кого. Нет, казаки, что от Кучумки уходили и к нам прибились, рассказывали разное о туретчине да о Персии, но то когда было? Сильно давно. А нынешние, что сюда попадают, все больше слезу льют или пол коленями трут, от них слова путного не дождешься.
— Ну расскажет он тебе, что люди в той Бале по небу ходют, бабы все в исподнем разгуливают, а хлебушек на деревьях растет, прямо караваями. И что с того? Ты ж своими глазами сие никогда не увидишь, потому и не поймешь — правда то или брехня. Тебе, как и мне, из горы ходу на белый свет нет и не будет.
О как. Интересно. Нет, нечто подобное после того, как Пантелей упомянул некоего Кучумку, я сразу заподозрил. На колдуна, который смог бы продлить свою жизнь благодаря не самым светлым ритуалам, этот дед похож не был, а других вариантов столько протянуть у современника хана, с которым четыре века назад неслабо закусился Ермак Тимофеевич, имелось не так много. А следом я сразу припомнил, что встречались мне в паре книг упоминания о том, что некие люди получали от подгорной владычицы бессмертие за особые заслуги. Вот только жизни той вечной им было отмерено ровно до той поры, пока они чертоги подземные не покидают.
Нечто подобное, кстати, и в сказах Бажова встречалось. Не впрямую, краями, но смысл уловить можно. Пока ладил Степан с Хозяйкой Медной горы, все у него более-менее шло. Как не по ее сделали, пусть и не по его вине — захандрил и умер. Про Данилу-мастера и вовсе упоминать не стоит, там вся жизнь у парня кувырком пошла.
Глядишь, и этот Пантелей когда-то вот так же сюда попал за какие-то особые заслуги, и было ему сделано предложение, от которого невозможно отказаться. Хотя, может, и нет? Ну как сам пришел и каким-то образом выпросил себе жизнь, которая длится до той поры, пока стоят эти горы.
— А и пусть врет, — прожевав капусту, благодушно разрешил Пантелей. — Если красиво — чего нет? Давай, паря, выпей и рассказывай!
Я цапнул кубок, который он наполнил вином доверху, дожевал кусок поросятины и было собрался выпить, но не успел. В пиршественную залу вернулся исполнительный Глузд, причем, разумеется, не один, а в компании Майи и мутноглазого типа. Удивления я никакого не испытал, конечно, поскольку ничего другого не ждал.
Радости, впрочем, тоже в душе не возникло, хотя поводы для того имелись, пусть и сомнительные, но все же. Я ведь не раз ей говорил, причем даже в ту пору, когда мы были женаты, о том, что, мол, ты со своей неразборчивостью в заказах и сомнительными методами рано или поздно неслабо нарвешься. Вот, так и вышло, нарвалась, теперь можно смело изрекать: «А я предупреждал!» — и злорадствовать, сидя за богато накрытым столом, попивая винцо и кушая жареную хрюшку. Можно, но не хочется. Просто больно хреново Майя выглядела, прямо скажем. По всем статьям плохо. Лицо приобрело нехороший землистый цвет, волосы что пакля висят, да еще она как-то одновременно и похудела, и опухла, хоть вроде бы два этих состояния не сильно совпадают.
А самое главное — взгляд. Потухли глаза бывшей, потускнели, исчезла из них свойственная Майе и, что уж там, изрядно бесящая меня нагловатая самоуверенность. Надо отдать должное Хозяйке — ей за неполный месяц удалось сделать то, что мне оказалось совсем не под силу. И не мне одному, отметим.
— Вы звали нас, ваше могущество? — произнесла с интонациями, которых я никогда у нее не слышал, Майя и согнулась в поясе так, будто ей кто-то со всей дури по печени пробил. — Мы явились!
— Ишь ты, — присвистнув, произнесла Марго, сидящая недалеко от меня. — Впечатлена! Не в обиду тебе, Макс, но давно следовало эту стерву причесать.
— Только об одном мои мысли, нежить: как бы тебя порадовать, — неожиданно едко отреагировала на слова вурдалачки услышавшая их Хозяйка, а после обратилась к вновь пришедшим: — Ну что, гости дорогие, как вам радушие мое? Может, не по нраву приходится?
— Все хорошо, — уставясь себе под ноги, пробубнила было Майя, а потом неожиданно взвизгнула, причем так громко, что Метельская вместо того, чтобы попробовать медвяно пахнущий напиток, который на пару с вином присутствовал на столе, от души им облилась. — Поняли мы все, ваше могущество! Поняли!
— Да мать твою так, малахольная! — заметалось в наступившей тишине под сводами залы эхо от ругани оперативницы. — Вся обструхалась!
— Рада бы тебе поверить, молодуха, да вот не получается, — дождавшись того момента, когда Светлана замолчит, сообщила моей бывшей подземная владычица. — Вот только начинаю думать, что вы, теперешние, почти как те люди, что раньше мне встречались, в былые времена, что вера вам есть, радость от того испытывать, только вы сами все и портите.
— Не подведу, — истово произнесла Виллеруа, а после рухнула на колени, чем окончательно меня поразила, ибо подобное я даже и представить не мог. — Что скажете — то сделаю. Не хочу гнить заживо! Не могу! Жить хочу!
— Думала я тебя сегодня помиловать, — ласковым тоном доброй тетушки сообщила ей Хозяйка. — В честь настроения своего хорошего, радости, которой мне твои приятели нынче доставили. Но вот какая досада — вон та девица, с которой ты сюда попала, все испортила. Волю свою выше моей поставила, а так нельзя. Тут мои владения и все делают то, что я велю. Потому, молодуха, бери ломоть хлеба да баклажку воды от моих щедрот да ступай обратно, откуда пришла. Случится еще какая радость — может, и прощу дела да слова твои. А нет — так и нет. У всякого есть своя судьба, глядишь, твоя как раз такая, чтобы костьми в том старом забое лечь. Тем более что не ты там первая сгинешь, не ты последняя.
— Нет! — снова резанул по ушам ультразвук, вырвавшийся из горла Майи. — Только не туда! Они же из меня душу тянут! Рвут ее на куски!
Ой, как крепко ее торкнуло-то! Правда, взгляд снова ожил, вот только лучше бы этого не случалось, больно безумным он мне показался. Аж холодок по спине побежал, когда Майя на меня уставилась.
— Макс! Грохни меня, а? Я же знаю, ствол при тебе. Было же между нами, помнишь? Вот ради этого! Макс, там ад. Настоящий ад.
