ОНА ВЫШЛА НАРУЖУ — НЕБО ПРОСВЕТЛЕЛО, ПРИ свете зари вдруг показалось, что на деревьях проклюнулись почки, — на миг ей привиделось, что уже начало весны, этот снегопад был последним, но тут ветер пробрал насквозь, и она поняла: наступила зима.
Она спустилась по той же тропинке, по которой они с медведем пришли к пещере, сообразила, что идет по знакомым местам. Направление она определяла по солнцу и компасу, двигалась к югу, вышла к ручью, который тек через рощу и падал с уступа, потом свернула на запад.
А когда солнце, скрытое облаками, вроде как подошло к полудню, она остановилась в негустой роще, чтобы поесть и несколько раз замерить свою тень. Повторив это на следующий день, она обнаружила, что тень не вытянулась, по крайней мере, так ей показалось, — так что она приняла этот день за зимнее солнцестояние. Она принесла с собой палочки, из которых до того смастерила силок, и вырезала на самой длинной из них метку ножом. Первый день. Теперь у нее есть календарь.
ПОСЛЕ ТРЕХ ДНЕЙ ХОДЬБЫ ПО ГЛУБОКОМУ СНЕГУ — она останавливалась только поспать, поискать пищу и наполнить водой сушеную тыкву, девочка оказалась на берегу замерзшей широкой реки, окаймленной широкими луговинами и зарослями облетевших берез и ив, приречье же напоминало белые листы, русло петляло по дну неглубокой долины. Она подошла, опробовала лед. Отец научил ее определять его толщину по цвету и типу воды. Она очистила поверхность от снега, лед оказался непрозрачным и зернистым, потом легла на живот — распределить вес и вслушаться. После той метели температура каждый день опускалась ниже точки замерзания. На озере лед бы уже был толщиной в длину руки. А вот ледостава на реке она еще никогда не видела. Она опустилась на четвереньки, продвинулась немного вперед, снова легла на живот, вслушалась, проползла на коленях еще пять шагов. Потом поднялась, сделала еще три. Она ведь видела эту реку и раньше, небыструю, но глубокую. Теперь река замерзла полностью. Девочка не разглядела ни одной полыньи — хотя на быстринах и могли быть промоины, — не увидела ни одного тороса, а ведь ветер и течение могли нагромоздить льдины одну на другую, оставив под ними большие воздушные ловушки. Она двинулась к другому берегу, от того места, где она стояла, до него было не дальше, чем от их дома до озера: ее будто тянуло преодолеть это расстояние. Она встала на колени, еще раз взглянула на поверхность, потом поднялась снова.
Уже некоторое время ее не покидало ощущение, что ее преследуют. Когда она останавливалась поесть, когда попадала на узкое место на тропинке. Она ничего не слышала, только чувствовала. Пересечь реку ей хотелось не только чтобы уйти из тех краев, где она провела больше времени, чем могла себе представить, но и чтобы вернуться туда, где время текло в привычном месте, пусть в этом привычном месте она теперь и была одна.
Она сделала еще четыре шага к берегу, раскинула руки, будто перед полетом, и двинулась вперед, сперва быстрым шагом, а потом побежала со всей той скоростью, какую можно было развить на припорошенном снегом льду.
НЕ БЫЛО НИ ТРЕСКА, НИ ДВИЖЕНИЯ, НИ ЗВУКА, похожего на стон. Лед лопнул, и она камнем провалилась вниз, забрав с собой на глубину только тот воздух, который успела втянуть в легкие от удивления.
Вода была темной, холод — непереносимым, он стянул грудь, будто тетива. Девочка перевернулась, стала искать свет, падавший в промоину, увидела, как он косо вливается сквозь треснувший лед. Она изо всех сил гребла против течения, а оно увлекало ее вперед, увлекало вниз, однако унести не могло. Что-то ее удерживало, и тут она вспомнила про свою торбу. Она зацепилась за внутреннюю поверхность льдины. Девочка подняла голову над водой — там в кармане подо льдом оставался воздух, — вдохнула и стала продвигаться назад к промоине, через которую упала. Холод пробирал насквозь, боль от него била молотком по телу и голове. Она по чуть-чуть сдвигалась ближе к промоине, и когда поняла, что сможет до нее дотянуться, выбросила вперед руки, нырнула вглубь, чтобы отцепить торбу, и изо всех сил заработала ногами, понимая, что, если она не ухватится за край, на то, чтобы повторить попытку, не хватит ни воздуха, ни сил. Она работала ногами, сопротивляясь течению, крепко держалась за зазубренную кромку льда, замерзшие ноги извивались под водой, — и так, не разжимая рук, она наконец выбралась из промоины на льдину.
