— Неужели так сложно выполнить маленькое одолжение? Не будь меня, вы бы с Оминисом даже никогда не заговорили…
— Убирайся, — шипит она, толкая его в грудь руками. — И не смей говорить о нем, как о какой-то вещи, которая больше не твоя.
— Зато теперь твоя, — мерзко улыбается Себастьян. — В последний раз прошу помочь. Как друга, — от этих слов внутри все переворачивается.
— Нет.
Он рычит от досады и уходит прочь. Себастьян угрожал ей, вот только у него ничего нет: ни чтобы обменять, ни чтобы запугать. Она согласилась прикрывать его убийство, потому что он был напуган, растерян, потому что считала, что время поможет осознать ошибки. Но в отсутствии Анны и Оминиса он стал более озлобленным, а безнаказанность убедила в правильности такого пути.
Сейчас он и впрямь опасен, и рано или поздно им втроем снова придется решать, что с этим делать. Но точно не сегодня. И не завтра, ведь завтра есть дела поважнее.
***
Для последних дней октября стоит удивительно теплая погода. Сухая трава шелестит под ногами, а голубые птицы безмолвно вспархивают, когда они с Оминисом останавливаются посреди поляны. Здесь тихо, если не считать шум водопада где-то вдали и тонкий скрип фонарей, раскачивающихся на ветвистом дереве.
— Я думал, мы будем принимать эликсир под присмотром Шарпа, — говорит Оминис, сбрасывая слизеринскую мантию — солнце в горах почти припекает, не то что в низине, возле озера, где стоит Хогвартс.
— Поверь, кабинет зельеварения вовсе не то, что стоит «видеть» в первую очередь, — Элис удовлетворенно оглядывает пейзаж: замок впереди предстает величественной громадой, чуть правее горная гряда, коронованная снегом, а золотые поля раскидываются до самого горизонта. — Готов? — она вкладывает ему в ладонь маленький пузырек с фиолетово-черной жидкостью, по консистенции как густая жижа.
— А если мы приготовили его неправильно? — паникует Оминис, останавливаясь на полпути.
— Не переживай, — она смыкает пальцы вокруг зажатой в его руке склянки, — я тщательно следила за каждым этапом в приготовлении. Все было точно по рецепту.
На время задания Шарп создал для каждой пары студентов специальные комнаты, чтобы никто не перепутал котлы и не испортил по случайности чье-нибудь зелье. В одной из таких коморок они с Оминисом провели множество часов за настаиванием основы, дистилляцией и, собственно, самой варкой. Он был осторожен и перепроверял все по несколько раз, а Элис не оставляла его без присмотра, но даже так полностью избежать промахов не удалось: первый стоил здоровенного ожога на всю руку, к счастью быстро залеченного, второй дорогих ингредиентов, которые пришлось покупать заново. Результатом стал котелок смолистой гадости — по-другому Элис просто не могла это назвать — с ярко выраженным запахом их крови. Четыре склянки — по одной на каждого при обращении, еще по одной для возврата в собственное тело.
Элис устанавливает время отсчета на зачарованном хронометре — эликсир нельзя использовать больше шести часов — и закрывает глаза. Уже испробовав на себе оборотное зелье, она ждет пузырящейся кожи и невероятной боли в костях. Но боли нет, только головокружение и легкая слабость, тело перестает слушаться, и наконец резкий толчок, как если бы в грудь ударили заклинанием. От неожиданности Элис едва не падает, темнота обволакивает: никаких следов древней магии, никаких ориентиров. Когда теплая рука рядом помогает удержаться на месте, она понимает, что все получилось.
— Оминис? Все хорошо? — повисшая внезапно тишина заставляет волноваться, но тут же Элис чувствует, как колышется вокруг пространство.
— Да… просто… — Оминис хватает ртом воздух, а подходящие слова теряются за ненадобностью. — Тут так ярко и… волшебно. Мир и впрямь… таков?
Привыкшая к нему с рождения, Элис не может представить, каково увидеть свет впервые. Насколько это может быть захватывающе или даже страшно. Все еще держа её за руку, Оминис беспокойно оглядывается и делает первые шаги. Улыбка рвется с его губ — она слышна сквозь удивленные возгласы, читается в порывистых движениях, которые он зачем-то пытается сдерживать.
