Мы с Деверелем решили, что Брокльбанк просто-напросто везет с собой двух содержанок. Разумеется, я знаю, что на людей искусства общепринятые нормы морали не распространяются, но все-таки предпочел бы, чтобы он держал свой бордель где-нибудь подальше. Хорошо, что они занимают две каюты, одну – для «родителей», другую – для «дочки», хоть выглядит все пристойно. Что ж, приличия соблюдены, все довольны, даже мисс Грэнхем. Что касается мистера Преттимена – по-моему, он ничего не замечает. Благословенны будьте, иллюзии! Надеюсь, вы прибудете с нами на чужой берег вместе с остальными благами цивилизации!
(60)
Я только что вернулся из пассажирского салона, где мы долго сидели с Саммерсом. Разговор стоит того, чтобы его записать, хотя не могу отделаться от тяжелого чувства, что выглядел в нем не лучшим образом. Должен оговориться, что Саммерс чуть ли не единственный, кто делает честь службе Его Величества. Деверель, несомненно, истинный джентльмен, но к обязанностям своим относится не слишком серьезно. А всех остальных вообще можно было бы запросто уволить. Так что Саммерс – приятное исключение, и я – боюсь, не слишком-то тактично – завел с ним разговор о том, как хорошо, когда человек в жизни поднимается выше своего изначального положения. Разумеется, я сделал это не подумавши, и Саммерс ответил мне с изрядной долей горечи:
– Мистер Тальбот, не знаю как, и стоит ли говорить об этом, но вы сами совершенно ясно дали мне понять, что происхождение человека у него, можно сказать, на лбу написано, и никуда от него не деться.
– Бросьте, мистер Саммерс! Никогда я такого не говорил!
– Неужели не помните?
– Что именно?
– Ну конечно, – подумав, кивнул Саммерс. – Как только я попробовал встать на вашу точку зрения, мне все стало ясно. К чему вам помнить?
– Да что я должен помнить, сэр?
Саммерс помолчал и четко произнес, глядя в сторону, на фальшборт, словно бы следующие слова были написаны прямо на нем:
– «Что ж, Саммерс, могу только поздравить вас с тем, что вы превосходно овладели речью и манерами более высокого общества, чем то, к которому принадлежали по рождению».
Теперь настала моя очередь замолчать. Лейтенант сказал правду. Ваша светлость может при желании перелистать дневник и найти на предыдущих страницах эти самые слова. Я и сам перечитал запись о той, первой встрече. Разумеется, Саммерс мог бы сделать скидку на то, в каком смущении и замешательстве я тогда находился, но повторил он за мной как по писаному, никуда не денешься!
– Прошу простить меня, мистер Саммерс. Это было просто… бессовестно с моей стороны.
– Зато честно, – жестко ответил Саммерс. – В нашей стране при всем ее величии перейти из класса в класс так же невозможно, как невозможно дословно перевести текст с одного языка на другой. Сословность – вот язык Британии.
– Бросьте, сэр, – не согласился я. – Разве вы мне не поверили? Безупречный перевод возможен, и я могу привести вам примеры. Так же возможен и безупречный переход из класса в класс.
– Видимость перехода…
– В вашем случае – нет. Вы – настоящий джентльмен.
Саммерс вспыхнул, и лицо его не скоро приобрело привычный бронзовый цвет. Я решил, что теперь самое время прощупать почву.
– И все же, дорогой друг, среди нас и впрямь есть пример неудачного перевода.
– Могу предположить, что вы имеете в виду мистера Колли. Что ж, я и сам собирался поднять эту тему.
– Он покинул свой класс, не имея никаких достоинств, могущих помочь ему в дальнейшем продвижении.
– Вряд ли по его нынешним поступкам, не зная наверняка, можно судить, откуда он вышел.
– Неужели? Это сквозит в его внешности, речи и более всего в привычке к подобострастию, если не сказать – раболепию. Готов поспорить, он из простого крестьянства. К примеру – Бейтс, бренди, пожалуйста! – сам я могу выпить, сколько мне будет угодно, и никто на свете, особенно дамы, не застанет меня в том состоянии, каким насмешил нас и возмутил нас мистер Колли. Очевидно, когда в кубрике его начали угощать, ему не хватило ни сил, чтобы отказаться, ни достаточного воспитания, чтобы противостоять разрушительному воздействию спиртного.
