А что, если оставить обоих: у тюрьмы — милого крестьянина, у крыльца городничего — полицейского. При такой комбинации я убью двух зайцев; с одной стороны, создам две роли, а с другой — поиграю на двух планах, на втором, более легком, приучу себя к правильному самочувствию, а на первом, более трудном плане, буду работать над устранением препятствий при публичном выступлении.
Пока я соображал таким образом, прислонившись к забору тюрьмы, вдруг ворвалась на сцену пьяная орава во главе с Хлыновым. Начались его смешные выверты, ломания и пьяная бравада перед городничим.
Актеры захватили меня своей игрой, я разинул рот, впился в них глазами, хохотал от всей души, во весь голос, забыв, что нахожусь на сцене. Чувствовал себя великолепно и не думал ни о каких мышцах. Они сами о себе подумали.
После, когда шумная сцена прошла и началось тихое, лирическое объяснение влюбленных, я долго стоял спиной к зрительному залу и искренне любовался широкой далью и перспективой, изображенной на заднем холсте. При этом мне вспомнились любимые изречения Аркадия Николаевича: «Сосредоточиваясь на том, что по нашу сторону рампы, отвлекаешься от того, что там, по другую ее сторону». Или в другой редакции: «Увлекаясь тем, что на сцене, отвлекаешься от того, что вне ее».
Я был счастлив, чувствовал себя победителем и радовался тому, что смог забыть себя на глазах тысячной толпы, в неестественных условиях публичного выступления.
Смущало только то, что я действовал от своего собственного лица, а не от лица изображаемого мною солдатика. Но ведь сам Аркадий Николаевич требует не терять себя самого в роли. Значит, не беда, что я действую от своего имени.
Таким образом, все дело в интересном объекте, в интересной задаче по сю сторону рампы.
Как же я мог забыть об этой важной и хорошо знакомой мне по школе истине?!
По-видимому, сцена хочет, чтобы все хорошо известное в жизни было заново узнано, понято, испытано на подмостках, в условиях публичного творчества?!
Что ж, я готов заново изведать все уже познанное. Пусть учат меня сама практика, сцена, ее условия работы, тысячеглавое чудовище — зритель, сцена с ее огромной пастью, черной дырой портала.
Вот она, зияет вдали, на авансцене.
Да… это она! Почему же я не замечал ее раньше? Узнаю чудовище по противному ощущению всасывания в свою бездонную пасть, по особому свойству насильственно закрепощать артиста, держать на себе все внимание стоящих на сцене. Что бы я ни делал, как бы ни отвертывался, как бы ни отвлекался, я постоянно чувствую ее присутствие. «Я здесь! — кричит она мне нагло во все моменты. — Не забывай меня, как и я тебя не забуду».
С этой секунды закулисный мир, второй план, все, что происходило на сцене, ушло из области моего внимания. Остался самый первый план с открытой, зияющей, бездонной пастью чудовища, и снова я вспомнил о панике, которую испытал в свое время на показном, вступительном спектакле. Я стоял, как окаменелый, смотрел в темную, далекую бездну, а мышцы мои напряглись так, что опять не было возможности двинуться.
Если чудовище-портал действует на меня подавляюще здесь, на втором плане, то что же было бы там, на первом плане, в самой пасти черной дыры портала!!!
По окончании акта, когда я проходил мимо конурки помощника режиссера на сцене, на меня накинулся какой-то незнакомый мужчина, оказавшийся дежурным по просмотру спектакля.
— Я запишу в протокол, — объявил он мне, — чтобы на будущее время вам было предоставлено место в первом ряду партера на все спектакли «Горячего сердца». Из зрительного зала вам будет удобнее любоваться игрой артистов, чем со сцены, на сторожевом посту, на втором плане. Переходите лучше в зрительный зал!
— Браво, браво! — сказал мне какой-то милый молодой человек, вероятно, артист труппы. — Ваш солдат — художественное пятно в общей картине. Какая простота и непринужденность!
— Это хорошо, что вы освоились, дорогой мой, и чувствовали себя как дома. Хорошо, говорю я! — сказал мне Иван Платонович. — Но… где же магическое «если бы»? А без него нет искусства. Вот штука-то какая! Найдите его, создайте и смотрите на все, что происходит на сцене, не глазами Названова — зрителя спектакля, а глазами солдата, действующего лица пьесы.
……………………… 19… г.
Ужас!
Сегодня на спектакле «Горячего сердца» мне пришлось экстренно заменять заболевшего сотрудника и стоять на часах у крыльца городничего, то есть на самой авансцене, в самой пасти чудовища — портала.
