— Вы эту сказочку женам тех мужиков расскажите, — после долгой паузы процедил таксист. — Одного молотком, а другому удавку на шею накинули… За что, спрашивается? Хорошенькое благословение!
— Ладно, — махнул рукой Андронов. — Сколько людей — столько мнений. Курить тут можно?
Таксист помотал головой:
— Нет, не надо. Я восемь лет как бросил, и дыма теперь не переношу. Андронов молча открыл дверцу и выбрался из машины. Полез в карман куртки, ничего не нашел и тихо, но с чувством выругался — как в молодости:
— Тудыть твою в душу!
Сигареты и зажигалка остались лежать на столе в кафе «Пингвин». На радость девице-красавице.
Андронов осмотрелся и с облегчением обнаружил за перекрестком табачный киоск. Обернуться туда и обратно было минутным делом.
Он сунул голову в салон «жигуля», бросил расслабленно сидевшему таксисту: «Я за куревом», — и быстрым шагом направился к белой будке. «Неаполитанская» компания, поди, еще только-только начинала жевать и обсуждать свои дела.
Ассортимент в киоске был не хуже, чем в Москве. Андронов купил привычную красно-белую пачку «Мальборо» и черную, с золотом, зажигалку. Опустил пачку в карман и принялся, для проверки, щелкать вновь приобретенным огнивом, положив на край прилавка сдачу — несколько монет и купюр. Дунул ветерок, и одна сторублевка сухим осенним листком запорхала к мокрому асфальту. Андронов, чертыхнувшись, сгреб с прилавка деньги и повернулся к месту приземления купюры. И не обнаружил ее. В той точке, где она, как успел заметить краем глаза Андронов, совершила посадку, стоял черный, забрызганный грязью ботинок.
— Вы не могли бы сделать шаг назад? — вежливо обратился Андронов к владельцу ботинка. — У меня деньги упали, а вы на них наступили. Вероятно, не заметили, — в последнюю фразу он подпустил чуть-чуть сарказма, потому что не заметить мог только слепой.
— Чо такое? — услышал он в ответ утробно-сиплое, с нажимом. — Чо ты гонишь, бычара? Хочу — стою, какие деньги? На лохов наезжай.
Дискуссия, в данном случае, представлялась делом бесполезным. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть на наглую морду бритоголового здоровяка-перекормыша в темной кожаной куртке — с такими братками Андронову приходилось иметь дело, и не раз. Конечно, учитывая главную его, Андронова, задачу, нужно было плюнуть на эту сторублевку и возвращаться на свой наблюдательный пост — пусть жлобяра забирает ее… Но кровь уже ударила в виски — и тело сработало, не дожидаясь решения мозга.
«Пулеметы не пулеметы, — шашки наголо — «даешь, сукин сын, позицию!» — и рубать!»
Носком туфли Андронов саданул жлоба в коленную чашечку, а когда тот, хрюкнув, начал сгибаться, сделал шаг вперед и коленом все той же правой ноги, встречным движением вверх, заехал аборигену в нижнюю челюсть. Раздалось клацанье зубов — и тот грузно, всей своей кабаньей тушей, осел на асфальт, пребывая в безусловном глубоком нокауте. Андронов ощутил болезненный зуд в собственной челюсти — довелось ей узнать в былые годы, что такое перелом… Однако насчет кабана вряд ли стоило беспокоиться — чтобы сломать такую костяру, требовался как минимум кастет.
Считать до десяти, уподобляясь рефери, Андронов не стал — подобрал свой подмокший стольник и, подхватив обмякшего жлоба под мышки, отволок к стене. Пристроил возле урны и разогнулся. Вокруг было немало очевидцев этой короткой динамичной сценки, но никакой реакции с их стороны не последовало. Как обычно и бывает в подобных случаях. Не возмущались, не хватали Андронова за руки, не звали стражей правопорядка и не спешили поинтересоваться у потерпевшего, как тот себя чувствует. Народ был уже ученый, знал, что если вмешаешься — может получиться себе дороже, мало ли у кого с кем какие разборки… В конце концов, не у ребенка кусок хлеба отобрали.
Ругая себя на чем свет стоит за несдержанность, Андронов вернулся к такси. Колено побаливало, — а ведь можно было обойтись без этого! Он досадливо плюнул, вытащил сигареты и обернулся. Жлоб не только очнулся, но и, держась за челюсть, уже ковылял куда-то вдаль. Судя по всему, он все еще пребывал в состоянии грогги.
«Жлобов нужно учить», — потерев колено, сказал себе Андронов, щелкнул новенькой зажигалкой и сделал глубокую затяжку.
Забираясь в «жигуль», он был уже спокоен. Регбист пока не появлялся, не мчались хватать и вязать устроителя мордобоя блюстители закона, и все продолжало идти своим чередом.
