С силой, но безо всякой злости, Борис отвесил мне затрещину: бесстрастная оплеуха, ничего личного. Как будто оказывал первую помощь.
— Пошли, — сказал он. — Очки твои, — добавил он, кивнув в их сторону.
Мои очки — перепачканные в крови, но не разбившиеся — лежали на полу возле моих ног. Я и не помнил, как они свалились.
Борис сам поднял их, вытер их рукавом, протянул мне.
— Идем, — он схватил меня за руку, поставил на ноги. Говорил он мягко, спокойно, хоть и был в крови с ног до головы, и я чувствовал, как дрожат у него руки. — Все позади. Ты нас спас. — От выстрелов у меня звенело в ушах, будто целое облако цикад стрекочет. — Ты молодец. А теперь — давай сюда. Быстрее.
Он провел меня мимо офиса-стекляшки — заперто, темно. На моем пальто верблюжьей шерсти были пятна крови, и Борис снял его с меня, будто гардеробщик, вывернул его наизнанку, повесил на бетонный столбик.
— Его потом выбросишь, — сказал он, сотрясаясь от дрожи. — И рубашку. Не сейчас, потом. Так, — он открыл дверь, втиснулся вслед за мной, щелкнул выключателем, — давай-ка.
Затхлая ванная, воняет мочой и таблетками для писсуаров. Раковины нет, только кран и слив в полу.
— Быстрее, быстрее, — сказал Борис, вывернув кран до упора. — Не до красоты. Просто… ф-фух! — передернулся он, сунув голову под струю воды, поплескал себе в лицо, потер его ладонью…
— У тебя рука… — выдавил я. Держал он ее как-то вывернуто.
— Да, да. — Холодная вода разлетается брызгами, он вынырнул, глотнул воздуху. — Он меня зацепил, не страшно, так, чиркнуло… гос-споди! — он фыркал, отплевывался. — Надо было тебя послушать! А ты говорил же! Борис, говорил ты, там кто-то был! На кухне! А я послушал? Внимание обратил? Нет. Этот мудила — китайчонок — это ж Сашин любовник! By, Гу, не помню, как звать. Ааай, — он опять сунул голову под кран, прохлюпал что-то, потому что по лицу у него стекала вода, — …бльььь! Ты нас спас, Поттер, я думал — мы покойники…
Он выпрямился, отошел, потер ладонями малиновое мокрое лицо.
— Так, ладно, — он вытер глаза, отряхнул руки и подвел меня к грохочущему крану, — теперь ты. Суй голову — да, холодно, да! — Я дернулся, и он рывком сунул мою голову под воду. — Прости! Знаю-знаю! Давай, лицо, руки…
Ледяная вода попала мне в нос, я захлебывался, никогда мне так холодно не было, но зато я немного пришел в чувство.
— Быстрее, быстрее. — Борис выдернул меня из-под воды. — Костюм темный — не заметно. С рубашкой ничего не поделаешь, воротник подними, давай я сам. Шарф твой в машине, да? Обмотаешь вокруг шеи. Нет, нет, не надо. — Дрожа, я схватил пальто, от холода застучали зубы, сверху я весь промок до нитки. — Так, давай, а то замерзнешь, просто наизнанку надень.
— Рука твоя… — Пальто у него было темное, а свет тусклый, но я все равно заметил, что на предплечье у него обожженная рана, а черная шерсть слиплась от крови.
— Забей. Пустяки. Господи, Поттер. — Он бросился к машине, чуть ли не бегом, я спешу за ним, вдруг запаниковав, что могу отстать, что останусь тут. — Мартин! У этого козла давно уже диабет, я столько лет ждал, что он подохнет. Бабайка, ну и перед тобой я в долгу! — Он засунул тупоносый револьверчик в карман пальто, потом вытащил из нагрудного кармана пакетик с белым порошком, открыл его и рывком все высыпал.
— Ну вот, — сказал он, отряхнув руки, пятясь назад. Лицо у Бориса было пепельно-серое, зрачки застыли, он смотрел на меня, но казалось, вообще ничего не видел, — Им только это будет и нужно. У Мартина с собой точно было, они все были упоротые, заметил? Поэтому-то он и был такой медленный — и он, и Фриц. Они этого звонка не ждали, не ждали, что сегодня поработать придется. Господи-и, — он крепко зажмурился, — как же нам повезло! — Он утер пот со лба — взмокший, бледный как смерть. — Мартин меня знает, знает, какое у меня с собой оружие обычно, он не думал, что у меня с собой еще один револьвер, а ты… тебя они вообще в расчет не брали. Залезай в машину, — велел он. — Нет-нет, — он схватил меня за руку, потому что я как сомнамбула поплелся за ним к водительскому месту, — не сюда, тут черт-те что. Ох! — Он застыл на месте, казалось, вечность стоял так в дрожащем зеленоватом свете — потом, пошатываясь, добрел до своего пистолета, валявшегося на полу, начисто его вытер тряпкой, которую он вытащил из кармана и, держа пистолет аккуратно, через тряпку, снова бросил его на пол.
