Я говорила с доктором Грином, но очень сдержано. Если бы он не был психиатром, мы бы с ним хорошо поладили. Но, зная его профессию, я стараюсь быть осторожной. Бобби говорит: «Веди себя нормально и он тебя выпишет».
Таким образом, я держу в секрете от врачей факт существования змей и шепчущих голосов. Змеи появляются теперь время от времени, но голоса не оставляют меня нигде.
Я чувствую себя растерянной, когда ко мне обращается другой человек, потому что не уверена кто на самом деле говорит. Однажды я перепутала голоса и ответила неправильно, о чем тут же догадалась по взволнованному выражению лица медсестры. Надо быть более внимательной, следить за губами людей, которые обращаются ко мне, чтобы знать, что говорить. Я всегда ненавидела ложь в любых ее проявлениях, но иногда она необходима, чтобы выжить.
Я не думаю, что мне придется быть здесь все время. Больные не такие уж и плохие люди, как я думала, надо лишь узнать их. На самом деле они добрые, не жестокие. И не потеряли человеческого достоинства. Они просто несчастные. Просто что-то искривило их жизнь.
Врачи тоже добрые, если говорить с ними как с людьми. Я была удивлена, когда одна из медсестер поделилась со мной своими проблемами. Я слушала и ощущала, что я кому-то нужна, что они — тоже люди. Они живут своей жизнью с ее проблемами и несчастьями, как и каждый из нас. Я больна, но верю, что вылечусь и вернусь к нормальному образу жизни. В конце концов, когда вы режете руку или ломаете ногу, вы обращаетесь к врачам, они накладывают швы, делают перевязку и отсылают вас домой. Я надеюсь, что со мной будет именно так.
Но это занимает так много времени! Я все еще вижу змей и слышу голоса. Лица тоже еще искажаются. Я думаю, что с этим можно жить; жить, но держать это в секрете от других людей. У меня была жизнь за пределами больницы и я должна вернуться к ней. Я должна… пока жива.
Письмо
Я чувствую себя изнасилованной и оскорбленной. Вся моя сущность, мои самые тайные мысли были изучены и выставлены на общий осмотр, они высмеивались на протяжении всего моего пребывания в больнице.
Мне казалось, я живу здесь уже целую вечность, и это в самом деле продолжалось уже довольно долго. Они сказали — несколько месяцев. В эти невыносимые дни я обращала внимание на разные мелочи: движение солнца, на больных и их лица…на ужасных змей. Прежде меня увлекала игра света и тени, теперь я избегаю этого. Но я знаю, что потеряла способность видеть мир в ретроспективе, видеть его целостную картину. Подобно фотографу, который направляет свой объектив на мелкие детали, я оставляла вне своего восприятия реальность. Я жила между двумя мирами: небесным царством эйфории и адом лунатизма. Эти два мира сосуществовали в моем расщепленном мозгу, мне тяжело это объяснить кому-нибудь.
Мы хорошо ладим с доктором Грином. Он удовлетворен тем, что с помощью лекарств и интенсивной терапии достигнута стабильность моего душевного состояния. При каждой возможности я спрашиваю его, когда мне можно будет вернуться домой. Он отвечает, что еще рано, что я еще не готова. Но я ощущаю, что готова (почти готова), и разгорается спор. Но потом он всегда сводит все к шутке: «Как, вы хотите нас покинуть?» И мы смеемся. Я не хочу признать, что он нравится мне.
Если бы мне удалось забыть то, что он «не наш», тогда бы, безусловно, мне было приятно его общество. У него мягкий, приятный голос и совсем непугающая внешность. Он красивый, с прямыми точеными чертами лица, широко открытыми глазами. Больные женщины любят брать его под руку, когда идут с ним по коридору. Они очень одиноки и всеми покинуты, доктор Грин понимает это. Он — хороший человек.
Письмо
Сегодня меня зашла посетить моя давняя подруга, подруга из моего прошлого. В этот день все мои мысли были упорядочены, я была почти в норме. Диана вошла в комнату, будто струя чистого воздуха. Она олицетворяла дом и жизнь, далекую от этого места.
Заходили другие друзья, и я понемногу вспоминала свое далекое прошлое, но воспоминания были тусклы и не связаны между собой, будто кусочки разорванной картины.
Я думала, что меня много что объединяет с другими пациентами: единые заботы, единые проблемы. Как всегда, я шла завтракать в столовую, забирала поднос, садилась на свое обычное место. Глотая пищу, я прислушивалась к разговорам, которые струились вокруг. Больные обсуждали свои отношения с врачами, приходили в негодование от правил внутреннего распорядка. Для меня это было уже неважным. Проблемы, которые их беспокоили, казались мне тривиальными и далекими. Много что изменилось. Я выздоравливала!
