этим предпринял, нельзя отказать в последовательности. Во-первых, он скомпрометировал декабристов, изобразив их не идейными борцами, а цареубийцами, уголовниками. Во-вторых, он их жестоко наказал, напугав тем самым либеральную интеллигенцию, «декабристов без декабря». В-третьих, он, как мы помним, обманул эту интеллигенцию, представив себя прагматиком и реформатором, новым, либеральным Петром. В-четвертых, он отрезал потенциальных мятежников от источника вдохновлявших их идей, от Европы. В-пятых, наконец — и это самое главное, — он противопоставил либеральным идеям своего рода контридеологию, обещавшую стране стабильность, которая выглядела особенно эффектно на фоне, как многиетогда думали, бьющейся в предсмертной агонии Европы.
