— Меня больше её вторая тодук-кояньи напугала, — вдруг выдаёт ИнЧжон.
— Кто? — чуть не хором восклицают девушки.
— ГаБи.
ИнЧжон не стала делиться с подругами об одном эпизоде за месяц до срыва Агдан. ГаБи, проходя мимо по коридору, вдруг резко притормозила и неожиданно и крепко прижала её к стене. Упёрлась своими немигающими глазами в её, начинающие разгораться злостью. Упёрлась и негромко сказала голосом почти без эмоций:
— Ещё раз косо посмотришь на НЕЁ, руки переломаю.
ИнЧжон вспыхнула от гнева, попыталась вырваться и вдруг поняла, что держат её не только крепко, но и профессионально. Бедром слегка наискосок блокирует её ноги, так что коленом не ударишь. Одна рука зажата плечом, той же рукой держит её вторую. ИнЧжон попала в невыгодную позицию, нет, если она рванётся, то вырвется. Но у неё руки-ноги заблокированы, а у противника свободная рука. Пока она вырывается, получит сильный удар и, скорее всего, не один.
— У меня чёрный пояс по тхэквондо, я тебя размажу, — прошипела она в лицо ГаБи.
— Мульчу тоже размажешь? — таким же безжизненным тоном спросила ГаБи, — А я в сто раз хуже. Я тебе твой пояс в такое место засуну, где он свой цвет поменяет. А потом руки оторву. Поняла?
С последним словом ГаБи прижала руку к горлу, надавила на подбородок. ИнЧжон стало трудно дышать.
— Я спрашиваю: поняла? — взгляд у ГаБи был спокоен и неумолим. Только на самой глубине её глаз ворочался огонь дремлющей ярости. Гнев ИнЧжон не впечатлил её ни на каплю.
— Поняла, поняла… — сдалась ИнЧжон. И укоряла себя за эту слабость, пока не увидела её, ворвавшуюся на место стычки Агдан и ЮСона. Тогда осознала, что корить себя не за что, эту тигрицу никакое тхэквондо не остановит.
А она что, она ничего. Ничего против ЮнМи она не имеет, наоборот. А уж совет её… ИнЧжон про себя усмехается. Директора ЮСона ждёт пустой бокал, и ей ничего за это не будет. ЮнМи ещё и коварная, как кумихо.
— В-а-а-а-у! — опять вскрикивает КюРи, — «Транзитный Токио» пересёк рубеж восемьсот тысяч продаж! Две песни СонЁн, «Лимон» и «Ночной Токио» идут кучей между семьюстами и восьмистами тысяч. Остальные от двухсот до пятисот тысяч.
— А-а-а-а! — завопили все разом, кто-то запрыгал, БоРам бросает вверх подушку.
Новая квартира семьи ЮнМи
25 декабря, время 10 утра.
Лежу на диване, уткнувшись в маму и обхватив её руками. Излюбленная поза за эти дни. А ещё часто плачу, особенно в первое время. Мама перестала пугаться к концу первого дня…
Вот почему окружающие бывают такими тупыми? Сначала ЮСон, затем… нет, японцы показали себя вменяемыми и покладистыми ребятами. Я про медиков. Дали какую-то бумагу подписать, типа они предложили — я отказалась. Вот все бы так. Подписала, а дальше почти ничего не помню. Почти всё время спала. Сначала в машине, в аэропорту быстро оттаможились и снова в машину скорой помощи. В самолёт зашла, вышла, аэропорт, машина ребят ГаБи, военный госпиталь…
Госпиталь стоит в том же ряду «Как же вы меня все достали!». Не упал он мне ни в одно место. Но только врачи мне могут дать защиту от беспредельных притязаний агентства в лице этой жирной морды ЮСона. Мне нужен больничный.
Слава небесам, диагноз переутомления подтвердили сразу. У меня оказалось давление не 120/80, а 110/70, плюс слабый тремор в пальцах, ещё какие-то расстроившие меня мелочи. Я-то думала, что все проблемы носят чисто психический характер, однако знакомый тезис о тесной психосоматической связи всех признаков любой болезни вдруг приобрёл угрожающе реальные черты.
— ЮнМи-ян, положим вас в стационар после обследования. Через пару недель проверим, восстановитесь — выпишем, — так расписал мне ближайшие перспективы врач.
— Нет-нет! — в панике мотаю головой, — Дайте мне освобождение от работы, пропишите всё, что нужно, а лежать я буду дома.
— ЮнМи-ян… — увещевающее начинает врач.
