На Первой госкинофабрике не было штатных актеров, а театральных актеров мы не признавали, поэтому решили, что главные роли будем играть сами. Сами — это та же «железная пятерка» ассистентов Эйзенштейна: Александр Антонов, Александр Левшин, Михаил Гоморов, Максим Штраух, Григорий Александров. Итак, все мы снимались в первом фильме учителя.
«Пятерка» была на все руки. Если для съемки что-либо надо было достать, мы доставали. Нужно организовать съемки в краткие сроки — будет блестяще организовано. Надо спешно построить декорацию — работали как плотники и как маляры.
Для нас не было слова: «Нет!» Ответ был только один: «Будет!»
Несколько слов о «железной пятерке».
Александр Антонов — сильный, крупный человек. Впоследствии стал известным актером, обессмертив свое имя исполнением роли матроса Вакулинчука в фильме «Броненосец «Потемкин»».
Максим Штраух вошел в историю советского искусства как выдающийся исполнитель роли В. И. Ленина. Мы в шутку звали его Карлом Марксом, потому что «он все знал». Но его авторитет однажды был сильно поколеблен. В то время Максим ухаживал за своей будущей женой, актрисой Юдифь Глизер. Однажды всей компанией пошли в цирк. Выступал Анатолий Дуров. На сцене появились какие-то нам не ведомые животные.
— Кто это? — спросила Глизер Штрауха.
Штраух авторитетно ответил:
— Тюлени.
А в это время на сцену вышел Дуров и сказал:
— Многие невежды утверждают, что тюлени и морские львы — это одно и то же, однако это не так…
Авторитет Максима был подорван.
Левшин и Гоморов работали над фильмами «Стачка» и «Броненосец «Потемкин»», «Старое и новое» и «Октябрь». На съемках «Веселых ребят», «Волги-Волги» и «Светлого пути» они были вторыми режиссерами.
Александр Левшин и Михаил Гоморов, не снискавшие себе такой громкой славы, какой сопровождалась артистическая деятельность Александра Антонова и Максима Штрауха, в «железной пятерке» Эйзенштейна своей самоотверженной работой, преданностью коллективу цементировали наше творческое содружество. У них словно бы полностью отсутствовало честолюбие, их преданность интересам дела была фанатичной. Безусловно, они были хранителями духа коллективизма в съемочной группе Эйзенштейна. А это немалая их заслуга, потому что такие фильмы, как «Стачка», «Броненосец «Потемкин»», «Октябрь», оказалось возможным снять благодаря тому, что мы были сплочены, представляли собой одно целое.
Когда дело касалось организации съемок, Гоморов и Левшин были способны совершать чудеса изобретательности, настойчивости, смелости.
В «Стачке», по сценарию, пожарные, поливая толпу из брандспойтов, теснят, разгоняют забастовщиков. Со съемкой этой сцены — так вышло — задержались до осени. Эйзенштейн сказал: «Если предупредить толпу, «типаж», что их действительно будут поливать водой, то сниматься никто не согласится. Пожалуй, и эффект будет большим, рассуждал Сергей Михайлович, если сделать внезапно». Поэтому мы, собирая массовку, не предупреждали людей о том, что ожидается холодный душ. А когда установили киносъемочный аппарат, подкатили пожарные и стали поливать толпу водой, все вышло «как нужно» — люди возмущенно кричали, даже бросались на пожарных с кулаками. Меня, как организатора этой съемки, решили побить. Тогда я сказал, что стану под брандспойт, чтобы не отличаться от других никакими привилегиями. Но некоторые особо обозлившиеся из толпы требовали, чтобы были облиты водой Эйзенштейн и Тиссэ. Сергей Михайлович, Эдуард Казимирович и я встали под брандспойт, и пожарные поливали нас до тех пор, пока толпа не сказала: «Довольно». Известное дело, искусство требует жертв. Но зато какая вышла сцена! Так не сыграешь.
Картина «Стачка» кончилась тем, что казаки рубили шашками, расстреливали забастовщиков. В надписи к этой сцене стояло одно слово: «Бойня». Эйзенштейн решил усилить впечатление. В съемку толпы, подвергавшейся нападению казаков, он решил вмонтировать кадры, отснятые на настоящей бойне, где убивают быков, отрубают головы баранам.
Этим и кончалась картина. Кровь, хлещущая из животных, убитые люди, теснимая казаками толпа и надпись: «Запомним кровавые рубцы на теле пролетариата Златоуста, прииска Лена и других городов, где были учинены подобные расстрелы».
