– Я остаюсь, – прозвучало как лозунг. Или название фильма. А потому добавил. – Я и Владислав Георгиевич. – Поздняков проморгнул.
– В самом деле? Я не знал. Что ж так? Впрочем, – тут же оборвал себя он, – мое дело стрелять.
– Семен, прекратите вы эту холопщину. Почему вы не летите?
– А куда, я ж тут как пес на поводке. Полжизни провел, все отдал. Куда мне теперь лететь? Другое место сторожить и без меня охотники найдутся. Так что я тут достреляю. А вы-то почему, вроде и молодой и в аппарате и вообще, – я объяснил, как мог. Семен молча смотрел, потом кивнул. – Значит, каждый останемся со своими мертвыми.
– Именно, – кажется, это его немного утешило, потрясши автоматом, заметил, что давно бы уже сиганул в эту погань, да через себя переступить не могу. Я согласился, мне тоже претило стать никем, впрочем, любое самоубийство даже в нынешних самоубийственных условиях казалось мне чудовищным нарушением какого-то внутреннего этикета.
– Артем, поторопитесь, – это Денис Андреевич ожил и требует к себе своего первейшего из помощников. Оставив Семена, я подошел к вертолету. Президент высунулся из чрева, интересуясь, почему не торопятся ни Нефедов ни этот… который охраняет лестницу. Времени совсем мало. – И Виктор Васильевич куда-то запропастился, – неожиданно прибавил он. За его спиной появилось и пропало тотчас лицо супруги, Мария Александровна, белая, метнулась и сгинула.
– Виктора Васильевича уже нет, – напомнил я. Президент кивнул, потрясши головой, пробормотал что-то про себя. Мне невольно стало жалко его. Я спросил: – Денис Андреевич, а куда ж вы летите?
– В Жуковский, там организовано убежище для лиц… послушайте Артем, вы все прекрасно знаете, – президент уподобился человеку в ветреный день, когда облака то застилают его, покрывая темнотой, но их действие не вечно, и продолжающееся гонение ветра уже сдувает их прочь, высвобождая стоящего на земле, даруя его разуму ясный солнечный свет – вплоть до появления нового облака.
– Я не полечу, Денис Андреевич. Поэтому и спрашиваю вас, что вы-то там будете делать? – Денис Андреевич стушевался. Несколько мгновений он пристально разглядывал меня, наконец, хмыкнул, откашлялся и произнес:
– Вам надо лететь, Артем, вы мне нужны.
– У вас там будет достаточно советчиков и помощников. Посмотрите какие люди уже собрались и ждут отправления в свой парадиз, в подземелье обетованное, – я вспомнил Настю, и меня понесло. – Начнем по порядку. Вашим духовником будет сам патриарх всея Руси и окрестностей Кирилл, вашим защитником станет министр обороны, а с беспорядками разберется министр внутренних дел. К тому же с вами отправляется вице-мэр столицы, со всеми своими богатствами, так что голодать вы точно не будете, а кроме того, сама супруга бывшего мэра, вы будете, как всегда, строить и жить помогать. Больше того, у вас нашлось место и для министра образования, значит, с этим проблем не будет. Не будет проблем и с культурным досугом – его постарается обеспечить знатный творец андеграунда Марат Бахметьев, плюс его протеже, уж простите, не знаю, к какому полу отнести – Чайка.
– К мужскому, – возмущенно пискнула Чайка.
– Как угодно. Известный попсовый певец, перепевший все хиты конца позапрошлого – начала прошлого веков. Гранская, Лемешев, Козловский, Шаляпин, Козин, Вертинский и чета Фигнер в одном флаконе. Завидую вашему репертуару, любезнейший.
– Никакой я вам не любезнейший.
– Как угодно, нелюбезнейший. Ба, да тут я вижу и оппозицию, стало быть жить вы будете, господин президент, по всем канонам демократического строя – простите, Глеб Львович, я прав? – Устюжный кивнул, – вы-то каким чудом пробрались в ковчег?
– Денис Андреевич любезно пригласил меня пожить в гостинице… здесь, в Кремле, очень высокая честь для меня, и очень большая любезность со стороны…
– Простите, Денис Андреевич, без оппозиции, как и раньше…. Александр Васильевич, скажите, кто охраняет объект в Жуковском?
– Торопец, забирайтесь быстрее или дайте нам улететь.
– Вертолет заправлен на всю катушку, а тут вас всего ничего. Уж потерпите две минуты, прошу вас, я договорю, и вы больше меня уж точно не услышите, – Илларионов нахмурился.
– Так что вы хотели?
– Последняя просьба умирающего. Хотел узнать, какого пола охрана на объекте – и все, больше я вас тревожить не стану, – Илларионов уставился на меня, как на умалишенного, но затем, спохватившись, уж не знаю, задел ли его вопрос или действительно встревожил, ответил:
– Да, вы правы, только мужской персонал.
