КОДИ. Они делали дела там, где было дело, они разрывали землю – в итоге они писали великие стихи об основании каналов – и не тупых каналов – диких каналов, чокнутых каналов, непосредственных банальных каналов… принижних каналов; каналов. Но тебе вообще-то неохота слушать остальное про ту поездку – как идиот спрыгнул с Моста Золотые Ворота, когда осознал, что я свихнулся и не могу с ним общаться на Фолсом-стрит, а маленький Фредди остался и выучился бопу от старого торчилы, который, бывало, дул, когда работал на верфи в Л.-А. в 1943-м и четвертом, и сам обратился к шумихе, ради оттягов грустных пацанов, куря нервные сигареты у дверей на сейшаки и думая, думая, вечно и все время думая музыкой, словно собирался сломать себе американский ум, раскрыть его вширь и пусть кусочки головоломки расползутся по полу, как старые пидары в турецких банях, падающие на скандинавских гулящих мальчиков. (Зачем вообще показал я тебе свою коллекцию понога Пьера Луиса, порно-графических искусств, картинок черных цариц и бурых мальчиков, и пернатых мужчин, и грустных сестер, голых вместе, и старых святых отшельников и маленьких мальчиков-изюминок, и нежных матерей, и бешеных американских туристок, застанных падшими в bouge с большой бутылкой перно в углу рта, вот она, Элеанора! Элеанора сбесилась! Теодора! Теодора Элеанора Рузевелт Додзуорт, вот что…. Нет, Фредди выучился дуть в натуре сладко, приятственно, печально, лбосияюще, в огнях «Боп-Града» или «Птичьего края» дуя для мальчиков и девочек мягкие сладкие жемчужные тона и плетя свои кушаки из злата вокруг «Маленькой гостиницы», «Дзынь сказали струны» и «Лонг-айлендских зовуков»! (!) («—») Бам!: (тот безумный Стэн Гец, от которого все обдолбались, чувак, и я ж тебе рассказывал, разве нет, про тот раз, когда я встретился с ним в Денвере, когда он проезжал там с оркестром Хермана, играя —
ДЖЕК. Я разговаривал с Реем Эберли, когда тот пел с оркестром Гленна Миллера, летней ночью на массачусеттской дороге, куря сигареты на подъездной дорожке в лунном свете, и Рей Эберли сказал: «Блять». – такой милый певец —
КОДИ. – и (говоря одновременно с Джеком) и он пришел на фатеру, то есть его туда внесли… А?…ню, ум-гм (отворачивается в Цезаревой конформации) (или конфирмации) (в Цезаревой конфирмации). У тех двух парней на Десятой авеню в Нью-Йорке были такие, знаешь, африканские французские картинки, в которые Андре Жид врубался, все те хрр – пролетело – афф – я спер картинку конченой негритосской пизденки, которая на коленках стоит, а тело у нее назад откинуто на пятки, и все настропалилось уже, и все у нее совершенно наружу
ДЖЕК. Да – годится для ночей в пустыне, я бы сказал, оно годилось для ковриков в любзалах
КОДИ. Лобзалах, лобзалах – но мы отключим эту пленку
(МАШИНКА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ)
КОДИ (в дверях). Но дорогая моя, я… не… хочу… слышь? старым пиздолизом она меня назвала
ДЖЕК (на крыльце, ночь). Ничего не назвала
КОДИ. Но назвала же, чувак, еще как назвала. Да (обращаясь к послушке) Да. Да. О инертная масса нервов, О скушное сердце; да. Ладно, дорогая
ДЖЕК (держа Коди за плечи) Легче давай, чувак, хватит уже. (шлепает его резко по лицу). Вот, так лучше?
КОДИ. Нет.
(МАШИНКА СНОВА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ)
(начинается, музыка)
КОДИ. Потом на Либерти, на Миссионерском холме наверху старая саванная шляпа и старый Улыба Баллон или что там еще сделалось; мы пошли – Ну, Фредди в итоге стал как Стэн Гец в Нью-Йорке, имбецил помер, он сделал в ту ночь залив себе постелью; он тыкался себе дальше, зеленоватый труп, сваи и ржавые цепи призрачных бакенных лодок
ДЖЕК. Иными словами, он утонул
КОДИ. Так точно, так и сделал
ДЖЕК. В сем лежит история, что преподает урок; не делай фонари свои поспешно, там может оказаться темней, чем ты думаешь, или фонари тебе могут не понадобиться вообще; ибо я воображал, что там все темное и большое, и типа-пророческое, а там не было ничего, кроме сочленителя направлений, дорога есть дорога, вот и все; и потому я сейчас уже был по дороге и там, и сям, повсюду, сорок семь штатов, окромя вашей Южной Дакоты и – Вундед-Ни, вот где она родилась, в Раненом Колене; теперь она жатвы свои жнет в Ахихике; она свое делает, газует свое, я в старом А-хи-хике; черт. Звать Хелен, спускала на воду суда, имела бедра хоть куда; глаза, отороченную мехом киску; выиграла отцов образ и Царя остротою и едкостью вин своего хозяина, могу спорить
КОДИ. Елена Гойская? Она цимисы делала насчет своих цимисов. У нее в волосах был ледяной рисовый пудинг. Она была модель, мечта; она торчильный газ была. Однажды ночью я ее застал, сидела на краю кровати в розовой своей комбинашке и орала: «Попусти меня, ёбтвоюмать, попусти же» пластинке Ленни Тристано, дула своими боповыми щетками по шляпной стойке, или шляпной картонке; малые барабаны то были, натуральные силки; дула своими боповыми щетками по малому барабану, и все ей по барабану, без единой насмешки, дует своими боповыми поповыми маковыми щетками по малым барабанам типа 24785-Икс, ага
ДЖЕК. То было так же, когда нам снилось про то, как холм заезжаем в белизне, и ты выпал из машины —
КОДИ. У нас был сон?