— Ф-фух, — сказал он, переводя дыхание, — это их собьет с толку. У них сто лет уйдет на то, чтоб эту штуку проследить. — Он остановился, перехватил раненую руку, оглядел меня с ног до головы. — Вести сможешь?
Я не мог ему ничего ответить. Я словно остекленел, трясусь, голова кругом. Сердце после недавней ледяной встряски забилось резкими, острыми, болезненными ударами, словно бы кто-то изнутри молотил мне в грудь кулаком.
Борис резко мотнул головой, поцокал языком.
— С другой стороны, — сказал он, когда ноги опять понесли меня вслед за ним. — Не сюда, не сюда. — Он обвел меня вокруг машины, открыл переднюю дверь с пассажирской стороны, подтолкнул.
Я промок до нитки. Меня знобит. Тошнит. На полу — пачка жвачки «Стиморол». Автомобильный атлас: Франкфурт — Оффенбах — Ханау.
Борис обошел машину кругом, осмотрел ее. Потом аккуратно, петляя, подошел к дверце водителя, стараясь не наступить в лужу крови, сел за руль, схватился за него обеими руками, сделал глубокий вдох.
— Так, — сказал он, выдохнув, разговаривая сам с собой, словно пилот перед вылетом на задание. — Пристегнулись. Ты тоже. Стоп-сигналы горят? А задние фары? — он похлопал себя по карманам, поерзал на сиденье, выкрутил обогреватель до максимума. — Бензина полный бак — отлично. И сиденья с подогревом — тепло будет. Нельзя, чтоб нас остановили, — объяснил он. — Я водить не могу.
Еле слышные звуки, самые разные: потрескивают кожаные сиденья, капает вода у меня с рукава.
— Не можешь водить? — переспросил я в напряженной звенящей тишине.
— Ну, могу, — запальчиво. — Умею! Я… — Он завел мотор, уперся рукой в спинку моего кресла, стал сдавать задом. — Ну а как по-твоему, зачем мне водитель? Думаешь, я такой модный? Нет. У меня, — он поднял указательный палец, — есть судимость. За вождение в пьяном виде.
Я закрыл глаза, чтоб не видеть обмякшей окровавленной кучи, мимо которой мы проехали.
— Поэтому, как ты понимаешь, если нас остановят, меня пробьют по базе, а нам этого совсем не нужно. — У меня так трезвонило в ушах, что я его почти не слышал. — Ты будешь мне помогать. Гляди за указателями, следи, чтоб я на полосу для автобусов не выехал. Дорожки для велосипедистов тут красные, по ним тоже ездить нельзя, так что на них посматривай тоже.
Мы снова выехали на Овертоом, поехали в центр: «Замки, Sleutelkluis», Vacatures, Digitaal Printen, Haji Telecom, Onbeperkt Genieten [76], арабская вязь, полосы света — как в ночном кошмаре, я вечно буду ехать по этой гребаной дороге.
— Так, надо помедленнее, — мрачно сказал Борис. — Trajectcontrole [77]. Помогай мне, следи за знаками.
На манжете у меня — пятна крови. Огромные, яркие капли.
— Trajectcontrole. Это значит такая машинка, которая сигналит полицейским, если ты превышаешь. Они тут ездят в гражданских тачках, таких тут очень много, и они так долго за тобой могут ехать, пока не остановят, хотя нам везет — сегодня в эту сторону машин мало. Наверное, из-за выходных, из-за праздников. Но тут и район такой — праздник к нам не приходит, понимаешь? До тебя дошло, что случилось-то? — спросил Борис, тяжело дыша, он шумно выдохнул, почесал нос.
— Нет, — это кто-то другой говорит, это не я.
— Короче — это все Хорст. Эти парни, они оба Хорстовы. Фриц — может, вообще единственный человек в Амстердаме, кого он вот так быстро мог сорвать с места, но Мартин — ёб твою мать! — Он говорил очень быстро, сбивчиво, так быстро, что едва выговаривал слова, взгляд у него был пустой, невидящий. — Да кто ж знал, что и Мартин здесь? Знаешь, где Мартин с Хорстом познакомились? — спросил он, искоса глянув на меня. — В психушке! В навороченной психушке, в Калифорнии! В «Отеле „Калифорния“», как Хорст любил шутить! Это еще тогда было, когда Хорстовы родные с ним общались. Хорст там от наркоты лечился, но вот Мартин — Мартин там сидел, потому он по правде, по-настоящему чокнутый. Из таких, знаешь, чокнутых, которые глаза людям выкалывают. Я видел, как Мартин творил такое, о чем вообще вспоминать не хочу. Я…