– Вот видите, хранительниц очага у вас будет только две. А про продолжательниц рода я к сожалению так вам покажу, – и я развел руками. – Как вы знаете, Мария Александровна уже несколько лет неспособна иметь детей в силу обстоятельств психологических, не буду о них, а Елена Николаевна, в силу исключительно возрастных, не так ли. Елена Николаевна? – она с неохотой кивнула. Я снова повернулся к президенту: – Вынужден вас огорчить, Денис Андреевич, но ваш славный коллектив, всё сплошь из пожирателей плоти и крови христовой обречен на вымирание чисто физически, если не найдете, конечно, другой бункер, где спасутся, хотя бы балерины Большого театра – труппа «Лебединого озера», к примеру.
– Торопец, прекратите немедля! – рыкнули уже за спиной. Нефедов, понятно. Я обернулся, попросил прощения – у него, не у улетавших. Снова повернулся к президенту, он успел спросить про пожирателей, но прежде, чем я ответил, Кирилл напомнил про обряд причащения, заметив, что «этот атеист хамски перевирает суть таинства, закрывайте дверь, Денис Андреевич, прошу вас». Что президент и сделал, кивнув мне на прощание и снова пожалев, что Виктора Васильевича с ними нет.
– Будет, Денис Андреевич, непременно будет, – прокричал я улетавшему вертолету, в иллюминаторе которого увидел на мгновение лицо Марии Александровны. Нефедов не сдержался, махнул ей рукой, лицо тотчас исчезло. Я обернулся.
– Бросили паясничать? – уже без прежнего нажима сказал Владислав Георгиевич. – И то хорошо. Теперь такой вопрос на повестке дня – так сдадимся или еще посражаемся, патроны вроде есть? – спорить с ним не стали, Семен невольно улыбнулся, я кивнул головой, до сей поры применять автомат не приходилось, так хоть узнаю, что почем.
– Будем как три брата Горация, против бесконечного множества братьев Куэрациев.
– Артем, – снисходительно произнес Нефедов, – ваша любовь к латыни в частности и Риму вообще, вас погубит.
– Уже, – ухмыляясь во весь рот, и отчего-то радуясь, как ребенок, сообщил я. – Всё равно все погибнем.
– И чему вы радуетесь, позвольте узнать?
– Так не просто ж так. Со смыслом.
– И только…
– Представьте себе, – Нефедов махнул рукой, хотя Семен слушал наш разговор с улыбкой на лице. – Лично я просто так сдаваться не буду.
– А последний патрон?
– Увольте. Да и вас я тоже не смогу, – Нефедов скривился:
– Тогда толку от вас…. Ладно, хоть навыки вспомню.
– А я стрелять научусь. А то все фехтую, а кому это надо? – в эти последние минуты мой душевный подъем был необыкновенен, энергия била через край, заряженный адреналином, я натурально, готов был броситься в коридор, полный мертвецов. Владислав Георгиевич дал знак Семену, тот отворил дверь.
– Запускайте. А вы, Артем, отойдите, а то еще нас перестреляете, – оба засмеялись, я присоединился к их смеху, в эту минуту мы действительно походили на малых детей. Последний взгляд в сторону востока, на черную точку, исчезавшую в не по сезону жарких солнечных лучах. Там, далеко, громоздились кучевые облака, медленно приходя в движение, наращивая массу, клубясь и вырастая, верно, сегодня будет дождь, вполне возможно и завтра. В этот момент вертолет окончательно скрылся из видимости, сгинул вдали, в коридоре послышалось топотание и клохтанье.
– Удачной охоты! – воскликнул я, поднимая автомат и прицеливаясь. Первый раз в жизни. Мне посоветовали передернуть затвор, секундное запоздание, и я вблизи, совсем рядом, увидел тех, за кем ездил когда-то, в незапамятные времена первого августа, в далекий-далекий, позабытый временем Ярославль.
Следующие пятнадцать минут я был по-настоящему счастлив. А после… кажется, меня убили.
Эпилог
Все имеет свои пределы. Нет, лучше так: все пройдет, и это тоже. Это изречение, написанное на кольце царя Соломона, как и много чего другого, он все же вспомнил. Неожиданно, когда меньше всего ожидал этого. Когда уже ничего не ждал – именно в тот момент ему и пришло его прошлое, отторгнутое в запамятованные времена. Теперь он даже мог сказать в какие именно. Теперь он мог многое сказать. Жаль, некому.
Все ушли, рано или поздно все уходят, но тут всех поторопили со сцены, невзирая на заслуги, на звания, на миссию, несмотря ни на что. Ему показалось, там, наверху ли, внизу ли, неважно где, но понадобилась чистая площадка на земле – и старый, исчерканный лист было решено поскорее перевернуть. Он понимал сейчас, все и так бы этим закончилось, нет, не столь глупо и быстро, хотя почему нет, возможно, еще глупей и быстрее, ведь сколько придумано способов самоистребления, просто в этот никто не верил, он и придуман-то был шутки ради, для отвлечения внимания от всех прочих; наверное, поэтому он и оказался судьбоносным. А может причина другая, ну да какой смысл искать ее сейчас, все равно не докопаешься. Да и не в причине дело: мир человеческий столько раз пытался уничтожить сам себя, но всякий раз что-то непременно останавливало его, подчас казалось, вмешательство свыше. Которое теперь передумало помогать…
