– Верно, – согласился Луций. – После четырнадцати долгих лет я почувствовал, что снова дышу.
– Дыши сколько влезет, если тебя устраивает здешний запах! – погрозил пальцем Марциал. – Хотя я должен признать, что после снесения всех этих триумфальных арок со статуями и расчистки улиц ходить по городу стало гораздо легче. Без позолоченного Домициана на каждом углу и правда есть где повернуться. А что вообще сделали с его изваяниями?
– Нерва расплавил их, чтобы пополнить казну и заплатить преторианцам, – ответил Луций.
– Кстати, о статуях, – подал голос Дион. – Наш старый друг выглядит столь же великолепно, как и в первую встречу. – Он указал на статую Меланкома, задающую тон всему саду. – Помните?
– День, когда нас осыпало пеплом Помпеев? – уточнил Эпиктет. – Да разве такое забудешь!
– Кажется, будто вечность прошла, – молвил Дион. – Но Меланком не стареет. Какое замечательное произведение искусства! Несравненное! Пусть Эпафродит завещал основное имущество тебе, Эпиктет, что правильно и хорошо, однако я рад, что скульптуру он оставил тебе, Луций. Меланком великолепен в твоем саду.
Луций кивнул:
– Я вспоминаю Эпафродита всякий раз, когда смотрю на статую, а смотрю я на нее ежедневно.
– За Эпафродита! – поднял чашу Марциал.
– За друга! – хором подхватили остальные.
Луций залпом допил свою приправленную воду, остальные – вино.
– Не понимаю, как ты это пьешь, – заметил Марциал. – Воздерживаешься от вина в подражание старому учителю?
– Так и есть, – кивнул Луций. – Посильно я стараюсь подражать ему во всем.
– А где сейчас Аполлоний? – спросил Дион.
– Был в родной Тиане – это последнее, что я слышал. Но он постоянно в пути. Я надеялся, что Учитель вернется в Рим по случаю кратковременного воцарения его друга Нервы, но он так и не появился.
Эпиктет улыбнулся:
– В Эфесе об Аполлонии рассказывают замечательную историю. Слыхали?
– Конечно, – сказал Дион, и Луций кивнул, но Марциал пожал плечами:
– Просвети меня, Эпиктет.
Стоик обрадовался свежему слушателю.
– В тот день, когда придворные убили Домициана, Аполлоний находился в Эфесе, за сотни миль от Рима, и выступал перед огромной толпой. Вдруг он умолк на полуслове, уставился вдаль, начал раскачиваться и хвататься за воздух. «Молодец, Стефан! – воскликнул он. – Ура Стефану! Давай! Рази кровожадное ничтожество! Вот так! Так! Дело сделано! Ты пронзил, ты ранил, ты уничтожил тирана!» Свидетелей было столько, что всякие сомнения исключены, а случилось это ровно в тот самый час, когда был убит Домициан. Тогда-то никто не понял, о чем говорит Аполлоний, но, как только пришли новости из Рима, стало ясно, что Аполлоний являлся очевидцем убийства. Поистине, он обладает удивительным даром прозревать далекие события. Теперь он, куда ни придет, привлекает больше последователей, чем когда-либо. Поверь, что в Никополе эту историю знают все.
– Ее пересказывают и в Прусе, – кивнул Дион. – После того случая Аполлоний прославился на всю империю. По-твоему, рассказ правдив, Луций?
– Думаю, да, – криво улыбнулся тот. Он вспомнил о шифрованном письме, которое написал Учителю за десять дней до покушения и считал последним. Там сообщался не только день, но и час предсказанной смерти Домициана, а также имя будущего убийцы. Его позабавило, что в тот момент, когда он боролся на балконе с Катуллом, а Стефан резал Домициана, Аполлоний ободрял их криками из Эфеса, за сотни миль.
Пришел Илларион. Настало время отправиться на Форум.
* * *
Такого ликования Луций не припоминал. Прибытие нового императора предвкушалось не один месяц. Народ распирало от волнения, и на Форум стекся весь город, включая стариков, обычно избегающих столпотворений; дети же сидели на плечах у взрослых. Крыши проседали под весом зевак. У храмов и алтарей выстроились длинные очереди желающих помолиться за здравие нового императора, воздух полнился ароматом благовоний. Настроение не было благоговейно-религиозным, как на особых праздниках; не наблюдалось и патриотического пыла триумфальных шествий, равно как и того кровожадного буйства, что возбуждалось зрелищами в амфитеатре. Общий тон был более легким, прозрачным, но проявлялся не меньшим воодушевлением. В воздухе витали радость, облегчение – и надежда, как наконец-то сформулировал Луций.
