Примечание: 1. Да простят мне эти лингвистические извращения все причастные. Но вот в чем фокус: в тексте про Британию чудовищно смотрятся русские фразеологизмы. Так что вот вам перевод: это «на блюдечке с голубой каемочкой».
Глава двадцать восьмая
Рождество в этом году и правда ознаменовалось отличной погодой — Отдел метеорологов сдержал слово, и с самого утра Лондон окрасился в бело-желтые, в цвет покрытого снегом песчаника и яркого солнца, тона.
У Вестминстера было на удивление тихо. Туристов вокруг не было — вероятно, они подойдут позднее, к вечеру, а пока аббатство стояло, одинокое, безупречно-костяное, лишь немного припорошенное снегом.
Гермиона, облокотившись на ограду, вглядывалась в очертания каменной громады. Где-то в стороне кричали про Рождество.
Удивительно, но в этом году она впервые за много лет забыла об открытках и заранее не отправила ни одной — Рождество навалилось на нее внезапно, ошеломило красной отметкой на календаре, вырвало из графиков, таблиц и газетных подшивок, отвлекло от работы и лишило обретенного спокойствия.
Она вспомнила о поздравлениях с утра — и отправила их сразу же. В основном совиной почтой, а одну — родителям — сама положила в почтовый ящик. Стоя возле их дома, она не почувствовала сегодня вообще ничего — словно ниточка, так долго связывавшая ее с родителями, надорванная, но, на первый взгляд, все еще прочная, окончательно разорвалась.
Была еще одна открытка, которую можно было бы отправить самой, но которая так и осталась лежать, испачканная в чернилах, на письменном столе.
Открытка Майкрофту Холмсу.
Вспоминала ли она о нем? Разумеется, нет. Просто в каждом ее письме Невиллу между строк читалась его расчетливость, в каждой ее научной статье звучал его ровный голос, переводивший с персидского книгу, в каждом ежевечернем упражнении на очистку сознания, в плеске океана чудилась холодная голубизна его глаз.
Возможно, его влияние было еще выше, как раз потому что они не встречались. Здесь, за прочной стеной из работы, исследований, редких, тщательно подавляемых и скрываемых в подводных сундуках кошмаров, он казался реальнее, чем на самом деле. И ближе.
Гермиона не думала о нем в полном смысле этого слова, более того, всякий раз, как в ее мыслях появлялись эти два слова: «Майкрофт Холмс», — она обновляла защиту сознания, но, похоже, допускала ошибку. Она прятала его вглубь себя, в самые дальние уголки подсознания, и там он постепенно обретал всю полноту власти, которую едва ли сумел бы получить, оставаясь снаружи.
Она действительно хотела надписать ему открытку, занесла перо над ней — и оставила только кляксу. Будь на ее месте Та Гермиона, она нашла бы, что написать. Она бы написала… Она бы написала, наверное: «В вас достаточно недостатков, чтобы простить вам ваш непревзойденный ум» (1). Она написала бы это, хотя бы чтобы вернуть ему злосчастного Вергилия.
Настоящая Гермиона только закрыла чернильницу и аппарировала из дома. И теперь она бродила по Лондону, скрываясь от разношерстных толп, точно не понимая, хочет она избежать их или присоединиться к ним.
На обороте не отправленной Майкрофту открытки была изображена заснеженная, похожая на Хогсмид деревенька, и блестящая золотом надпись: «Счастливого Рождества».
Майкрофт не хотел бы получить такую открытку, Гермиона это знала, а она не хотела ее отправлять, но это было бы хорошим предлогом. И нет, далеко не с первого раза Гермиона сумела хотя бы в мыслях, хотя бы самой себе признаться в этом.
В сущности, это было смешно. Поздравительная открытка в их ситуации — ничем не изящней знаменитого: «У меня в спальне хранится прекрасная коллекция гравюр. Не желаете взглянуть?» И оба, конечно, в курсе, что никаких гравюр нет и в помине.
А ведь у Майкрофта был куда более удобный предлог — книга. Вернуть ее лично или оставить в ее комнате с запиской — не важно. Но он им не воспользовался.
Гермиона догадывалась, почему. Этот Вергилий, то прикосновение — он остановился в нескольких шагах и теперь ждал, позволяя ей сделать собственные ходы.
