Сравнивая этот славный путь других искусств с той неподвижностью и рутиной, которая царила и продолжает царить в театре и особенно в области творчества самих артистов, автор статьи восклицает с грустью: «Мы не дошли еще даже до „передвижничества“ в нашем искусстве! Мы не умеем даже сказать на сцене просто, реально, убедительно и сильно: „Я хочу!“ или „Я могу“, или „Здравствуйте, как вы поживаете?“ Мы отстали от других искусств на несколько веков, а теперь хотим идти с ними вровень. Нельзя перепрыгивать через столетия и через целые ряды этапов, которые постепенно ведут искусство вперед, к новым творческим завоеваниям, к новому большому и глубокому содержанию, к усовершенствованию техники, к обновлению форм!
Не почувствовав еще в них необходимости, не овладев ими, мы уже хотим творить по-новому, но вместо того неумело копируем чужое и чуждое нам или внешне подделываемся под него, чтобы казаться новаторами.
Но мало казаться — надо стать ими».
Познакомившись с этими мыслями автора, я прочел по-новому ту же первую выдержку из статьи.
Но Аркадий Николаевич сказал:
— Выходит так, что С. признает в нашем искусстве все новые и чуждые нам направления, до которых, по его мнению, мы еще не доросли.
Это не сходится с тем, что вы только что узнали, из другого места той же статьи.
Значит, в выбранных нами строках у автора совсем иная цель. Чтобы понять это, стоит прочесть другое место статьи.
И Торцов указал мне его. Там говорилось о жизни человеческого духа роли и восхвалялись сверхзадача и сквозное действие.
В соответствии с этим, при новом повторении отрывка, я выделил лишь те слова, которые говорят о жизни человеческого духа, о сквозном действии и о сверхзадаче{4}.
Но Торцов остановил меня и сказал:
— Теперь выходит так, что С. пишет только что повторенные вами строки для того, чтоб в сотый раз твердить одно и то же об излюбленном сквозном действии и сверхзадаче.
Но у него более важные цели. Чтобы убедиться в этом, прочтите новое место статьи.
Аркадий Николаевич указал мне и его. Там прославлялась правда и вера в искусстве.
На основании этого, при новом повторении того же отрывка, я выделил слова о вере в то, что говоришь и делаешь на сцене и об убедительности игры актера.
— А, наконец-то! — воскликнул радостно Аркадий Николаевич. — Только теперь вы добрались до настоящего смысла этих строк. В самом деле, цель автора статьи — предостеречь актеров от вывиха. Для этого он вводит коварную оговорку: «Делайте, что хотите, выполняйте сквозное действие и сверхзадачу любыми средствами, но только искренно верьте тому, что говорите и делаете на сцене, и будьте убедительны. Для этого необходимо, чтобы ложь и условность превратились для говорящего в подлинную правду». Против этого и я не возражаю. Но до какого совершенства надо довести свою психотехнику, чтобы поверить условности и лжи! Ведь для этого необходимо подлинно пережить и оправдать, поверить им. А как это трудно!
Заметили ли вы, как новые мысли автора по мере знакомства с ними влияли на ваше чтение и на выделение тех или иных слов отрывка? Что же будет, когда вы познакомитесь со всей статьей в целом?
Только тогда вы сможете вложить в слова читаемого вами отрывка весь внутренний смысл, принадлежащий им. Тогда они зазвучат с той убедительностью, силой и импозантностью, которые им присущи.
Как видите, звук, слово существуют в произведении не сами по себе и для себя, как у плохих концертных декламаторов, а они живут и зависят от всего целого, от того, что было раньше и будет потом.
Надо уметь глубоко проникать в суть слов для того, чтобы выражать ими все, что они означают, чтобы передать то, что они несут в себе. И чем лучше, чем точнее стараешься изложить мысль, тем глубже приходится вникать в ее общую внутреннюю сущность.
Вот какую работу нужно проделать, для того чтобы превратить мертвую букву в живое слово, передающее то глубокое, что скрыто в них.
Прочтите всю пьесу так, как вы только что прочли несколько строк. Только тогда вы узнаете роль, которую вы собираетесь создавать, и поймете не только ее текст, но и подтекст. Вот о каком глубоком понимании, о каком чтении, о какой речи мы говорим в нашем искусстве…{5}
* * *
«Система» — путеводитель. Откройте и читайте. «Система» — справочник, а не философия.
