Киона со слезами на глазах отложила письмо в сторону, не дочитав его до конца. Фокстерьер, сидя в своей корзине, стоявшей на полу между двумя этажерками, заставленными книгами, бросил на нее взгляд, который показался ей сострадательным.
«Да, Фокси, я, как это ни глупо, снова плачу. Понимаешь, это ожидание становится уж слишком долгим. Мне хотелось бы снять это ожерелье. Мои косы ведь уже доросли до груди, не так ли? К счастью, у меня есть мои ученицы, мой класс, моя – как выразился журналист – уникальная школа. Но насчет уникальности журналист был неправ: первым такую школу создал Овид. Вот его-то бесплатная школа возле резервации и была в свое время уникальной».
Киона покачала головой, чувствуя досаду из-за того, что так сильно нервничает, и злясь из-за того, что приходится подчиняться судьбе, которая у нее, как она считала, очень нелегкая. За последние два года, прошедшие в учебе, работе и тщетных надеждах, она научилась контролировать дарованные ей природой удивительные способности. Ей удалось это сделать благодаря чтению соответствующей литературы и благодаря опытам, которые она проводила, оставаясь наедине с собой. Она знала теперь, что к билокации следует прибегать только в самых крайних случаях, и потому никогда не пыталась предстать перед взором Людвига или его детей, поскольку они все трое жили спокойной жизнью в доме семьи Бауэр в благоприятной обстановке.
Что касается способности Кионы читать чужие мысли, то она использовала ее преимущественно с животными. Она теперь запросто могла усилием воли отгородиться от мыслей и чувств своих родственников и прочих людей, находящихся рядом с ней. Только лишь ее видения по-прежнему не подчинялись ей и «капризничали»: начинались, когда она этого не хотела, и, наоборот, не начинались, когда она пыталась заглянуть в свое будущее или в будущее других людей.
Чтобы успокоиться, Киона решила совершить прогулку. Она свистнула фокстерьеру и надела старую соломенную шляпу.
– Пойдем поболтаем немного с Фебусом и Базилем. Я поняла, что тебе уже надоело сидеть взаперти в этой комнате. Однако тебе следовало вести себя прилично и не кусать моих учениц за щиколотки, когда они играют в мяч.
Песик побежал вслед за ней, однако едва он оказался на крыльце фермы, защищенном от солнца и дождя широким навесом, как вдруг начал неистово лаять.
«Ты меня напугал, дуралей!» – проворчала Киона.
Ее сердце сильно забилось. Почувствовав головокружение, она схватилась за перила и закрыла глаза. Звуки, раздававшиеся вокруг нее, вдруг стали необычно громкими. Она услышала с удивительной отчетливостью, как поют птицы, как шумит ветер в ветках деревьев, как жужжат пчелы возле цветов яблони… «Недомогание… У меня начинается недомогание! – испугалась она. – Но почему?»
Она с ужасом подумала, что увидит сейчас, как кто-то из близких ей людей оказался в беде, или сильно заболел, или же стал жертвой несчастного случая… Однако увидела она нечто совсем иное. Перед ее взором предстал Людвиг – ярко освещенный солнцем, загорелый, с коротко подстриженными волосами, с напряженным выражением лица, в котором чувствовались волнение и нетерпение, хотя его светлые глаза улыбались и поблескивали от огромной радости.
– Он скоро вернется. Я скоро получу от него письмо! – воскликнула Киона.
– Он уже вернулся, Киона, посмотри на него, посмотри на меня, – раздался в ответ ласковый голос.
Он раздался так близко, что Киона с ошеломленным видом открыла глаза.
Людвиг стоял на нижней ступеньке крыльца. Он был точь-в-точь таким, каким Киона только что увидела его в своем мимолетном видении, но теперь он уже не улыбался, а смеялся. Его появление здесь было таким неожиданным и невероятным, что Киона несколько секунд стояла абсолютно неподвижно, не веря своим глазам. Однако затем все ее сомнения развеялись. Два с лишним года разлуки тут же улетучились из ее памяти так, как будто тот день зимы 1950 года, в который они расстались, был не далее как вчера.
– Но как ты здесь оказался? – спросила Киона, бросаясь в объятия Людвига.
– Я совершил долгое путешествие – очень долгое – и наконец-то прибыл в хороший порт.
Полюбовавшись красотой Кионы, он крепко обнял ее и стал целовать в щеки и лоб. Когда он ее увидел, это стало для него шоком. Она осталась в его памяти худенькой – почти бесплотной – девушкой, похожей на золотоволосого блистательного ангела, а теперь она стала уже гораздо более «земной» и осязаемой: хотя ее щеки были уже не такими пухлыми, как раньше, ее грудь, наоборот, стала больше выпирать вперед, набрав, по-видимому, энергии и жизненной силы, да и прочие женские формы заметно округлились. В общем, Киона стала еще красивее.
Она позволяла ему себя ласкать, обхватив его руками и прижимаясь к нему. В объятиях Людвига ее охватило чувство чудесной безмятежности – как будто она наконец нашла на этой земле надежное пристанище, в котором ее будет окружать любовь.
– Я оставил детей у Лоры. Я позвонил ей заранее с почты, – сказал Людвиг между двумя поцелуями.
– А под каким предлогом ты оставил их у нее?
– Мне не потребовались никакие предлоги. Лора была очень рада снова их увидеть и приютить сегодня вечером у себя. Твой отец тоже.
– Им, наверное, стало интересно, куда это ты собрался, – забеспокоилась Киона. – Я им про нас с тобой ничего не говорила. Мин и Тошан в курсе наших отношений, ты об этом знаешь, но я предпочитала дождаться твоего возвращения, прежде чем рассказывать о них всем остальным родственникам.
– Мы с тобой приняли такое решение вместе, разве не так? Но теперь твоему отцу и твоей мачехе уже обо всем известно. Знаешь, что я им сказал?
– Давай ты не будешь загадывать мне загадки!
– Я сказал им следующее: «Дорогая мадам Лора, дорогой месье Жослин, у меня свидание с Кионой. Свидание, которое было назначено еще тогда, когда мы оба только появились на свет».
– Ты и в самом деле так сказал?
– Да. Думаю, они почти все поняли, если судить по тому, что оба широко улыбнулись. Они, наверное, кое о чем догадывались.
– Ты прав. Вполне возможно, что Мин не смогла удержать язык за зубами и проболталась им. Но это уже не имеет значения, ведь ты здесь.
Киона посмотрела на Людвига, чтобы убедиться, что он и в самом деле вернулся, и коснулась пальцем его губ и висков.
– У меня такое впечатление, как будто мы и не расставались, – прошептала она.
– Ты была со мной там, в Германии, в моем сердце, – ответил он, пытаясь ее поцеловать, но на этот раз уже в губы.
– Подожди, – сказала она с улыбкой, которая была лучезарнее весеннего солнца.
Он ждал. Она грациозным движением сняла со своей шеи ожерелье из ракушек и засунула его в карман юбки. Затем она распустила свои косы и встряхнула пальцами рыжевато-золотистую копну мягких волнистых волос.
– Теперь я готова! – прошептала она. – Готова стать счастливой рядом с тобой, любовь моя.
Людвиг нежно прикоснулся своими губами к ее губам с безграничным почтением, и их поцелуй со вкусом вечности был радостным, нежным и легким. Вот так поцеловались эти два ангела возле озера Сен-Жан в июне 1953 года.