– Вашу мудрость – да в книгу бы.
– Смейтесь, если угодно, сэр. Сегодня я на вас не сержусь.
– Я-то, однако, хотел поговорить совсем о другом. На борту нет врача, а между тем мистер Колли серьезно болен.
– Чем же это? Он молод и мог пострадать единственно от собственной неумеренности.
– И все же. Я говорил со слугой. Заходил в каюту и видел Колли своими глазами. За много лет службы ни я, ни Филлипс не встречали ничего подобного. Постель грязна, а пастор дышит, но не шевелится. Лежит на животе, уткнулся лицом в подушку, одной рукой держится за край койки, а второй вцепился в рым-болт на левой переборке.
– Удивляюсь, как вы еще едите после такой картины.
– Это что! Я пытался его перевернуть.
– Перевернуть? Не сомневаюсь, вам это удалось. Вы ведь втрое его сильнее.
– Только не сейчас.
– Я готов признать, мистер Саммерс, что до сих пор не наблюдал в Колли особого пристрастия к спиртному. Поговаривают, однако, что как-то раз старший наставник моего родного университета, слишком плотно пообедав перед службой, направился к кафедре, но, пошатнувшись, схватился за медного орла и пробормотал: «Кабы не этот чертов додо, загремел бы сейчас!» Подозреваю, вы об этом не слыхали.
Мистер Саммерс покачал головой.
– Я слишком много времени провожу в море, – мрачно ответил он. – Ваша история, вероятно, мало нашумела в тех краях, где я в то время плавал.
– Хотя она того стоит! Надо рассказать ее Колли, может статься, это его взбодрит.
Саммерс задумчиво разглядывал полный стакан.
– В нем чувствуется какая-то непонятная мощь. Словно Ньютонова сила притяжения. Рука, которой пастор держится за рым-болт, словно бы выкована из железа. А сам он так глубоко вдавился в кровать, будто все его тело налилось свинцом.
– Возможно, ему действительно лучше полежать.
– В самом деле, мистер Тальбот? Неужели и вас, так же, как и всех остальных, не трогает судьба несчастного?
– Я ведь не на службе!
– Тем более могли бы помочь, сэр!
– Чем?
– Могу я говорить с вами открыто? Какое отношение видел к себе этот пассажир?
– Его невзлюбил один человек, а вслед за ним и все остальные. Люди прониклись к Колли сперва безразличием, а затем и презрением, еще до его последней выходки.
Саммерс посмотрел в широкое кормовое окно и снова повернулся ко мне:
– Мои следующие слова буквально уничтожат меня, если я ошибся в оценке вашей натуры.
– Натуры? Моей натуры? Вы тратили время, изучая мою натуру? Вы…
– Простите, меньше всего на свете я хочу вас обидеть, и если бы не отчаянная ситуация…
– Да какая ситуация, ради всех святых?
– Все мы знаем о вашем происхождении, о будущей должности, и люди – как мужчины, так и женщины, – льстят вам, надеясь, что их слова в будущем достигнут ушей губернатора…
– Боже правый! Мистер Саммерс!
– Погодите, погодите! Поймите меня правильно, мистер Тальбот, я вас вовсе не осуждаю!
– А выглядит почему-то именно так!
Я вскочил было из-за стола, но Саммерс протянул ко мне руку таким просительным жестом, что я снова сел.
– Хорошо, продолжайте, если без этого никак.
– Я завел этот разговор не ради себя.
Некоторое время мы оба молчали. Потом Саммерс сглотнул – с усилием, будто во рту у него действительно была изрядная порция бренди.
– Сэр, вы воспользовались своим происхождением и будущей должностью для того, чтобы добиться невероятного внимания к своей персоне – я не осуждаю, вовсе нет! Кто я такой, чтобы подвергать сомнению традиции общества, если не сказать – законы природы? К чему я веду: вы ощутили все привилегии вашего положения. Я же призываю вас возложить на плечи подобающие им обязанности.
Примерно за… пусть будет за полминуты – ведь что такое время на корабле или, возвращаясь к странному сравнению, которое выходка Колли только усилила, – что такое время в театре? Так вот, примерно за полминуты я пережил невероятное разнообразие чувств – гнев, стыд, злость, изумление и замешательство, которое разозлило меня более всего, учитывая, что до этого разговора я понятия не имел о тяжелом положении мистера Колли.