В витражном окошке внизу, правее центральных ворот аббатства, мелькнула полоска света, потом еще — и разноцветные стекла замерцали изнутри: красным, зеленым и пронзительным, небесно-голубым. Этот цвет Гермионе был хорошо знаком — яркий, пронизывающий цвет.
Гермиона уверенно встретила его, не отвела взгляд, позволила его блеску ослепить себя до того, что на глазах выступили слезы, потом улыбнулась ему, подумала, что обойдется без открытки, и с тихим хлопком аппарировала на Роберт-стрит.
Ее не ждали.
Что бы ни рассчитывал Майкрофт Холмс, он явно просчитался, потому что она простояла несколько минут после того, как дотронулась до сенсорной панели звонка, прежде чем дверь открылась. Не автоматически.
На пороге стоял сам хозяин дома, совсем не такой безупречный, как в их последнюю встречу. На нем были светлые костюмные брюки, голубая рубашка и жилетка брюкам в тон — никакого пиджака. Галстук чуть ослаблен, волосы слегка встрепаны. Он явно не ждал гостей и намеренно демонстрировал это, и тем не менее, воскликнул, давая ей пройти:
— Гермиона! Добрый день!
— Здравствуйте, Майкрофт, — сказала она. Стоя у двери, она дважды, а то и трижды думала развернуться и уйти, проклинала себя за глупость, потом — за трусость, и опять за глупость. Но, оказавшись в небольшом холле, она почувствовала себя свободнее, словно легкий беспорядок в одежде делал Майкрофта чуть более уязвимым, а ей самой придавал сил. — Простите меня за неожиданный визит.
Майкрофт закрыл дверь и произнес:
— Пустяки. Полагаю, вы были так любезны, что пришли поздравить меня с Рождеством? — на слове «Рождество» он чуть скривился. — Проходите, прошу.
Он жестом указал наверх, и Гермиона, снова ощущая неуверенность, взмахом палочки превратила сапоги в туфли, сняла куртку и поднялась по лестнице.
Не было ничего удивительного в том, что в Рождество Майкрофт расположился в кабинете. В камине, разумеется, ревело пламя, а на столе лежали бумаги и стоял ноутбук. Гермиона на всякий случай спрятала палочку в сумку — не хотелось повредить технику случайным заклинанием.
— Располагайтесь, — предложил Майкрофт, поднявшись следом, захлопнул крышку ноутбука, убрал его куда-то в стол и быстрым движением поправил галстук.
— Кажется, у вас осталась книга по ментальной магии, — сказала Гермиона, обращаясь к камину, а вовсе не к Майкрофту. Камин промолчал. Майкрофт хмыкнул и заметил:
— Да, полагаю, мне следовало давно ее вам вернуть.
Гермиона осторожно оглянулась и посмотрела на Майкрофта. Он стоял, опираясь рукой на стол, и разглядывал ее с обычной вежливой внимательностью, и только едва различимые складки возле губ подсказывали, что у этих слов был и другой смысл: «Я знаю, что мы с вами не виделись месяц». Во всяком случае, продолжил он так, словно сказал об этом вслух:
— Декабрь был непростой. Двенадцать крупных террористических актов в мире… только за декабрь, — теперь в его словах не было никаких иных смыслов, а Гермионе стало неловко за свои размышления о чувствах и эмоциях. — Слава Богу, это не коснулось Британии, но среди пострадавших были также и наши подданные, а проблема мирового терроризма так велика, что не может считаться проблемой одной страны.
— Это так серьезно? — осторожно спросила Гермиона. Майкрофт медленно кивнул:
— Нас не успеет уничтожить глобальное потепление или обещанный мистером Хокингом метеорит, потому что мы неплохо справляемся с этой задачей сами.
— Почему нельзя их остановить?
Майкрофт отошел от стола, приблизился к камину.
— Потому что они верят в свои идеалы, потому что их финансируют те, кому выгодна нестабильная политическая ситуация, потому что они находят поддержку то у одних, то у других, причем на самом высоком уровне.
— Вы занимались этим весь декабрь?
Майкрофт, конечно, ответил не на прозвучавший, а на подразумевавшийся вопрос:
