Ни Зельфа, ни Шай, ни Кайдена рядом нет, и мы с Хранителем молча сидим наедине. Он перебирает папки, пряча довольную улыбку после увиденного шоу, а мой кулак так и напрашивался пройтись по его физиономии. Сдерживает только очевидность исхода драки.
Спустя час или два, когда пальцы у меня распухли от нервного выворачивания на них колец, приходит Калипсо с моими вещами, бережно собранными в сумку. На эмоции и подробности она суха: всех четырёх наложниц и принца ждёт заключение до выяснения обстоятельств. На них возложен запрет покидать покои то ли ради их безопасности, то ли ради спокойствия окружающих. Мне ничего не остаётся, как стиснуть зубы и кивать. По каменному коридору в сопровождении двух стражниц до Разлом я иду молча.
«Всё обострилось слишком сильно, леди Фэй. Для нас и для вас будет лучше переждать непогоду», — сказала мне на прощание генерал.
Воля её была непреклонна. Всё решили за меня. От непутёвого детектива избавились так же быстро, как и наняли. Хорошие новости: гонорар обещали выплатить, когда обстоятельства проясняться после допросов. Плохие: так паршиво от осознания своего бессилия мне давно не было. Потенциальные деньги вовсе не греют душу, а беспощадно жгут. В квартиру я возвращаюсь под утро и сплю до позднего вечера.
Когда короткие ролики с котиками теряют терапевтический эффект, я откладываю телефон в сторону. Лёжа на кровати в ожидании папы, я разглядываю фотографию Млечного пути и пытаюсь не расплакаться. Келли подбадривает, что это победа, но отчего тогда так щемит в груди? И где же звуки фанфар? Пока что на фоне играет лишь плаксивая музыка, которую бы следовало выключить, да даже подняться и сделать это сил нет.
Что выяснится после допроса? Девушки повторят историю, рассказанную в Распутье, и покажут кинжал. Будет ли этого достаточно для выдвижения обвинений в сторону Зельфейна? И как вообще проходят их суды? Шквал вопросов разрывает мысли и давит пульсирующей болью.
В коридоре щёлкает дверной замок.
Папа.
Через пару минут он стучится в мою комнату, и я отзываюсь.
На пороге появляется мужчина, чьё лицо за последние дни обросло бородой и слоем из претензий к нерадивой дочери, что ослушалась и ушла. Я сажусь на край матраса, боясь взглянуть ему в глаза.
Что я увижу там?
Разочарование.
Вместо того чтобы читать мне мораль, папа подходит и крепко прижимает меня к себе. Замираю от неожиданности, и через секунду тумблер в голове переключается. Горькие слёзы льются по моим щекам, а рыдания сотрясают воздух. Пространство сжимается вокруг нас, и только папины объятия служит щитом от целого мира. Его шершавая рука поглаживает по спине, и он приговаривает в макушку:
— Поплачь, милая. Ты столько пережила за эти дни.
И я плачу, не находя причин. Всё бурлит и кипит. Вырывается на поверхность, как лава из жерла вулкана. Почему слёзы такие холодные? Почему они не сдирают кожу с моих солёных щёк? Я горю. Горю из-за бессилия. Из-за того, что не смогла доказать всем, чего стою. Из-за сомнений, шепчущих: «Ты — бесполезная». Из-за разговоров и прощаний, которых не было.
— Ты сильная и смелая, — продолжает отец. — Я так горжусь тобой.
— Пап, я ничего не смогла. Девушек взяли под стражу, а принц Зельфейн… — Всхлипы чередуются с глотками воздуха. Подобно рыбе, выброшенной жестоким океаном, я пытаюсь набрать в лёгкие кислорода. — Принца обвинят в убийстве, но почему это так меня гложет? Откуда чувство, что я всё испортила? Они обвинят его. Бедная Шай… — Бледные пальцы сжимают папину рубашку сильнее. — Я глупая, если не верю в его виновность? Глупая? Глупая!
— Дочка, ты сделала так много…
— Откуда тебе знать? Ты всё это время был здесь.
— Оттуда, что ты моя дочь, Фэй Мэтьюс. Пускай всё обернулась не так, как ты бы хотела, зато именно с твоей помощью расследование зашло так далеко.
— Так далеко, что даже телескопом Хаббл не разглядеть моих достижений.
— Шутишь. Значит, не всё так плохо.
Я шмыгаю носом и отодвигаюсь, вытирая лицо рукой. Синяки под глазами папы ещё выразительнее, чем до моего ухода.