Я обмер, когда мне объявили этот приговор режиссера. Отказаться было невозможно. Моего заступника Ивана Платоновича не было в театре.
Пришлось подчиниться.
Очутившись на самой авансцене, в пасти чудовища — черной дыры портала, я опять был раздавлен ею.
Я ничего не видел из того, что делалось за кулисами, не понимал того, что происходило на сцене. Я смог только стоять, придерживаясь незаметно за декорацию, и не упасть в обморок. Ужасно!!
Минутами мне казалось, что я сижу на коленях у зрителей первого ряда. Слух мой обострился так, что я слышал отдельные фразы сидевших в партере. Мое зрение напряглось так сильно, что я видел все, что делалось в зрительном зале. Меня тянуло по ту сторону рампы, и надо было приложить большое усилие, чтобы не повернуться лицом в сторону толпы. Но если бы я это сделал, то потерял бы последнюю власть над собой и стоял бы перед рампой с испуганным лицом, с окоченевшим телом, беспомощный, готовый расплакаться от конфуза. Я ни разу не взглянул на публику и все время был обращен к ней в профиль, но тем не менее видел все, что происходило в зале: каждое шевеление отдельных лиц, каждый блеск стекол биноклей. Мне казалось, что все они направлены на меня одного. Это еще сильнее заставляло следить за собой. Опять внимание, направленное на собственное тело, сковало движения и вызывало одеревенение. Я чувствовал себя жалким, бессильным, смешным, нехудожественным и уродливым пятном в общей прекрасной картине.
Какое это было мучение! Как долго тянулся акт! Как я устал! Чего мне стоило не упасть от головокружения!
Чтобы не бежать с позором с поля битвы, я решил скрыться незаметно, уничтожиться и с этой целью прибегнул к хитрости — стал незаметно пятиться в сторону кулис и наполовину спрятался за первое сукно портала. Там черная дыра казалась менее страшной.
По окончании действия около конурки помощника режиссера меня опять остановил дежурный по спектаклю и съязвил:
— Из-за кулис тоже плохо видно актеров. Право, переходите к зрителям, в партер!
На сцене на меня смотрели с сожалением. Может быть, мне это только казалось, а на самом деле никому не было дела до меня, жалкого статиста, каким я чувствовал себя весь вечер и чувствую сейчас, пока пишу эти строки в дневнике.
Какой же я ничтожный, бездарный актеришка!
……………………… 19… г.
Сегодня я шел в театр, точно на казнь, и с ужасом думал о муках стояния в пасти чудовища — черной дыры портала.
«Где, в чем средства защиты от нее?» — спрашивал я себя и вдруг вспомнил о спасительном «круге внимания».
Как могло случиться, что я забыл о нем и не использовал его в первую же очередь при моих публичных выступлениях!
У меня точно отлегло от сердца при этом открытии; точно я надел на себя непроницаемый панцирь перед вступлением в кровопролитный бой. Во время грима, одевания и приготовления к выходу я вспоминал и проделал школьные упражнения, имеющие отношение к кругу внимания.
«Если публичное одиночество на глазах десятка учеников в школе давало мне неописуемое наслаждение, то каково же будет наслаждение в театре, на глазах тысячной толпы», — говорил я себе.
«Замкнусь в круг, найду себе в нем точку и буду ее рассматривать. Потом отворю окошечко моего непроницаемого круга, минутку погляжу, что делается на сцене, а может быть, даже дерзну заглянуть в зрительный зал, и скорее опять к себе домой, в круг, в одиночество», — соблазнял я себя…
Но на самом деле все произошло иначе. Меня ждала неожиданность, с одной стороны, приятная, а с другой — досадная. Помощник режиссера объявил мне, что я должен возвратиться на свое прежнее место, на второй план, к тюремному забору.
Я побоялся расспрашивать его о причине такого решения, беспрекословно повиновался и был рад тому, что там мне будет уютнее и спокойнее, но вместе с тем я пожалел о случившемся, потому что мне казалось, что с забронированным кругом я бы победил сегодня свой страх перед черной дырой портала.
На втором плане, с кругом, я блаженствовал и чувствовал себя как дома. То плотно запирался в нем, наслаждаясь ощущением одиночества на тысячной толпе, то наблюдал за тем, что делалось вне круга. Любовался игрой актеров и далью пейзажа, смело смотрел на авансцену — в самую черную дыру портала. Сегодня благодаря броне круга, как мне казалось, я бы устоял даже и там, на авансцене, в самой пасти чудовища.
