Текст свитка плавно переливается от имени адресата к подписи и постскриптуму, меняя цвет от красно-золотой гаммы к зелено-серебряной.
«Доктору Гарри Джеймсу Поттер-Снейпу.
С твоим появлением двенадцать лет назад у меня в спальне ты вырос в законченную личность, добившуюся солидных успехов и открытий. Тогда ты нашел свой якорь - то детское «Мы», которое год держало тебя на плаву и в итоге вновь привело в угол комнаты замковых подземелий. Ты вечно растрепанный и никак не можешь расстаться с этими ужасными носками (и не надейся, что я не заметил, как ты их периодически чинишь и обновляешь заклятьем), несколько раз чуть не разнес лабораторию из-за своей порывистости и безалаберности (впрочем, однажды тебе это все же удалось), до сих пор не можешь сохранять кухню в чистоте, когда на тебя находит приступ кулинарного азарта (да, я все равно замечаю муку у тебя в волосах, даже когда ты ее оттуда упорно вытряхиваешь), у тебя мания медитировать на кольцо и перечитывать контракт, когда меня нет дома, а у тебя есть слишком много времени (не думай, что твое частое обращение к пергаментам на них ничуть не сказывается), ты так и не отучился играть с медведями и моделировать на них свои фантазии о нас (кстати, старайся не забывать их в таких странных положениях на будущее). Ты продолжаешь иногда упускать несколько секунд при заварке чая, в прошлом месяце опять сбегал полетать ночью, хотя мы это обговаривали, не слушаешь, когда я говорю, что тебе нельзя появляться в замке во время проверки мною итоговых контрольных, все еще дуешься, если я отказываюсь следовать твоим глупостям, делаешь вид, что опять забыл, как плавать, когда мы ездим на побережье, продолжаешь присваивать Драко уменьшительно-ласкательные имена, и в тебе никак не кончится подростковая гиперсексуальность, но все же, несмотря на все эти твои недостатки, я с ними смирился и принял, понимая тебя. И каким бы глупым не было это твое «Мы», я рад, что оно существует.
Профессор Северус Тобиас Снейп-Поттер.
P.S.
Не забудь обернуться».
Слезы наворачиваются мне на глаза еще при упоминании кольца и медведей, а к концу свитка я уже откровенно всхлипываю, пытаясь удержаться от дурацкой счастливой улыбки, которая расползается все шире и шире. Я оборачиваюсь и утираю попутно слезы под очками, желая только одного - чтобы этот момент, волшебный, невозможный, невероятный в своей романтичности, никогда не заканчивался, и я мог бы балансировать где-то там, на пике, вершине своей Джомолунгмы, вечно... а ты был бы рядом.
А я спокойно стою под этой романтически-глупой омелой, с усмешкой глядя на тебя и ожидая, когда ты подойдешь достаточно близко, чтобы завершить письмо вслух:
- И все потому, что я люблю тебя, Гарри. Спасибо тебе за сказку, которой ты со мной поделился, - ты плачешь, будто я достал тебе луну с неба, поэтому твои губы немного соленые, хотя я предполагал, что они будут синими и сладкими от черники - я слишком хорошо знаю твою страсть к этой ягоде, тем более посреди зимы.
Я обнимаю тебя за шею, прижимаюсь как можно крепче и пытаюсь понять, как тогда, двенадцать лет назад, у меня хватило смелости переступить порог твоей спальни и скинуть через несколько минут с себя мантию-невидимку, показывая тебе свою слабость. Я тщетно пытаюсь вспомнить, в какой именно момент мне стало ясно, что Мы - будем всегда, всегда вместе и всегда рядом, чтобы поддержать друг друга, вытащить из бездны депрессии, помочь сбросить усталость, расслабиться, принять и понять все недостатки и достоинства, восхищаться, уважать, любить друг друга до тех пор, пока это не приестся, а потом повздорить, подорвать лабораторию и начать все сначала, чтобы потом можно было стоять под омелой в Рождество и целоваться до упоения, пока не захочется упасть в сугроб и счастливо смеяться.
И я целую твои губы, пью, как много лет назад, вкус чая, и понимаю, что ходить мне будет все-таки больно, несмотря на весь наш богатый сексуальный опыт.
Ты счастлив и это я чувствую без каких-либо магических ухищрений. Но кто сказал, что я задумал для тебя такую короткую и простую сказку? Ты даже не замечаешь этого короткого движения моей палочки, от которого с краев поляны начинает лететь тихая мелодия вальса. Я всегда внимательно слушал тебя, и даже самые бредовые твои мысли и идеи, и, конечно, я старался откладывать в памяти то, что имеет для тебя значение. Как, к примеру, эта маггловская песня, которая вплетается в свет взошедшей над поляной Луны.
