Адриан кивнул и забрал свиток.
– По-моему, слова замечательные, если учесть, по какому случаю и в какой атмосфере они прозвучали. Твой дед говорил об обреченных рабах как о людях, а не собственности, словно их страдания не пустяк. В то время его мнение осудили и вы смеяли, но поколения меняются, человечество развивается, и я полагаю, что Тит Пинарий был не только сострадателен и храбр, но и мудр. Божественный Траян часто говорил мне: если император может найти способ справедливо уменьшить страдания пусть даже самых презренных подопечных, то он обязан его применить. Думаю, нам представился случай поступить именно так. Поэтому я объявляю ряд эдиктов, касающихся наказания рабов. Первое: если хозяин убит дома, то ни один раб не подлежит допросу под пыткой, кроме тех, кто находился достаточно близко, чтобы знать об убийстве. Реформа назрела давно.
Собравшиеся одобрительно загудели. Многие почтительно кивнули Марку, признавая прозорливость его деда.
– Далее, – продолжил Адриан, – хозяин больше не вправе убить раба сугубо по желанию. Казнь раба назначается судом. Далее: хозяин не вправе продать раба или рабыню для плотских утех или в гладиаторы, пока не доказано, что больше раб ни к чему не годен. Далее: я намерен ликвидировать существующие работные дома, куда некоторые хозяева за плату передают нежеланную челядь и где оказываются даже несчастные вольноотпущенники, вынужденные отрабатывать долги. Я побывал там, увидел невообразимые мучения обитателей и собираюсь закрыть подобные заведения.
Откровения императора были встречены молчанием. Адриан оглядел помещение:
– Хочет ли кто-нибудь высказаться о моих идеях?
Вперед шагнул седой, гладко выбритый сенатор:
– Цезарь, сегодня ты познакомил нас с трудом под названием «Удивительные истории». Но твои радикальные предложения чудеснее любой диковины из книги. Услышав о зубе существа величиной с корабль, я затаил дыхание, однако новость, что римский гражданин будет не властен наказывать рабов по своему усмотрению, и вовсе вышибла из меня дух. Боюсь, новые законы Цезаря окажутся крайне непопулярными, и не только среди людей богатых, владеющих многими рабами. Представь простого человека, у которого лишь горстка прислужников. Без абсолютной власти над ними – да, вплоть до права убить – не видать ему покоя в родном доме ни днем ни ночью. Наши предки приняли подобные законы неспроста, и Божественный Август заново их утвердил. Я опасаюсь, что новшества вызовут немалое недовольство и создадут хаос, с которым магистратам не совладать.
Адриан поднял руку, призывая к молчанию:
– Если случатся беспорядки, ответственность ляжет именно на магистратов. Их обязанность – пресекать подобные вспышки независимо от причин и следить за исполнением законов, в том числе и таких. Если магистраты не справляются с порученным делом, их заменят более способными.
Сенатор склонил голову и отступил. Больше никто не осмелился высказаться.
– Если других дел нынче утром нет, я готов приступить к завтраку, – объявил Адриан.
Подали разнообразные блюда, и император подозвал к себе Марка.
– Пигмалион, а каково твое мнение о моих идеях?
– Я не государственный деятель, Цезарь.
– Пожалуй, но им был твой дед. Удивительно, правда? Мне пришлось дважды проверить, дабы убедиться, что Пинарий, произнесший речь перед Нероном и сенатом, и впрямь твой дед. Он проявил нешуточную выдержку. Гордись, Марк Пинарий, что в твоих жилах течет его кровь.
– Я горжусь, Цезарь. Благодарю за приглашение и возможность услышать дедовы слова.
– Да, я рассчитывал тебя порадовать. Как продвигается работа над статуей?
– Хорошо, Цезарь, и довольно быстро. Очень скоро я покажу тебе результат.
– Отлично! – Адриан глянул на Антиноя, который сидел рядом с Флегоном и просматривал «Удивительные истории». – Жду не дождусь.
* * *
И вот Марк пригласил императора в мастерскую.
Пришла и Аполлодора присмотреть за рабами, которые чистили и украшали помещение по столь важному случаю. Марк уверял жену, что не стоит хлопотать.
