видит, Господь знает! Все, все знает… и про тебя, проклятая, проклятая… явилась проклятая! Ничего, Господь оборонит…
Она рухнула в песок, бормоча то ли проклятия, то ли уже молитву, и закрестилась, торопливо, суетливо, как-то совсем уж не по канону.
Я потянула княжича за собой.
Желание заглядывать в церковь, и без того слабое, окончательно исчезло. В конце концов, запросы можно подать и через ЗАГС, там тоже информация остаться должна бы. И… и может, не для всех доступна, но если княжича попросить, он не откажет.
Я не люблю просить, но сейчас уже согласна.
- Яна? – откуда появился этот мужчина, я не заметила. – Яна?! Постой!
Я остановилась.
- Проклятая! Изыди! Сгинь! Чтоб тебя…
- Погоди, я сейчас, - он почти бежал по дорожке, причем нелепо как-то, медленно и раскачиваясь из стороны в сторону. – Не уходи…
Он был высок, выше меня на голову. И в плечах широк. А лицо незнакомое, хотя… да, я такое бы запомнила. Левая половина красна и изрезана шрамами, правая гладкая, но какая-то… неправильная? Пожалуй. Угол рта поднят, глаз вот опущен.
И с ним целители работали.
С лицом.
С человеком этим. Только не все им под силу. Глаз вот левый не сохранили, и меж век пустота, поэтому, может, и хорошо, что веки эти почти сомкнулись.
Но в остальном…
Он повыше Люта будет.
И опаснее. Даже теперь, ломанный когда-то, собранный по кускам, все одно опаснее.
- Дмитрий, - он протянул руку Люту. – Ласточкин. В миру был. Сейчас сан принял, но это уже… идем, а то она не успокоится.
- Это… - Лют взглядом указал на старуху, которая то ли молилась, то ли грозилась небесам.
- Мама. Моя. И бабушка. Её. Только… у нее с головой уже совсем… а тут уж, - он махнул рукой. Правой. Левую Дмитрий прижимал к себе. – Тут… может, если… не в дом, в дом она увяжется, но на берегу место одно есть. Туда она точно не пойдет.
Старуха и вправду поднялась и весьма бодро ковыляла по дорожке, потрясая выдранным из земли сорняком.
- Это она что делает?
- Полынь. Нечисть отгоняет, - пояснил Дмитрий.
Выходит… он мой дядя?
Родной?
Тогда почему… нет, вопросов много, но я оставлю их при себе. Пока. В душе сумятица.
- Идем, - Дмитрий встал между мной и старухой, чтобы громко сказать: - Там за алтарем полы не помыли.
- Полы?
- Грязнющие. Ты бы, матушка, поглядела, а то нехорошо.
- Полы… полы не мыли? Как не мыли? – всполошилась старуха. – Это же ж…
Она все же запнулась.
И головой затрясла.
- Хитришь, Митька! Хитришь! Сколько лет-то минуло? А ты все мамку обмануть норовишь? Мало тебя пороли, мало… все на кривую дорожку норовишь! Не доведет тебя вранье до добра-то? Господь видит! Все видит!
Дмитрий молча развернул старуху и подтолкнул к церкви.
- Иди уже!
Она, вывернувшись, хлестанула его травою по лицу.
- Иродище! Рожа страшная! А все почему? Все потому, что ты Господа не уважал! Вот тебя и наказали… грешника! Как есть грешник!
- Вороны, - тихо произнес Дмитрий. – Они рядом. Вдруг да услышат.
А потом резко отступил, руки убирая и быстро так, будто боясь, что старуха бросится следом, захромал прочь от церкви. Причем чем быстрее шел он, тем сильнее была хромота.
Лют потянул меня следом.
И я пошла, пока старуха, задравши голову, выглядывала в небе воронов.
Недалеко?
До речушки и вправду недалеко было.
Она, выбираясь из леска, разрезала луга пополам. И меж них уже привольно расплескивала синие-синие воды. Берега её пологие поднимались по-над рекой. И здесь уже снова звенели, гремели силой травы.
Кошачья лапка.
И клевер золотистый. А вон и шуршащий. Уже на самом песке – цмин с желтыми нарядными головками. А из воды выглядывали тонкие ниточки осок.
- Дмитрий, значит? – первым заговорил Лютобор и меня за спину задвинул.
Дмитрий хмыкнул.
И кивнул.
- Он самый… Дмитрий Дмитриевич, - он провел руками по лысой голове. Шрамы от ожогов поднимались и по ней, слева больше, справа меньше. – Ласточкин… Извини. Тут… хрен поймешь, с чего рассказ начинать. Если спрашивать есть, спрашивай.
Спрашивать было о чем, но… я почему-то не могла и рта открыть. И Дмитрий все правильно понял.
- Батюшка наш, твой дед, стало быть, при церкви этой был. Батюшкой. Блин, по-идиотски звучит.
- Как-то ты на попа не больно тянешь, - заметил Лютобор.
- Ну… попы тоже люди. И как люди, разными бывают. Мне вот смирения не хватает крепко. И не только его…
- Пороли мало?
- Пороли как раз так, что порой думал, зашибут к… тут знать-то надо. Церковь эта – старая, то есть не сама, но некогда тут иной храм стоял, почитай, едва ли не с тех времен, когда на землю эту крест только-только пришел.
Что-то мне уже начало не нравится.
Я переглянулась с княжичем.
А Дмитрий опустился на берег, ноги вытянул, вздохнул.
- Стоять тяжко. Сидеть тоже не особо, хотя в свое время изрядно меня подлатали…
- Где?
- Да… после уж. Тут собьюсь. Рассказчик из меня еще хуже, чем поп.
Ему было больно. И я слышала эту боль, тщательно скрываемую, но давнюю, выпестованную, родную уже почти.
- В общем… и Ласточкины при той церкви… вроде как предок наш, дальний, в те незапамятные времена из Царьграда прибыл, дабы нести людям свет истинной веры. Так во всяком случае отец уверен был. Его Дмитрием звали.
- Это я уже поняла, - получилось… резковато.
- Нет, того, первого самого Ласточкина, который Ласточкиным тогда и не звался. С той поры всех старших сыновей Дмитриями кличут. Вот… ну про времена те давние мало что сказать могу. Документов не осталось, если вовсе были они когда. Знаю лишь, что предок тот жену отыскал себе. И жили они в этой деревушке, церковь вон воздвигли. И примером своим многих в веру обратили. После уж сын его веру крепил. И внук. И правнук… так и повелось, что старший сын с именем стезю выбирал. Точнее выбирали.
Дмитрий потер ногу.
- Даже я от… ну да не о том. Не обо мне. Вот… но и вера-то менялась. Раскол потом случился… и другой уж предок наш отказался принять новые правила. За что и претерпел смерть мученическую. В церкви его спалили. И потом еще долго новой на