Руководство «Пролеткульта» шокировал этот кровавый финал. Предлагая ряд более благополучных концовок, Эйзенштейну, например, советовали, чтобы герой картины был ранен, посажен в тюрьму, куда прилетел бы голубь и принес ему письмо, в котором говорилось бы, что рабочее движение ширится и растет и все будет в порядке. Мы, естественно, не могли с этим согласиться. Мы утверждали, где классовая борьба — там и жертвы. На этом споре вокруг финала «Стачки» окончательно разошлись пути Эйзенштейна и его группы с «Пролеткультом».
Премьера «Стачки» должна была состояться в кинотеатре «Художественный» на Арбатской площади. Разумеется, мы очень волновались. На первый общественный просмотр были приглашены старые большевики, журналисты, киноработники.
Аплодисменты бывают разные.
Бывает, что аплодируют вяло, словно раздумывая: «А достаточно ли хорошо то, чему аплодируем?»
Аплодисменты бывают бурные, как набегающий морской вал, который яростно бьет о берег.
Жидкие…
Официальные — холодные.
Громовые.
Самое страшное — это гром молчания.
По окончании просмотра «Стачки» аплодировали горячо. Аплодировали не работники искусств, а участники стачечной борьбы, подпольщики, ветераны партии. Право посмотреть «Стачку» первыми было предоставлено тем, кто стоял у истоков Октября, вызвавшего к действию вулкан революционного искусства.
Как создавался «Броненосец «Потемкин»»
В 1958 году в результате международного опроса кинокритиков, проходившего в рамках Всемирной выставки в Брюсселе, 12 кинофильмов были названы лучшими из «фильмов всех времен и народов». Возглавил этот почетный список «Броненосец «Потемкин»». Фильм о революции, о революционной решимости народа, о неизбежной победе пролетариата.
История создания этого фильма заслуживает того, чтобы на ней остановиться особо.
Заместителем директора Первой госкинофабрики был Яков Моисеевич Блиох — в прошлом боец легендарной Первой Конной армии Буденного. В Первой Конной, как уже известно, служил и Тиссэ. Еще во время работы над «Стачкой», завидя друг друга, то один, то другой вскрикивали: «А помнишь?» И начинались рассказы о боях и походах. Наши впечатлительные сердца упивались выразительнейшими с кинематографической точки зрения эпизодами из истории Первой Конной армии. Мы и не заметили, как увлеклись этим материалом. Блиох стал знакомить нас с ветеранами Первой Конной. Припоминаю сейчас нашу влюбленность в героя-конармейца Сердича.
Уроженец Югославии, серб по национальности Данило Сер-дич был одним из тех героев-интернационалистов, которые в годы гражданской войны встали на защиту молодой Советской республики. Командуя полком, а затем бригадой, Данило Сердич прошел с легендарной Первой Конной армией весь ее боевой путь. Он участвовал в разгроме белогвардейских войск генералов Деникина и Краснова, Шкуро и Мамонтова, в освобождении Воронежа и Донбасса, Ростова и Северного Кавказа, бился против интервентов и Врангеля. Талантливый командир, человек высокой моральной чистоты и кристальной честности, Данило Сердич, по словам С. М. Буденного, «умел создавать вокруг себя обстановку крепкой братской дружбы и щедро дарил товарищам чувства своей светлой души».
Мысленно мы мечтали видеть Сердича и его боевых друзей героями будущего фильма. И не просто мечтали. Выпустив «Стачку», мы с Эйзенштейном взялись за сценарий о Первой Конной. Было собрано и систематизировано большое количество мемуарных материалов, досконально изучены все известные и неизвестные кино- и фотодокументы. Мы успели написать добрую половину сценария «Первой Конной», когда в разгар работы нас вызвали к Михаилу Ивановичу Калинину. Он возглавлял правительственную комиссию по проведению празднования двадцатилетия первой русской революции.
Нас проводили в исторический зал заседаний Совнаркома. Мы с волнением и интересом всматривались в обстановку, в которой вели свою титаническую деятельность Владимир Ильич Ленин и первые народные комиссары. В неприкосновенности стояло ленинское кресло. Между ручками кресла натянут красный шнур. Мы настолько были поглощены этим, что не услышали, как вошел Михаил Иванович. Небольшого роста, с бородкой клинышком, с улыбающимися сквозь стекла очков умными и добрыми глазами, не переставая всматриваться в нас, он с исключительным дружелюбием проговорил:
— Как, однако, молоды авторы «Стачки»!
Мы от удовольствия слегка покраснели. Но в короткие секунды смущение рассеялось, и мы почувствовали себя просто, хорошо. От Михаила Ивановича веяло отеческим доброжелательством, сердечностью. Я вспомнил тот вечер, когда он приезжал посмотреть нашего «Мудреца», и с гордостью за наше дело подумал: «Председатель ЦИК верит в силу искусства, питает к искусству искреннюю привязанность, неизбывный интерес — был на «Мудреце», видел наш фильм «Стачка»».