Только начал. И сразу закончил. Я втыкаю в него свой взгляд на максимальной яркости. Линзы я сняла ещё в машине, в госпитале никаким долбанутым фанатам разгуляться не дадут. Втыкаю взгляд, делаю лицо, мне очень надо домой, истерически хочу забиться в норку и не высовываться оттуда.
— Я домой, к маме хочу, — на этом споры и кончаются. Врач как-то странно сглатывает и опускает глаза.
Меня всё-таки притормозили для взятия всевозможных анализов. Для полного обследования надо было задержаться ещё на день, но я опять упёрлась. Опять сказала голосом маленькой упрямой девочки: «Домой хочу, к маме». И от меня отстали. И нужной бумажкой снабдили. Теперь смело и безнаказанно могу посылать в самые далёкие края всех из того самого ряда «Как же вы меня все достали!».
Когда приехали домой, меня уже распирало. Быстро разулась, потащила обнявшую меня маму на тахту и забилась ей головой в грудь. Рыдать начала в голос, потом постаралась сбавить децибелы, уж больно все вокруг напугались. Все, и мама, и ГаБи, и Мульча. Немного успокоились, когда я на пару секунд прервалась и скомандовала почти нормальным тоном:
— ГаБи, на кухню, подкрепись чем-нибудь, и Мульчу подкрепи. А я тут у мамы ещё поплачу немножко… — опять уткнулась и зарыдала.
Наверное, прорвалось напряжение не только от турне. Два года я слезинки не проронила. Юркин не давал, свинтус страшный. Зато как приятно порыдать сейчас, изо всех сил жалея себя, такую несчастную маленькую девочку, без слов пожаловаться мамочке на стаи злыдней вокруг меня. И уснуть, по инерции продолжая всхлипывать, в полнейшей блаженной прострации.
Когда мама повела меня укладываться в кровать, я с огромнейшим удовольствием похныкала, ещё чуть-чуть слезу пустила, мимоходом пихнула волнующуюся вокруг ног Мульчу.
— Уйди, животное, не мешай, — разговаривала я всегда нормальным тоном, что поначалу сбивало окружающих с толку.
Кошка, кажется, немного обиделась. Но ночью припёрлась, облизала мне лицо, и я продолжила спать с ней в обнимку. Во сне приходит понимание, вернее, атавистические воспоминания. Понимание касается того, что моя амнезия бесповоротна, память ЮнМи ко мне никогда не вернётся. Но тепло маминых рук, её ласковый голос, уютный запах, всё в форме невнятных обрывков, я вспоминаю. Больше ничего от той девочки ЮнМи не осталось, но и эта малость заставляет меня маленьким щеночком жаться к мамочке.
К вечеру следующего дня Мульча уже особо не обращала внимания на мои регулярные истерики. Только ушами дёргала. На третий день мама и ГаБи, которая у нас, кажется, прописалась, стали перехихикиваться. Меня это не заботило ни капельки, хотя разок я устроила плач Ярославны с рефреном «А-а-а-а, вы надо мной смеётесь!». Жестокая СунОк просекла ситуацию на раз, сориентировавшись на маму и ГаБи. Даже шлёпнула меня разок по заднице, зараза такая. Правда, не сильно.
Утром девчонки разбегались, я не отлипала от мамочки, которая вроде была этим фактом даже счастлива, несмотря на мою плаксивость. ГаБи приходила после обеда, СунОк после ужина. Притащили мне кучу работы, ребята из клуба набрали в кафе полтысячи заказов на мой автограф. Время от времени, со скуки я лепила подписи и надписи.
Мне становилось всё легче и легче. И сама я становилась всё легче. Вот этот факт волновал маму очень серьёзно. Я ничего не ела. Только пила сладкий зелёный чай, влагу надо было восполнять, иначе легко попала бы в режим обезвоживания при такой мощной утечке.
Запретила к себе всех пускать, телефон в руки не брала принципиально. Никого не хочу слышать, а тем более слушать. ГаБи даже ЁнЭ не впустила. Отдала ей копию медицинского заключения, проинструктировала с моих слов и отправила восвояси.
Мама вдруг тревожит меня, упрашивая отпустить. Это сначала домофон тревожит её, затем она меня. Недовольно с виду отваливаюсь от неё, на самом деле, уже надоело бездельничать. И из голодовки пора выходить, а то чувствую себя настоящим корейским айдолом, которого ветром может унести.
Мама выглядывает из прихожей немного смущённая.