Через несколько недель меня выписали из больницы. Едва ли я осознавала, что ждет меня. То, что я наделала, когда не контролировала себя до госпитализации и о чем я здесь не упоминала, легло клеймом на всю мою жизнь. В идеале, когда человек выходит из больницы после длительной болезни, ему необходим покой, стабильность и безопасность, чтобы выздороветь окончательно. Мои давние поступки преследовали меня, и скоро я поняла, что мне никогда не вычеркнуть эту болезнь из своей жизни.
Наступала реальность.
Припоминаю, что перед госпитализацией мой мозг работал в таком темпе, что я едва успевала за ним. Мои мысли все время перескакивали с одного предмета на другой. Я говорила по телефону до трех часов ночи с каждым, кто слушал. Я не ощущала течения времени. В некоторые дни я была полной сил и чувствовала себя не седьмом небе, могла преодолеть любое несчастье одним театральным жестом. В другие дни я была взволнована.
Когда мой отец умер, он оставил пленку с записями своих стихотворений и высказываний разных философов, я слушала их неоднократно. Они начали преследовать меня. Среди ночи я украдкой спускалась в тьму и одиночество кухни, чтобы послушать их. Одну особую поэму он посвятил мне, и я прокручивала этот кусок пленки снова и снова. Он говорил, как он гордится мной. Я никогда не знала об этом его чувстве. Я слушала пленку целую ночь, и к времени утреннего кормления ребенка все еще не спала.
Прежде чем впервые попасть в больницу, я инстинктивно ощущала, что что- то нехорошо, но я винила в этом горе и стресс. Некоторое время я еще была способна присматривать за сыном и контролировать происходящее. В конце концов, чувство контроля исчезло, и я оказалась в психиатрической палате. Но не раньше, чем успела натворить бед.
Самым разрушительным моим поступком было бегство с другим мужчиной. Он был нашим соседом и хорошим приятелем. Это он и его семья передали меня в больницу. Для этого они вынуждены были сказать мне, что это роскошный отель. Перед бегством мне хватило здравого ума оставить нашего маленького мальчика со свекровью в городе. Мой муж позднее присоединился к ним. Потом он дал объявление о продаже дома и подал документы на развод и опекунство над нашим сыном. Я вернулась совсем в другой мир, а тот, который я знала раньше, был разрушен.
Наиболее тяжелым в этой истории был период, когда я начала вспоминать подробности. Помню, как ехала в машине с тем мужчиной, моего сына на заднем сидении, пристегнутого в кресле безопасности. Когда я поглядывала на него, он ясно улыбался, думая, что это приключение. Так должно было быть. Мамочка никогда не поднимала его в это время.
Я не помнила многих деталей, но со временем все восстановилось. Это началось как увлечение. Этот мужчина поддерживал нас в трудные моменты, и я решила убежать с ним. Этот поступок сломал меня. Я не знаю был он совершен сознательно или бессознательно. Каждая деталь преследовала, вина тяжело угнетала. Я ненавидела себя за то, что сделала своему мужу, ребенку и другим, кто пострадал в этой истории.
После выписки из больницы я пошла к мужу и молила его о прощении. Я стремилась, чтобы бы он понял, почему я вела себя так безответственно и бестолково. Но это было напрасно. Хотя я всегда была верной женой и хорошей матерью, я поняла, что наша супружеская жизнь закончена. Мы говорили, как чужие, будто никогда не имели ничего общего.
Дело развода-опекунства двигалось, пока я находилась в больнице. Поводом было нарушение супружеской верности. Конечно, я знала об этой юридической норме. Но, находясь в больнице, я заблудилась в фантазиях, моя жизнь вне ее границ существовала в другом мире, далеком от реальности. За это время я видела своего мужа один раз. Он привел агента по имуществу, чтобы договориться о продаже дома. Я смеялась над их шутками вместе с ними так, будто я была на сцене и мы разыгрывали пьесу. Я не совсем понимала, что происходит.
А наши друзья понимали. Многие поддерживал меня в это трудное время, кто-то держался в стороне. Эмоции все больше нарастали. Наш развод был очень противоречивым.
Я никогда не забуду, какой одинокой чувствовала себя. Я боялась верить кому-нибудь, говорить с кем бы то ни было по причине угрозы неожиданных последствий. Я стала молчаливой… похороненной в тишине, отягощенной ужасом.