— Тебе нравится? — спрашивает Элис, все еще пытаясь привыкнуть к чужому голосу внутри себя. — Я долго выбирала место для этого момента.
Чтобы отыскать эту поляну, пришлось облететь всю округу, заглянуть едва ли не в каждую пещеру и рощу. Сюда ее привели мотыльки — следовали на зов магических фонариков, развешенных на единственном дереве. Форма и вид насекомых менялись в зависимости от времени суток, так же как и цвет фонарей. Сейчас, в жаркий полдень, они должны быть зелено-оранжевыми, отливающими золотом, а мерцающий свет розоватым, едва-заметным, но в то же время создающим непередаваемую атмосферу.
Может, тот, кто создал это место, хотел привлечь болтрушаек — они слетались сюда отовсюду, а может, это был тихий уголок для созерцания окрестных видов. Элис даже не пожалела больше получаса времени, которые уйдут на дорогу до Хогварста, впечатления Оминиса, все еще прерывисто дышавшего в метре от нее, несомненно того стоили.
Пока он шуршит опавшими листьями, оглядывая все вокруг, Элис пытается собраться. Она так долго к этому готовилась и все равно, новое тело непривычно, как и новые впечатления. Слишком много звуков, запахов еще больше. Осенний ветер с привкусом тыквы — в преддверии Хэллуина поля усеяны ею, высушенная на солнце трава, примятая их неосторожными шагами. А еще её собственный запах. Едва уловимый парфюм, привезенный из дома, звучит совершенно иначе для Оминиса. Пожалуй, только в его теле она может осознать, насколько это колкий аромат. И если Оминис — это холодный лес после дождя, то она — хлесткие терновые заросли. Смородина и ежевика в окружении шипов, кисло-сладкие ягоды, до которых нельзя дотянуться без боли.
— Я так выгляжу? — пальцы Оминиса внезапно оказываются на её щеках, поворачивают голову, будто он позабыл, что делает это чужими руками.
Её руками! Манящие дикие ягоды смешиваются с терпкостью колючих листьев, оседают на языке, сбивают дыхание. Нет же, вовсе не она, а тело Оминиса реагирует на каждое прикосновение, сладостным эхом отзывается внутри, заставляет тянуться навстречу. И это случайное открытие настолько смущает, что Элис начинает затягивать галстук, пытаясь совладать с собой, и едва не сдается, когда теплые пальцы проводят по шее, неприкрытой ни воротом рубашки, ни мантией. В отсутствие зрительных образов любое касание становится нестерпимо-волнительным и одуряюще-опасным.
— Прекрати, — едва выдыхает она, чувствуя, как теряет контроль над чужим телом.
— Элис… — Оминис замирает перед ней, даже не понимая, что происходит, его удивляет совсем другое, — ты говоришь на змеином языке. Впервые слышу его и не понимаю.
— Я даже не заметила разницы, — притягивая чарами недавно брошенную мантию, Элис спешит накинуть её на плечи и отойти. — И если я могу говорить со змеями, то ты… сможешь увидеть древнюю магию, — эта мысль невероятно радует, поскольку никто, исключая давно почившего Рэкхема в портретной раме, никогда не видел того же, что и она.
— В первую очередь, я хочу увидеть тебя, и только потом твою магию, — говорит он, и Элис снова не знает, как реагировать. — Надеюсь, ты взяла с собой зеркало, — удивляет, что сам не взял, если это намерение так легко пришло ему в голову.
Маленькое карманное зеркальце находится далеко не сразу, Элис нечасто им пользуется. С трудом она представляет, как в него можно разглядеть что-то помимо цвета глаз, но Оминис не теряется и мгновенно увеличивает его в размере заклинанием. Пока он крутится, пытаясь разглядеть себя, Элис пытается не думать о том, касается ли он её тела точно так же как собственного.
— Ты красивая, — говорит Оминис тихо, возвращая зеркало в исходную форму.
Она не спорит, хотя смутилась бы, скажи ей об этом кто-то другой. Но попробуй объяснить тому, кто едва увидел свет, что понятие красоты субъективно, и почти любой человек с удивительным рвением ищет в себе изъяны. Сейчас Оминис все считает красивым: её, небо, птиц, каждое проявление этого мира. Он еще не знает, как уродливы бывают поля битв или изувеченные капканами звери. Пусть хотя бы ненадолго это останется таковым.