И тут она почувствовала укус в загривок, плечи будто бы сдавило в мягких тисках, тело оторвалось от земли, замерзшие ноги поволоклись по снегу; лед под ней и тем, кто ее нес, потрескивал в такт шагам, а они все стремительнее продвигались к берегу, и единственным теплом, которое она ощущала, было теплое дыхание в месте укуса, в дыхании ощущались нежность и напор, а ее все влекли вперед и вот наконец опустили на снег и заиндевелую прибрежную траву.
Так вот она какая, смерть, подумала девочка, почему-то при этом зная, что это неправда; она попыталась встать, и тут могучая пума, опушенная золотом с черной каймой, с носом в форме взлетающего голубя, цвета сумаха, подсунула под нее лапу, подхватила, затянула в мягкую теплую шерсть на груди и помчалась через равнину назад к лесу.
~~~
ОНА ВСПЛЫВАЛА, ПОГРУЖАЛАСЬ И ВСПЛЫВАЛА вновь, сообразив, что на сей раз, в водах сна, ей удается дышать. Когда голова поднялась над поверхностью, она окинула взглядом озеро и увидела, что отец уплывает прочь в старом берестяном каноэ. Она поплыла, загребая размеренно и сильно, как плавала в летние дни, когда еще была девочкой, пока руки не устали — уже не оторвешь от тела, и тут она вновь начала тонуть, вода делалась все холоднее, поверхность исчезала вдали, тускнела, подобно гаснущему костру.
ОНА ПРОСНУЛАСЬ, ЗАЖАТАЯ МЕЖДУ ДВУХ ПОКРЫТЫХ мехом тел: колючих шерстинок спящего медведя и мягкой шкуры пумы — большая кошка все еще обнимала ее лапами, защищая от холодного пола пещеры.
Она вытянулась вдоль бока медведя, пума подвинулась, давая ей медленно сесть и осмотреться. В устье пещеры лился яркий дневной свет, девочка попыталась встать лицом к этому свету, но не смогла. Ощупала плечи — там ли торба, оказалось, что там. На ногах у нее все еще были башмачки, которые ей сделал отец. Она повернулась к стене, посмотрела, как дышит во сне медведь — трубные вздохи, бока вздымаются и опадают, тело — разомкнутая дуга, похожая на серп ущербной луны. Потом она повернулась к пуме, чей силуэт четко обрисовывался в свете дня. Снова попыталась встать, но колени подкосились, пришлось сесть обратно и обхватить себя руками, чтобы унять дрожь; после этого она подняла глаза и увидела, как пума выскользнула из пещеры.
ОЧЕНЬ НЕСКОРО ОНА СМОГЛА ВСТАТЬ И СДЕЛАТЬ первые шаги. Добралась до передней части пещеры и обнаружила все необходимое, чтобы развести костер: растопку, хворост и поленья — все собрано и высушено, лежит на камнях. Она допила воду из тыквы, сбросила торбу, вытащила кремень и кресало, высекла искры — и вот растопка занялась. Тогда она достала из торбы мокрое одеяло, постель, разложила на просушку.
К середине дня она все сидела у пламени костра, встала лишь собрать еще растопки и сосновых игл для чая, а потом выпила его, обхватив обеими ладонями кружку — ее она держала точно уголек, сберегая тепло, которое хотела сохранить внутри себя. Посмотрела в дальнюю часть пещеры, на медведя, будто ожидая, что он сейчас проснется и скажет, что все это тоже только сон и она скоро от него очнется. Медведь спал.
ОНА СПАЛА НА ПОЛУ ПЕЩЕРЫ — КОСТЕР ПРЕВРАТИЛСЯ в язычки, пляшущие на обгоревших кончиках поленьев, — когда вернулась пума, разбудила ее, толкнув носом, снова вышла наружу. Девочка пошевелилась, поднялась и пошла следом в серые сумерки.
На снегу лежал олень: глаза остекленели, бег в них выдохся, рога были обломаны, загривок потемнел от запекшейся крови. Пума сидела и облизывала лапы, пока девочка разглядывала добычу. Потом она встала на колени, опустила оленю веки и вытащила нож из ножен.