– Тут мастерская, – объяснял он, – в ней и должен царить беспорядок, и пусть все будет в мраморной пыли. Император знает, куда идет.
Но Аполлодора убедила мужа в обратном. Если Адриан будет доволен – а так, разумеется, и случится, – то Марку наконец представится возможность попросить об особой милости: вернуть из ссылки тестя.
Аполлодора настояла и на присутствии четырехлетнего Луция: якобы мальчик должен увидеть отцовский триумф. Несомненно, она подумала и о том, что вид малыша может разжалобить императора по отношению к его деду.
Час визита близился, и Марк волновался все сильнее. Мало того что Адриан будет судить его труд, вдобавок Марку придется обратиться к нему с деликатной просьбой о тесте, и от исхода дела зависело женино счастье. В последний раз остановился он перед статуей, оценивая чувственные изгибы обнаженного тела, наклон головы, рассеянный взгляд и блуждающую улыбку. Затем набросил на изваяние холстину.
Из вестибула донесся шум. Вбежал Аминтас:
– Хозяин…
– Да, я знаю, император пришел.
– Он оставил свиту на улице. С ним один Антиной.
– Так что же? Проводи их сюда!
Император и Антиной вошли. Марк встал у накрытой статуи. Аполлодора примостилась рядом, с маленьким Луцием под боком.
Никто не произнес ни слова. Адриан улыбнулся и шевельнул рукой, приглашая Марка к действию.
Марк сдернул покров. Статуя предстала во всей красе.
Адриан подступил к фигуре и медленно обошел ее, оценивая с головы до ног. Лицо его хранило бесстрастное выражение.
Антиной улыбался, явно довольный своим образом. Впрочем, статуя не удивила его, поскольку он уже видел ее на разных этапах создания.
Марк повторил про себя заготовленную короткую речь: «Недавно, Цезарь, ты счел уместным одобрить просьбу моего деда проявлять милосердие даже к низшим. Есть просьба и у меня, удовлетворить которую в силах лишь Цезарь. Я прошу тебя быть милостивым и простить…»
– Ошибка, – произнес Адриан. Он описал полный круг и остановился перед статуей, пристально созерцая ее. Лицо императора по-прежнему ничего не выражало.
Марк моргнул. Высказывание было столь резким и лаконичным, что он усомнился, правильно ли расслышал.
– Ошибка, Цезарь? Если остались мелкие изъяны, где я недостаточно отшлифовал мрамор… – забормотал Марк, хотя не сомневался в совершенстве каждого дюйма статуи.
– Нет. Ошибочна вся идея. – Тон Адриана был ледяным. Он отвел взгляд и от статуи, и от ее автора. – Тут моя вина, Марк Пинарий, а не твоя. Не следовало рассчитывать, что ты или любой другой способен воплотить мою мечту. Теперь я в этом убедился.
– Цезарь, если тебе не нравится поза или наклон головы скульптуры…
– Мне в ней ничего не нравится. Во имя Геркулеса, посмотри на Антиноя! А потом на эту… карикатуру.
Дрожа, вперед шагнула Аполлодора:
– Цезарь, сходство несомненно.
– Да где тебе понять? С тем же успехом ты могла бы быть слепой! Как и ты, Марк. Да, тебе присуще известное мастерство. Я уверен, что ты создал именно тот образ, который хотел. Но у тебя нет глаз, чтобы видеть. Эта… вещь… не Антиной, даже не смутное подобие. Неужели я один его вижу? – Адриан резко отвернулся от статуи, будто в приступе отвращения.
Аполлодора в отчаянии взглянула на Марка.
– Муж мой, давай же! – прошептала она.
– Сейчас не время, – процедил он сквозь зубы.
Но Аполлодора слишком многого ждала от встречи с императором и не могла упустить случая. Она метнулась к Адриану, который уже собирался уходить, и пала на колени:
– Цезарь, мы просим о милости. Мой отец томится в Дамаске и хочет вернуться в Рим. Прости его – умоляем!
Адриана передернуло. Он отмахнулся от просительницы и пошел прочь.
Последовавший за ним Антиной оглянулся и бросил прощальный взгляд на статую. Для Марка лица юноши и статуи выглядели зеркальными отражениями друг друга, абсолютно схожими во всех отношениях.