— Сама не знаю, чего так реагирую.
— Всё запуталось, но не по твоей вине, милая. Клубок оказался слишком туго связан. Такое случается. — Отец взъерошивает мне волосы, и я хихикаю уворачиваясь. — Помнишь, что я постоянно повторяю? Если дело зашло в тупик, то сделай шаг в сторону и наблюдай. А ещё лучше — отпусти нить и затаись. Когда та задёргается…
— Останется проследить за тем, кто дёрнул. Помню, пап. Ты просто кладезь великих цитат. Давай издадим книгу c советами от самого крутого сыщика города?
Он вновь притягивает к себе, смеясь, и я греюсь в тепле его тела.
Так проходит минута, другая.
— Пап?
— М-м?
— Есть кое-что, что я узнала во дворце. Это меня беспокоит, но устроила сейчас я сцену не из-за этого.
— Рассказывай.
— Это о маме. — Он напрягается. — Помнишь то Рождество, когда я выбежала за оленем? Так вот, то был Зельфейн. Он оказался принцем Светлого Двора и… — Слова застревают в горле, и я с силой выталкиваю их: — И моим братом.
Град моих слов уже не остановить. Я рассказываю всё-всё, что только могу вспомнить. Вплоть до того, как пах сад, сколько светлячков билось о стёкла в абажурах на балу и какого кроя было моё звёздное платье. Сглаживаю в рассказе углы про похищение и вовсе умалчиваю про сердечные метания. В конце, когда кажется, я иссякла до дна, отец глубоко вздыхает и серьёзным родительским взглядом смотрит то на меня, то в стену. То в стену, то на меня.
— Похоже, нам нужно обсудить кое-что важное, и я так боюсь, что раню тебя вновь.
Что ещё?
Похлопываю его по плечу, а сама издаю истеричный смешок.
— Выкладывай.
И отец рассказывает, как восемнадцать с половиной лет назад встретил мою маму или ту, кого я ей считала таковой по крови. Элеонор. Она пришла в его агентство за помощью, и у них завязались тёплые отношения. Не любовь, но уже то, что подкрадывается перед её приходом.
В первый месяц знакомства Бэн Мэтьюс осмелился пригласить объект своего обожания на первое свидание в парк. Тот самый, где расположен Разлом Эггерс Гров. Стоял вечер воскресенья, поэтому большинство людей разбрелись по домам. И тут, посреди шума ветра и шелеста травы, они услышали детский плач. Мой плач. Я лежала у дерева рядом с проходом и громко требовала у этого мира внимания. Из-за завесы никто не слышал и не видел комка из слёз, страха и одиночества.
Меня бросили. Оставили на земле с кулоном на шее, который скорее походил на гирю, чем на украшение. Когда папа заглянул в мои заплаканные глаза, я замерла.
“Я никогда не видел таких серьёзных младенцев, — шутит он, делясь эмоциями о том дне. — Ты наблюдала за мной, но казалось, что изучала, анализировала и уже тогда рождала в своей крохотной головке выводы об этом мире и обо мне.»
Родители подождали, но за мной так никто и не вернулся. Сейчас я понимаю, почему Элеонор-Нэд, не могла зайти в Распутье. Она бежала от прошлого и не имела права вернуться в него ни на шаг. Если бы не Бэн и Элеонор, то я бы оказалась в приюте, где в незнании о своих корнях сошла бы с ума, как и сотни других плодов бурных чувств фэйри и человека. Вопреки всем опасениям, зародившимся внутри них, они твёрдо решили воспитать меня как родную.
На следующее утро папа сделал маме предложение. Помнит он этот момент так, как будто он случился вчера. Мама расплакалась в его кабинете из-за навалившихся трудностей, о которых она не могла никому рассказать. Бэн Мэтьюс, будучи простым романтиком, встал на одно колено и надел на её палец кольцо, сделанное собственноручно из скрепок. С тех пор они были вместе, и разлучить их по силам стало лишь смерти.
— Значит, я на год старше и не принцесса?
Папа еле сдерживает слёзы и натянуто улыбается.
Им пришлось записать меня только через год после находки и уменьшить возраст, дабы не вызывать подозрений. Словно я только родилась и вовсе не годовалая малышка. Так происходит в обычных семьях: свадьба, а потом дети. Маме же пришлось ходить с накладным животом и мастерски уклоняться от вопросов друзей и знакомых, как суперзвезда от вспышек папарацци.
