молчали. Тишину нарушало только мирное сопение Баламат под боком.
— Всё равно ведь переживаешь, — не спросила, скорее, констатировала факт Рогнеда. — У тебя просто не было выбора: или ты, или тебя. Если тебе станет легче, то ты смогла завершить начатое много тысячелетий назад противостояние.
— Это ты мне сейчас клановую индульгенцию за убийство выписала? — я с сомнением уточнила у княжны.
— Какое убийство? — возмутилась Рогнеда. — Окстись! Это была самооборона! Ты безоружная, закованная в кандалы, полезла защищать боевую подругу и практически голыми руками, ну или ногами, неважно, прибила гадину!
С этой точки зрения я ситуацию не рассматривала. Картина нашего противостояния раз за разом прокручивалась в памяти.
— Рогнеда, а что она говорила про двери домой? — решила уточнить на всякий случай.
— Да откуда я знаю, — отмахнулась от моего вопроса княжна. — Она просто свихнулась в заточении, но, если хочешь, можем спросить у духов отцов-прародителей. Здесь рядом один из мёртвых тотемов кто-то оживил. Вот бы это были ирбисы, — мечтала вслух Рогнеда.
Я незаметно провалилась в сон. Пробуждение вышло резким. Звуки одиночных выстрелов глухими хлопками раздавались снаружи. Им вторили крики на незнакомом языке, переходящие в отчаянный визг и резко обрывавшиеся на высокой ноте. Я тихонько разбудила Баламат. Если это чужие, то лучше быть наготове. Направив пистолет в сторону входа, я ждала. Каменная плита медленно отворилась, пропуская внутрь массивную кошачью фигуру, с ног до головы изгвазданную в крови.
Ирбис неловко припадал на правую переднюю лапу и, лишь заметив нас, с облегчением выдохнул. Баламат было дёрнулась ему навстречу, но тут же стыдливо спряталась мне за спину. Один за одним каменный мешок наполнялся снежными барсами, последним вошёл отец. Он бегло осмотрел пространство и помрачнел на глазах. От его взгляда не укрылось обилие крови вокруг, изувеченный труп у стены, массивные цепи, пистолет в моих руках и израненная рысь за спиной.
— Доча, я начинаю понимать, почему отцы оборотниц не выпускают их никуда из-под своей опеки. Чтобы потом не искать по всей стране с автоматом наперевес и не утилизировать трупы.
Я медленно спускалась по каменным ступеням к озеру, опасаясь поскользнуться на мокрых камнях. Каждый шаг оставлял за собой кровавые следы и отдавался болью в израненных ногах. Было душно и влажно, словно в бане. Пар оседал на теле каплями, собираясь в тонкие ручейки. Тёплая вода ласкала кожу и чуть пощипывала порезы, но эти ощущения были даже приятны по сравнению с выматывающей болью последних трёх недель.
Полумрак пещеры настораживал, поэтому глубоко заходить в озеро я не решилась. Присев на камень, вытянула ноги, полностью погружая их в воду. Тепло успокаивало, расслабляло. Если не придираться, то вполне представлялось, что нахожусь на эксклюзивной спа-процедуре.
Тишина стояла звенящая. Изредка она разбавлялась космической капелью, срывающейся с потолка пещеры. Казалось кощунством, нарушать первозданную атмосферу этого места словами.
Закрыв глаза, я размышляла над тем, что делать дальше. Судя по тому, что пещера не засияла потусторонним светом, абонемент на моё лечение был одноразовым. Я, в принципе, не особо надеялась, памятуя пословицу: «Молния в одно место два раза не бьёт», но глупое сердце всё равно верило в сказку. Чему бы жизнь нас не учила, а сердце верит в чудеса. Лимит чудес тоже оказался небезграничным. В этот раз повезло сразу двум общинам оборотней. Оживший обелиск был тотемом снежных барсов. Активировал его пепельный засранец-гипнотизёр, чуть не самоубившись. Вот уж не думала, что его после всего сотворённого оставят в живых. А гляди-ка, и этот пригодился. Оживший обелиск был тотемом снежных барсов. Активировал его пепельный засранец-гипнотизёр, чуть не самоубившись. Вот уж не думала, что его после всего сотворённого оставят в живых. А гляди-ка, и этот пригодился.
Кроме того, в один день с активацией тотема снежных барсов появился из ниоткуда ранее исчезнувший тотем Чароитовых медведей. Что немаловажно, без моего вмешательства. Выходит, своими действиями оба клана явно угодили духам отцов-прародителей. Оборотни тоже это осознали и продолжили сотрудничество исключительно в мирном ключе.
Прибыв на место, я удивилась, как сильно изменилась здешняя атмосфера. Гулкое одиночество пустых сводов осталось в прошлом. Старая резиденция напоминала растревоженный улей. Оборотни сновали во всех направлениях, получая задания, отчитываясь о выполнении и снова исчезая в недрах скальных переходов. И посреди всего этого хаоса изредка разносится требовательный крик младенца, будто символизируя начало нового этапа в жизни двух кланов. В такие моменты оборотни замирали на мгновение, радостно улыбались и продолжали заниматься своими делами.
Мои размышления прервал плеск воды. Я обернулась на звук. Баабыр спускался по ступеням, нарочито громко шлёпая по воде босыми ногами. Заметив мой взгляд, он перестал шуметь. Я рассматривала оборотня, приближающегося ко мне с кошачьей грацией. Высокий, в холщовых штанах, закатанных по колено, всё ещё худой и с сеткой шрамов на теле, оставленных на память после боя у Олёкмы, он с улыбкой произнёс:
— Ты сейчас похожа на Русалочку, сидящую в порту Копенгагена.
— Символично, — я только сейчас поняла, что мы действительно похожи. — У неё тоже голос и ноги стали издержками производства.
Шутка, насквозь пропитанная горечью и сарказмом, сорвалась с моих губ раньше, чем я успела подумать о её двусмысленности. Баар сел позади, притягивая меня к себе и заключая в объятия. Тёплое дыхание чуть щекотало шею.
— Я не дам тебе исчезнуть морской пеной в прибое.
«Хочется верить… Но, если не выйдет, я уйду сама».
Я откинулась ему на грудь, устраиваясь поудобнее. Мерное биение сердца успокаивало. Как хорошо было бы просто вот так сидеть, наслаждаясь теплом друг друга и теплом сердца резиденции. Если бы не одно «но».
— Не вышло, — я постаралась сказать это как можно более безразличным тоном, чтобы не выдать собственное разочарование. Даже сквозь толщу воды было видно, что раны никуда не делись.
— Значит, поедем в Индию, посмотрим, откуда мне такое счастье под ноги свалилось, — с теплотой в голосе отозвался ирбис, прижимая к себе покрепче и упираясь подбородком мне в макушку. — Что бы ты себе не накрутила в мыслях — забудь. Мне будет лучше только с тобой.
Когда всё изменилось? Тогда ли, когда первые два дня он ночевал со мной в палате, не смотря на протесты врачей? Или когда спорил с отцом, что нет смысла держать меня в больнице, нужно пробовать другие варианты? Или когда носил везде на руках, пытаясь