«Фрагмент, — внутренне усмехаясь, подумал Андронов. — Может, не дал бы в челюсть — поперся бы он дальше и попал под лошадь. Или под трактор…»
— Ну, вы, блин, даете, — киношной фразой встретил его таксист. По тону было непонятно, осуждает ли он, восхищается или же просто констатирует. — Терминатор, да?
— Нахалов надо ставить на место, — заявил Андронов, расстегивая куртку.
— Ронять на место! — хохотнул таксист. — А что, может, и порядка было бы больше… Вломить этим, в Думе… Одному в ухо, другому по хлебальнику — глядишь, мозги бы встряхнулись, если есть, и законы путные принимали бы. А то ведь сплошной беспредел! Такого при Союзе не было. Развалили, сволочи.
— Вы же и позволили развалить, — заметил Андронов.
— Я лично ничего не разваливал! — возмутился таксист.
— Да я не о вас лично. Но все вы и развалили.
Таксист нахохлился:
— «Вы»! А вы? Или не тут жили, а где-нибудь в Турции? Турецко-, мля, подданный, как папа Остапа Бендера?
— Не кипятитесь, — миролюбиво произнес Андронов. — Нервы новые не купишь. А что случилось, то уже случилось.
Таксист посопел немного и затих, смекнув, видимо, что совсем ни к чему ссориться с выгодным клиентом. Андронов тоже молчал, поглядывая на двери «Неаполя».
Турецкоподданный… Сын турецкоподданного Остап-и-прочая-Бендер-бей. Кажется, совсем недавно читал он, Андронов, веселые истории о похождениях великого комбинатора, под самую завязку напичканные реалиями того времени… незабываемого времени… — а ведь все-таки много уже с тех пор воды утекло, ох, много… И не только эти истории он тогда читал, в его квартире было полно книг, самых разных, и он глотал их жадно, взахлеб, и смотрел телевизор, перескакивая с канала на канал, и слушал радио… Он мог бы, прибегнув к литературному штампу, сравнить себя с губкой, впитывающей информацию, — но ни в какую губку столько бы не вместилось. А в него — вместилось! Много свободного места было в его голове, не очень тогда обремененной знаниями… И заработали его мозги на полную катушку, и он размышлял, и делал выводы, и искал ответы на массу вопросов… И ломались устоявшиеся схемы, и множество явлений осмысливалось по-новому, а об еще большем количестве явлений он задумывался вообще впервые за свою не слишком на тот момент длинную, но насыщенную бурными событиями жизнь. Событиями, — но не мыслями.
Водитель кашлянул и повернул голову к Андронову:
— Вот вы тут о фрагментах рассуждали, о старике с конем… Ну, что нельзя судить по одному слову обо всей книжке…
— Это не я придумал, — сказал Андронов.
— Да неважно, — таксист сел прямо, положил левую руку на баранку. — Я вот о чем. Выходит, события оценивать нельзя, так? И поступки свои тоже оценивать нельзя. Нельзя определить, хорошо ты поступил или плохо… Так ведь оно получается?
Андронов хотел кивнуть, но не успел, потому что водитель в одиночку ринулся дальше по тропе рассуждений:
— Вот, к примеру, сбил я кого… тьфу-тьфу-тьфу! — торопливо изобразил он плевок через плечо. — Насмерть! И выяснилось бы, что это какой-нибудь Чикатило… Сотню уже изнасиловал и зарезал, и еще столько же зарезал бы, если б я его не сбил. Значит, ДТП-то мое там, — он показал пальцем вверх, — мне в плюс пойдет, а не в минус. Хорошее, выходит, дело сделал, хоть и не специально. Или сбил я нормального мужика — вроде бы, зло сотворил, да? И вроде как чертям на руку играю… А остался бы жив тот мужик, и, может, народился бы от него новый Гитлер какой-нибудь.
Или, опять же, наоборот: лезет под колеса алкащ, а я его спасаю, отворачиваю в столб, хотя знаю, что мне пипец придет. Я, значит, в лепешку, а он жив-здоров, а потом плодит адольфов… — Таксист скорчил недоуменную мину. — Выходит, непонятно, что к добру, а что к злу на этом свете делается. Хрень какая-то получается. И как во всем этом разобраться, а? — таксист смотрел на Андронова так, словно тот прямо сейчас обязан был все разложить по полочкам.
— Тут вот какая штука, — медленно начал Андронов, подбирая слова. — Любое наше действие порождает следствие, которое порождает другое следствие, и так далее, и так далее. Цепочка следствий протягивается в необозримое будущее, и в какой-то момент даже самый наш распрекрасный поступок неизбежно, кроме предыдущего добра, приводит к злу. И наоборот — из злого поступка когда-нибудь прорастает добро. И выходит, что в будущем все наши поступки уравниваются. Добро уравновешивает зло, а зло уравновешивает добро. И потому сумма добра и зла в мире остается величиной постоянной. Понимаете?