Оказалось, Марциал ошибся во всех предположениях насчет вступления Траяна в город. Новый император прибыл не в колеснице, не верхом и не в паланкине. Он явился пешком и был облачен не на манер полководца, как поступал в подобных случаях Домициан, а в тогу. Вид нового императора, входящего в город запросто, как обычный гражданин, породил шквал аплодисментов. Даже шествуя на своих двоих, Траян уга дывался издалека благодаря росту. Рядом с ним, грациозно улыбаясь, вышагивала и махала толпе его жена Плотина. В свои сорок с лишним императорская чета выглядела вполне заурядной, но физически крепкой. Непринужденные манеры супругов казались совершенно естественными.
На небольшом расстоянии за ними следовал двоюродный племянник и подопечный императора Адриан, тоже уроженец Испании. Юноша немногим старше двадцати был, как и Траян, высок и могучего сложения. Он превосходил дядю красотой, но рубцы от фурункулов портили его гладко выбритые щеки. Перед лицом ликующей толпы он держался гораздо скованнее, чем доброжелательный Траян. Говорили, что родственники очень близки; именно юный Адриан, служивший под началом Траяна на германской границе, принес дяде весть о том, что тот объявлен императором.
В центре Форума собрался группами весь сенат, приветствуя нового правителя; впереди стояли главные магистраты и старшие сенаторы. Луций же с друзьями находились в толпе поблизости. Когда Траян начал подходить к шеренге встречающих, Адриан, глянув в сторону Луция и его компании, что-то шепнул дяде на ухо. Император кивнул, повернулся и направился прямиком к ним.
Траян поднял руку в приветственном жесте:
– Дион Прусийский! Эпиктет Никопольский! Никак вы говорите «добро пожаловать в Рим» сему скромному гражданину? – У него был отчетливый провинциальный акцент.
Луций был поражен вниманием Траяна. Еще больше его изумила непринужденность, с которой реагировали друзья-философы.
– Цезарь пришел домой, и его народ счастлив, – ответил Эпиктет.
– Дом народа пустовал слишком долго, – добавил Дион. – Цезарь с супругой наполнят его светом и радостью.
Траян рассмеялся. Вблизи он оказался даже огромнее, чем думал Луций. У него было простецкое, но приятное лицо с длинным носом; густая шевелюра начинала седеть.
– Мы не встречались, и вам, видать, непонятно, как я вас узнал. Спасибо племяннику. Юный Адриан еще тот ученый – я называю его Маленьким Греком. Он слишком застенчив, чтобы подойти познакомиться, но настоял, чтобы это сделал я. Много-много ночей Адриан читал мне в палатке твои, Дион, труды. Я смеялся и даже плакал, если вы можете представить слезы у такого здоровяка. Твои рассуждения о Меланкоме восхитительны! А что до тебя, Эпиктет, то жена отзывается о тебе весьма высоко, хотя мне кажется, что ей ближе эпикурейцы, нежели вы, стоики. Я оставляю философию Плотине и верю всему, что она говорит. Так куда проще. А кто ваши спутники? – Он показал на стоявших в сторонке Луция и Марциала.
– Это наш хозяин, мы у него гостим, – ответил Дион. – Его зовут Луций Пинарий. А вот и знаменитый поэт Марциал.
Марциал, полный рвения, шагнул вперед:
– Добро пожаловать, Цезарь! Наконец-то настал день твоего прибытия. Нынче все горожане и чужеземные посланники в пышных одеждах, как один, выступают тебе навстречу и радостно восклицают: «Весть о прибытье твоем в твой город дошла уж до Рейна!» – Он слегка поклонился.
Траян какое-то время созерцал кончик своего носа. Подвигав взад-вперед мощной челюстью, он кивнул философам:
– Что ж, мне пора поздороваться с сенаторами. – Он развернулся и направился к встречающим.
– Невероятно! – произнес Луций. – Он приветствовал вас даже раньше магистратов.
