Ознакомительная версия.
– Нашел, – сказал Гассан и неуклюже попытался надеть очки на Колина.
Но надеть очки на чужую голову очень сложно, и Колин в итоге сам водрузил их на переносицу, радуясь обретенному зрению.
– Эврика! – тихо сказал он.
Катерина XIX: Конец конца
Она бросила его восьмого числа двенадцатого месяца, когда до годовщины их отношений оставалось всего-то двадцать два дня. В тот день они окончили школу – школы, правда, были разными, – и их родители, которые были старыми друзьями, заказали для них столик в ресторане. Больше всего Колину нравилось, что они должны были остаться наедине. Предвкушая это, он побрился и побрызгался дезодорантом «Ливень», который нравился Катерине, и она всегда прижималась к его груди, чтобы насладиться ароматом.
Ближе к вечеру Колин заехал за Катериной на Сатанинском катафалке, и они поехали на юг на Лейкшор-драйв; окна в машине были открыты, и было слышно, как волны озера Мичиган бьются о каменистый берег.
Колину всегда нравилась панорама Чикаго. Хотя он был атеистом, при виде четких силуэтов небоскребов, первых в Америке, он испытывал то, что по латыни называется mysterium tremendum et fascinans – мистерией благоговейного страха и восхищения, от которой что-то переворачивалось в животе.
В деловом центре города им пришлось потратить десять минут на поиски паркомата, и в конце концов Колин, к неудовольствию Катерины, заплатил восемнадцать долларов за место в подземном гараже.
– Могли бы и на улице припарковаться, – сказала она, вызывая лифт.
– Ну, деньги у меня есть. Мы и так задержались.
– Зачем тратить деньги зря?
– Раз так, хочу сразу предупредить: я собираюсь потратить пятьдесят долларов на суши, – ответил он. – То есть потратиться на тебя.
Дверцы лифта открылись. Колин вошел вслед за Катериной, прислонился к деревянной стенке и раздраженно вздохнул. Они почти не разговаривали до тех пор, пока не вошли в ресторан. Заказанный родителями столик был около туалета.
– За окончание школы и прекрасный ужин, – сказала Катерина, поднимая стакан кока-колы.
– За конец привычной жизни, – ответил Колин, и они чокнулись.
– Боже, Колин, это же не конец света!
– Именно. Это конец света, – мрачно заявил он.
– Похоже, ты боишься, что не станешь самым умным студентом Северо-Западного университета? – Катерина вздохнула, и он внезапно ощутил острую боль в животе.
Теперь-то он по нимал – это был первый знак того, что скоро кусочек его пропадет.
– Почему ты вздыхаешь? – спросил он.
Подошла официантка с прямоугольным подносом; на подносе были маки по-калифорнийски и негири с копченым лососем. Катерина взяла палочки, Колин – вилку. Он мог поддержать беседу на японском, но так и не выучился есть палочками.
– Почему ты вздыхаешь? – снова спросил он.
– Да просто так, отстань.
– Нет, скажи.
– Ну… ты все время боишься, что тебя бросят или обойдут, и ты ни капли благодарности не испытываешь за то, что имеешь в жизни. Ты с отличием окончил школу и будешь бесплатно учиться в прекрасном университете. Ладно, может, ты больше не вундеркинд. Ну и хорошо. По крайней мере, ты уже не ребенок. Ну, теоретически.
Колин жевал. Ему нравилась водоросль, которой были обмотаны роллы: в меру жесткая, с терпким привкусом соленой океанской воды.
– Ты не понимаешь, – сказал он.
Катерина положила палочки на край блюдца с соевым соусом и с безграничной досадой посмотрела на него:
– Почему ты все время так говоришь?
– Потому что это правда, – ответил он.
Катерина ловко орудовала палочками, но она не понимала его.
Колин не был вундеркиндом – он оставался им.
Он хотел спросить Катерину, любит ли она его по-прежнему, но поборол в себе это желание, потому что больше слов «Ты не понимаешь» ее раздражали только слова «Ты меня любишь?».
Через семь секунд он все-таки решился:
– Ты все еще любишь меня?
– Да ладно тебе, Колин! Школа позади, мы счастливы. Радуйся!
– Ты боишься мне признаться?
– Я люблю тебя. – Она ни разу не говорила ему эти слова в таком порядке. – А из слова «суши» можно сделать анаграмму? – спросила она.
– Ус… ус… – замялся он.
Катерина улыбнулась:
– Ты не устаешь от моих дурацких вопросов?
– Нет. Я от тебя никогда не устаю, – сказал он. Ему захотелось добавить, что иногда ему кажется, будто она его не понимает, что он переживает, когда они ссорятся, и что она давно не говорила, что любит его. Но он промолчал.