ДЖЕК. Ох, виноват, яйца звенят, у меня был сон
КОДИ. Отлично знаешь, я нипочем не поддамся на твои заходы
ДЖЕК. То лишь твое мужское сложенье, твои прекрасные глаза, что привлекли меня, прекрасного, там на брусчатке страстной
КОДИ. Не думай, будто можешь здесь тусить и МЕНЯ клеить
ДЖЕК. Ну, ну, даже в мыслях не было; я сказал Судье же, что я жулик
КОДИ. И он подсадил тебя в эту камеру, чтоб смотреть, как мы с тараканами наперегонки бегаем? Пха, чувак, я ни слову твоему не верю
ДЖЕК. Спроси Чарлза Лотона, в роли Капитана Бля? Валяй, спроси! проссы его!
КОДИ. Сэр, вы мараете мне честь; а она дорогой ценой завоевана в Карфагене
ДЖЕК. Либо Карфаген никогда не буйствовал; или Карфаген никогда
КОДИ. Карфаген никогда не такие базары; у тебя разум гадюки, язык, чтобы лезть, как концы железных паджетов; из сыра ты делаешь мышиную норку и понимаешь, что тебе больше нечего делать, только шестить, или сидеть на моем шесте, либо бросаться к нему и за него хвататься как бы то ни было – Нет, я знаю, о нет, нет: шест, шест, у меня златой шест —
ДЖЕК. Златой шест? С кольцами изношенного шлачного железа из пасти динозаврических поднохолмий, навльстившихся через дыбошахту? – когда дымящиеся краны мешают гром с трясиною, а мужчины мастрячат мартышачьи танцы в снегу, все грязные, ретивые до крайности, шипастые, собранья в их хижинах —
КОДИ. Ах утренняя звездочка моя
ДЖЕК. Это синяя роза, утренняя звезда – как синяя роза во Власах Архангела
КОДИ. Святой, верующий, грешник – считаешь, твои Ипполиты были Идиоты? Думаешь, твои Раскольники были Апостольцы? Евреи были? святые? – у нас был индеец по имени Херолд-Еврей, не спрашивай, откуда у него такое имя, и он в итоге сошел с ума в номере майамской гостиницы, растянувшись на кровати посреди ночи, помирая по пейотлю, глаза в потолок устремлены, где он узрел образ своего Великого и Скорбного Лика, Склонявшегося Над Миром; совершенно убился, само-убился, как джаз себя убил; (челюстной джаз, то было уныло): и когда лицо Иисуса сокрылось от его смертного взора, он вдруг понял, что он был Иисус Христос Самолично Вернувшийся, и сие было Второе Пришествие
ДЖЕК. А не в тот ли раз это было, когда пацан сказал, что Второе Пришествие по телевидению покажут, ты б увидел растянувшуюся сероотпечатанную фигуру молодого хулигана, убиенного легавыми, лежавшую, распростерши руки, в луже крови перед Национальным союзом моряков или поблизости на 17-й улице Нью-Йорк-Сити, Манхэтты, и транслируется по телевидению с одного побережья на другое всей нации как первая его серия, но вдруг всех по всей Америке поражает осознанием, что Второе Пришествие Свершилось, и все подымаются и выступают; повсюду образ прекрасного и мертвого, мертвого хулигана, голой шпаны, разлатанного навзничь, а в черепе также утоплена бейсбольная бита, и женщина вопит, испанка орет поблизости от радости, спроси меня, зачем; он лежит, почтальон отпустил его, он просил почтальона дважды, он слишком далеко зашел со своим кунштюком пупсика, он был слишком уж прекрасен, он тоже выпал из самолета и приземлился на первую полосу с перевязанной головой и – вот только он на телевидении и мертвый; все в Америке понимают, что это Образ Его Вновь, и все они торопятся куда-то, вздымаются тучи пыли, словно бы Война была Возбужденьем Мира, буйством событий; война начинается, он восстает, кресты зависят, кровь дурачит по небу полу-абстрактным узором, положенным на музыку мамбо на синхронизованную кинопленку. Чувак, он умер
