Как всегда было много лет назад, когда они смеялись, шутили, друг у друга рисунки из рук вырывали, резвились, как дети. Вечные бессмертные дети, у которых под ногами весь мир — только пожелай. Только слово скажи, одно, самое-самое важное — «Да», и растворяйся, наслаждайся, летай! Париж, Рим, Токио, все мыслимые и немыслимые подарки, желания и мечты к твоим услугам.
Hello, can you hear me?{?}[Ало, где же ты?]
I’m in California dreaming about who we used to be,{?}[Будто в призрачных мечтах я возвращаюсь в эти дни,]
When we were younger and free,{?}[Где мы свободны и юны,]
I’ve forgotten how it felt before the world fell at our feet.{?}[Где мы летаем в облаках,]
— Моя королева. Любовь моя, — восхищённый шёпот с хриплым придыханием напоследок вылетает из динамиков прежде, чем телефон задушенно запищит и выдаст: «У вас больше нет новых сообщений».
«Моя королева. Любовь моя».
И это становится последней каплей. Смартфон выпадает из тут же ослабевших, мелко-мелко задрожавших рук, глухо стукается о мягкий ковёр, как в замедленной съёмке. Кэролайн сползает на пол, обессиленно прислонившись к дверному косяку. И стены дома сотрясают глухие, сдержанные рыдания, постепенно перерастающие в дикую, в горле клокочущую, истерику.
There’s such a difference between us{?}[Но между нами теперь лишь пыль]
And a million miles.{?}[И миллионы миль.]
***
Это как наркотик. Нет, Господи Боже, хуже, гораздо хуже и въедливее. Как первое убийство. Как вкус крови, размазанной на губах непременно его — и только его — пальцами. Кэролайн не в силах остановиться, не в силах перестать, просто одним укусом обрубить все провода, бахнуть по красной горящей кнопке «Стоп». Она продолжает слушать голосовые сообщения каждый чёртов день, продлевая пытку, слепо надеясь, что поступает правильно («Как и всегда, Кэр, смотри, куда тебя это привело»), что так потом будет легче.
Потому что понимает: уж лучше так, чем без Клауса. А без него вообще никак.
Дьявол его знает, каким образом он всё это провернул. Посмертные звонки — извращённее этой вампирской романтики Кэролайн ещё не видела, но она с радостью сдаётся ей сейчас. Сопротивлялась, отталкивала, бежала столько лет, падая иногда в пропасть, чтобы тотчас же испугаться, вырваться из крепости сильных рук и умчаться, прикрываясь образом хорошей светлой девушки.
Которой уже давно не была. Не после убийств, совершённых ради — за — него. Не после того, как он показал ей новые грани её натуры, о которых она даже не подозревала. Они просто дремали где-то в подсознании, просились наружу. Ждали.
А теперь и ждать-то больше некого.
It’s no secret,{?}[Мы оба знаем,]
That the both of us are running out of time…{?}[Что словно миг проходит наша жизнь…]
Кэролайн не понимает, когда хочет оставить сообщение сама. Да, оно к Клаусу не дойдет никогда, но так… Проще, что ли, легче, чем пытаться по привычке перебить такой близкий, такой тёплый и одновременно холодно-далёкий голос в трубке.
Наверное, так люди (и вампиры, как успела понять Кэролайн они от людей мало чем отличаются: чувствами, преданностью уж точно) и сходят с ума.
— Всё о себе, да о себе, ни капли уважения, Ник.
— Эй, вообще-то это мы тут король и королева мира, так что отдай мне пирожное. Пока мы не превратились в мистера и миссис Смит.
— Нет, мы не пойдём на Эйфелеву башню. Кто там не был? Нет, мы не займемся там сексом, даже не предлага… Хотя, постой, как-как ты хочешь там меня уговорить?
Hello, how are you?{?}[Ало, ну как ты?]
It’s so typical of me to talk about myself.{?}[Ты прости меня за то, что говорю лишь о себе.]
Проглоченные, или нет, — недовысказанные слова оставались витать в воздухе, а молчать Кэролайн больше не может. Ей нужна чёртова иллюзия, будто и он её слышит, пусть и ответить не может. А так услышать хочется простое: «Я в порядке. Знаешь, в Мистик-Фоллс и Новом Орлеане всегда скучно было, а здесь… Здесь свобода, любовь моя, просто Рай! Жаль только Парижа нет. И красок. И тебя».