– Придумал бы к «усу» еще что-нибудь, и мы могли бы поиграть в «Представь ситуацию».
Игру изобрела Катерина. Колин подбирал анаграмму, а Катерина – придумывала ситуацию, в которой эти слова могли бы встретиться.
– Ладно, – сказала она. – Обойдемся усом. Значит, один парень поехал рыбачить и поймал сома. Сом, конечно, отравлен пестицидами и всякой дрянью, но парень все равно везет его домой, потому что решил, что, если хорошенько его зажарить, ничего не будет. Он его моет, чистит и оставляет на кухонном столе, потому что ему позвонили. Поговорив, он кладет трубку, возвращается на кухню и видит, что его маленькая сестренка держит в руке большой кусок сырого сома и жует. А потом показывает на голову этой рыбины и говорит: «Вот это ус!»
Они засмеялись, и у Колина улучшилось настроение.
Позже они на цыпочках прошли в его дом. Колин поднялся наверх, чтобы сказать маме, что он вернулся, умолчав, правда, о Катерине, хотя это, возможно, было важно. Они забрались в постель, стянули рубашки и стали целоваться. Потом Катерина спросила:
– Ты правда расстроился из-за того, что окончил школу?
– Не знаю. Я не уверен, что моя жизнь стала бы лучше, если бы я все сделал по-другому – например, поступил бы в университет в десять, как, кажется, хотел папа. Мы тогда наверняка не были бы вместе. И я бы не познакомился с Гассаном. Многие вундеркинды пашут, пашут, пашут – и загоняют себя в тупик еще похлеще, чем я. Но некоторые становятся Джоном Локком[18] или Моцартом… А у меня больше нет шансов стать Моцартом.
– Кол, тебе всего семнадцать… – Катерина снова вздохнула.
Она часто вздыхала, но ничего плохого не могло случиться, потому что было так приятно, когда она клала голову ему на плечо, а он убирал шелковистые светлые пряди с ее лица. Опустив взгляд, он увидел фиолетовую бретельку ее лифчика.
– Это как в той истории про зайца и черепаху, K[19]. Я усваиваю все быстрее, чем другие, но они тоже учатся. Стоит чуть замешкаться, и они догоняют. Я знаю, что мне семнадцать. Но мое время уже прошло.
Катерина засмеялась.
– Нет, правда, – сказал он. – Есть же исследования. Вундеркинды достигают пика в двенадцать-тринадцать лет. А что сделал я? Год назад выиграл телевикторину? Это и есть след, который я оставил в истории человечества?
Она села и пристально посмотрела на него. Потом прикусила нижнюю губу и произнесла:
– Колин, может, проблема в нас?
– О, черт, – огрызнулся он.
Так все и началось.
А когда все закончилось, Катерина продолжала шептать, а Колин молчал – потому что шептать не умел и ему не хотелось разбудить родителей. Была еще одна причина – у него сперло дыхание. Ему казалось, что их расставание – единственное, что происходило сейчас на всей этой темной, безмолвной планете. И одновременно – будто его не происходило вовсе. Он задумался над тем, что все важное, непостижимое и трагическое – парадоксально. Это неправда, когда человек говорит «мне не больно», испытывая удары судьбы. Больно, и еще как! В животе его словно ледяной ком смерзся.
– Я очень сильно тебя люблю и хочу, чтобы ты любила меня так же, – сказал он тихо.
– Тебе не нужна девушка, Колин. Тебе нужен робот, который умеет говорить только «Я тебя люблю».
Ему стало еще больнее, а потом под ребрами кольнуло, и он физически ощутил, как пропал кусочек его самого.
Катерина постаралась уйти как можно быстрее, чтобы не причинять ему боли, но когда она сказала, что ей пора, он расплакался. И тогда она прижала его голову к своей груди.
Колин чувствовал себя смешным и жалким, но все же хотел, чтобы так продолжалось как можно дольше; он не сомневался в том, что ее отсутствие причинит ему еще более острую боль, чем само расставание.
Но она все же ушла, и, оставшись один, он принялся искать анаграммы для слов «мой пропавший кусочек», тщетно пытаясь уснуть.
Так бывало всегда: он искал и искал ключи от Сатанинского катафалка, а потом говорил:
– Ладно, поеду на автобусе, – и по пути к выходу обнаруживал ключи.
Ключи появляются в тот самый момент, когда решаешь ехать на автобусе; Катерины появляются тогда, когда ты уже не веришь в то, что в мире найдется еще одна Катерина; и, конечно, озарение приходит в тот момент, когда ты уже смирился с тем, что оно никогда не придет.
Ознакомительная версия.