И я распахиваю глаза и смотрю в твои, вновь не понимая... только сейчас я решительно не помню того момента, когда ты стал настолько любящим, и почему тебе нужно было ждать все эти долгие годы для того, чтобы разом утопить меня в счастье, бросить и растерзать такой всеобъемлющей любовью, доказать мне, что был и всегда буду любим тобой. И сегодня этот вальс - в отличие от той рождественской ночи, когда я буквально признался тебе впервые в своем страхе и в своем доверии, - он настоящий. И музыка - она не только у меня в ушах, она везде, и ты тоже ее слышишь. Наверное, вот оно - Мы, к которому я стремился сквозь Битву когда-то, сквозь тысячи битых пробирок и колб потом, сквозь необходимость работать и взрослеть, чтобы тебе соответствовать...
Я с усмешкой целую тебя в нос и беспечно пожимаю плечами:
- Красивая ведь дата - одиннадцать лет, - да, я тоже умею нарушать традиционные представления о цифрах, но не только тебе ведь делать предложение на семилетие. - И праздник - год официальных отношений, - ехидство вылезает само, но оно настолько доброе, что я сам хочу смеяться.
А я целую такие любимые, невозможные губы и смеюсь вместе с тобой, прижимаясь еще крепче и тихо шмыгая в последний раз:
- Ты совершенно невозможный, ты же знаешь? С тобой было ужасно трудно уживаться поначалу, потом стало трудно терпеть твои периоды отсутствия во время отъездов, а теперь я не хочу расставаться с тобой никогда-никогда, потому что я тебя тоже люблю. И кто бы там что ни говорил, лучше тебя мужа никогда не будет, - и я поднимаю на тебя глаза, зная, что сочетание моих безобразно растрепавшихся вихров и ужасно зеленых глаз тебе нравится, несмотря на все то, что было в твоем прошлом.
- Ты ведь перестал обращать внимание на чужое мнение еще после своей первой конференции, - я изгибаю бровь и задумчиво направляюсь с тобой к столику. Вальс плавно становится чуть громче, приглашая потанцевать. - Так что для тебя я только такой и есть.
Я не могу удержаться, чтобы не съесть пару ягод и не скормить парочку тебе, после чего так же задумчиво киваю:
- А помнишь, какой ажиотаж поднялся после той конференции? Магический мир едва выдержал этот «мезальянс», и все думали, что у меня помутился рассудок, - и я с наслаждением отдаюсь в твои руки, потому что тоже чувствую этот призыв танцевать, заложенный в по-настоящему волшебной музыке, которая стала нашей, а не только моей.
- Подобное забудешь. Кстати, тебе еще не надоело прятать подшивку с газетами того периода? - я знаю практически все твои секреты, даже те, которые ты бы пожелал оставить секретами. Но ты не против, пусть часть из них тебя и смущает.
- Северус, ну отличное же чтение для поднятия настроения, - даже не пытаюсь оправдываться, скорее по привычке привожу свои любимые аргументы. - Как только вижу эти псевдоскандальные заголовки о том, что Герою подлили приворотного зелья, сразу тянет улыбаться. Потому что если уж кто и должен был подливать в нашей паре зелье, так только я - в конце концов, я же навязался, - я целую тебя в шею.
- Если ты когда-нибудь создашь любисток, который я не распознаю - можешь рискнуть, - с усмешкой прикрываю глаза и поглаживаю тебя по спине. - И ты, кстати, тогда еще не видел, что в замке творилось.
- Я помню, - смеюсь я и лукаво улыбаюсь. - Хагриду тогда ужасно понравилось задавать тебе вопросы, не так ли? - твои руки всегда меня успокаивают. Когда у меня жар, твои пальцы прохладные, и твои прикосновения к моему лбу дарят облегчение. А сейчас здесь холодно, и твоя теплая рука заставляет меня прижиматься к ладони спиной, наслаждаясь этой лаской, которая выражает практически все, что у нас с тобой было. Нет, правда, твои прикосновения к моей спине - это самое интимное, что только можно придумать, они интимнее наших жарких ночей, поцелуев, взглядов.
- Хагрид был частью. А семь курсов студентов и прибывшие на практику аспиранты - да, они были веселым зрелищем. И весьма полезным в своих несовершенных знаниях, породивших как минимум три новых яда.
- Что, настолько изобретательные? - нет, я знал, что что-то да стало результатом этой всеобщей зацикленности на нашем с тобой тогда еще романе, окутанном завесой тайны для тех, кто не знал нас близко. Ну, собственно, для всех, кроме Драко... нет, и все же - ну какой он Драко, я вас умоляю! Дракошкин же.