I’m sorry, I hope that you’re well.{?}[Дай мне знак, что ты в порядке]
Did you ever make it out of that town
Where nothing ever happened?{?}[И ты покинул тесный город на пути к своей мечте]
А потому она нажимает на автоответчик, не дав себе одуматься. И так потратила на это времени слишком много.
— Привет, это я, — кажется, будто в горло залили жидкий азот: звуки выходят кашляющие, шелестящие, и Кэролайн зажмуривается на мгновение, смаргивает горячую влагу с ресниц. Дышать. Не думать. Он бы не хотел видеть её ревущую, не за это он её полюбил.
«А разве для любви нужны причины?»
Так тянет внутренний голос, и новая, более мудрая, более взрослая, Кэролайн, вторя ему, нарочито непринужденно вскидывает голову, выдавливает из себя, мешая слёзы с нездоровым энтузиазмом:
— Ну так что, есть планы пооригинальнее Эйфелевой башни? Или ты уже слишком стар для новенького, мистер ужасный первородный гибрид?
Ей ожидаемо никто не отвечает. Только гул крови в ушах нарастает всё сильнее, пульсацией отдаёт в стучащую в висках тупую боль. И отчего-то становится легче. Она говорит с ним. Хотя бы так. Сквозь года, миры, расстояния, сквозь время. Если бы его удалось повернуть вспять, она бы ни за что не ушла тогда, не бросила. Сделала бы хоть что-то, попыталась бы, не сдалась, прикрывшись в очередной раз тем, что поступает правильно. Клаус умирает ради дочери. Он так решил. Возможно, ответь ему
Кэролайн взаимностью раньше, ничего этого не было бы. Клаус бы поверил, что тьма конечна, что он не злодей её истории, что он, Господи, всего лишь человек, и плевать, что гибрид.
А теперь ей остаются только длинные мерные мертвые гудки, с каждым звуком отрывающие что-то от и так уже давно мёртвого, далеко не от вампиризма, сердца. Лишь бы Клаус обрёл Покой. Надеяться остаётся лишь на эту милость.
Hello from the outside,{?}[Здравствуй из других миров,]
At least I can say that I’ve tried.{?}[Мне не стереть моих грехов.]
To tell you I’m sorry, for breaking your heart,{?}[Но лишь прошу я снова, прости за ту боль,]
But it don’t matter, it clearly doesn’t tear you apart anymore…{?}[Но никого нет дома, и я надеюсь, обрел ты покой…]
Кэролайн себя абсолютно не контролирует, потому как случайно — хотя нет, совершенно осознанно — нажимает на живой вызов. На который больше никто и никогда не ответит.
Ведь нет больше на свете первородного гибрида, держащего в тисках этот греховный мир.
Нет первородного гибрида, обещающего ей стать её последней любовью, спасающего миллион раз, прилетающего всегда на первый зов.
Смотрящего каждый раз так завороженно, точно это она — маленькая глупышка Кэролайн — самое ценное произведение искусства в любом известнейшем музее мира. К чёрту Пикассо, если рядом стоит она! И Кэролайн действительно ощущала себя его маленьким божеством.
Hello from the other side,{?}[Здравствуй из других миров,]
I must’ve called a thousand times.{?}[Прости за тысячи звонков.]
To tell you I’m sorry, for everything that I’ve done,{?}[Но я молю Бога, чтобы услышать тебя,]
But when I call you never seem to be home…{?}[Но никого нет дома, и вновь скажу я…]
Гудок.
Второй
Третий.
Она притопывает, разминает затёкшую ногу. Ещё пара секунд. Всего пара секунд, чтобы понять — всё кончено. Навсегда и навечно. Только сейчас Кэролайн понимает новый смысл этих слов, этого девиза семьи Майклсонов, членом которых она так и не стала. Не станет. Больше уже никогда.
Гудок. Ту-ту-у-ту-у-у…
Кэролайн дышит через нос рвано, цепляется за ледяную прохладу трубки, что кажется теперь нестерпимо горячей. Ещё мгновение. Чтобы отпустить, попрощаться окончательно и идти дальше. Одной, ведь Клауса не заменит никто, а обещание любить Стефана вечно — не более, чем жалкая попытка убежать от собственных чувств. В который раз. Клаус и правда выполнил обещание — стал её последней любовью. А ей останется сдержать своё — не забыть его никогда.