С того момента, как начнется философия, «системе» конец. «Система» просматривается дома, а на сцене бросьте все. «Систему» нельзя играть. Никакой «системы» нет. Есть природа.
Забота всей моей жизни — как можно ближе подойти к тому, что называют «системой», то есть к природе творчества.
Законы искусства — законы природы. Рождение ребенка, рост дерева, рождение образа — явления одного порядка. Восстановление «системы», то есть законов творческой природы, необходимо потому, что на сцене в силу условий публичной работы природа насилуется и ее законы нарушаются. «Система» их восстанавливает, приводит человеческую природу к норме. Смущение, боязнь толпы, дурной вкус, ложные традиции уродуют природу.
Одна сторона техники — заставить работать подсознание. Вторая — умение не мешать подсознанию, когда оно заработает.
* * *
— Боже мой, как все это трудно и сложно!{6} — вырвалось у меня невольное восклицание. — Не осилить нам этого!
— Ваши сомнения от молодого нетерпения, — сказал Аркадий Николаевич. — Сегодня узнали, а завтра уже хотите овладеть техникой в совершенстве. Но «система» не поваренная книга. Понадобилось такое-то блюдо, посмотрел оглавление, открыл страницу — и готово. Нет. «Система» не справочник, а целая культура, на которой надо расти и воспитываться долгие годы. Ее нельзя вызубрить, ее можно усвоить, впитать в себя так, чтобы она вошла в плоть и кровь артиста, стала его второй натурой, слилась с ним органически однажды и навсегда, переродила его для сцены. «Систему» надо изучать частями, но потом охватить во всем целом, хорошо понять ее общую структуру и остов. Когда она раскроется перед вами, точно веер, тогда только вы получите о ней верное представление. Всего этого не сделаешь сразу […].
Во всей этой кропотливой работе огромную роль играют постепенность, приученность, доводящие каждый новый приобретаемый прием до механической привычки, до органического перерождения самой природы.
В таком виде вновь воспринятое не требует более напряженного внимания со стороны артиста, благодаря чему с каждым новым завоевываемым приемом часть нашей заботы отпадает и внимание освобождается для более существенного.
Так по частям «система» входит в человека-артиста и перестает быть для него «системой», а становится его второй органической натурой.
— Как это трудно, как трудно! — твердил я больше для того, чтобы вызвать дальнейшие ободрения Торцова.
— И годовалому ребенку трудно делать первые шаги, и его пугает сложность владения мышцами неокрепнувших еще ножек. Но он не думает об этом через год, когда начинает бегать, шалить и прыгать.
И виртуозу на рояле тоже трудно вначале, и он пугается сложности пассажа. И танцору трудно на первых порах разбираться в сложных, запутанных па.
Что было бы, если бы им пришлось думать во время публичных выступлений о каждом движении мускула и производить их сознательно? Труд виртуоза и танцора оказался бы непосильным. Нельзя запомнить каждый удар пальца о клавиши на протяжении длинного фортепианного концерта. Нельзя сознательно сократить каждый мускул ног в течение всего балета.
По удачному выражению С. М. Волконского, «трудное должно стать привычным, привычное — легким, [а легкое — красивым]». Для этого нужны неустанные систематические упражнения.
Вот почему виртуоз и танцор месяцами долбят один и тот же пассаж или па, пока они однажды и навсегда не войдут в их мускулы, пока усваиваемое не превратится в простую механическую привычку. После этого уже нет нужды думать о том, что было так трудно и что так долго не давалось вначале.
Покончив с одним сложным пассажем, проделывают то же и с остальными, пока привычка не завоюет всего целого.
При выработке техники актера и при восприятии «системы» происходит то же самое.
Во всей нашей работе также необходимы неустанные систематические упражнения, долбление, тренинг, муштра, терпение, время и вера, к которым я и призываю вас.
Слова «Привычка — вторая натура» ни в какой области не применимы так, как в нашем деле.
Приученность настолько нам необходима, что я прошу для окончательного признания узаконить ее особым флажком с надписью: «Внутренняя привычка и приученность».
Пусть его повесят на этой стене, там, где уже красуются другие элементы внутреннего сценического самочувствия.
