По ту сторону реки над Хваммуром близ Корнсау – обширной усадьбой, где, как было известно Тоути, проживал Бьёрн Блёндаль со своим семейством и слугами, – поднималось сразу несколько дымов. Обшитые деревом фасады жилых домов, примыкавших к усадьбе, могли похвастать окнами из настоящего стекла, ослепительно сверкавшими даже сейчас, в неярком утреннем свете. Словно глаза, подумал Тоути, у которого вдруг разыгралось воображение. Он слыхал, что почти все слушания по Идлугастадирскому делу проходили в гостевой комнате этой самой усадьбы – комнате, которая выходила окнами на излучину реки и золотистую бахрому спартины, окаймлявшую берега.
«Хотел бы я знать, что творилось в голове у Агнес, – размышлял Тоути, с другого берега реки вглядываясь в усадьбу. – Что почувствовала она, сидя там, в гостевой комнате, когда было объявлено, что она должна умереть? Глянула ли в окно, увидела ли плывущие по реке льдины?» Возможно, тогда было еще слишком темно, чтобы разглядеть ледоход. Возможно, окна прикрыли плотными занавесями, чтобы свет не пробивался наружу.
Окружной староста Йоун был во дворе у дома. Он и еще один человек – по всей видимости, местный работник, подумал Тоути, – точили косы. Йоун приветственно помахал точильным бруском, нахлобучил шляпу и только тогда двинулся навстречу Тоути.
– Благослови вас Господь, преподобный Торвардур.
– И тебе того же, – бодро ответил Тоути.
– Вы приехали повидаться с ней?
Тоути кивнул.
– Как вам Агнес?
Йоун пожал плечами.
– Жизнь продолжается.
– Она хорошая работница?
– Она хорошая работница, но… – Йоун осекся, не договорив.
Тоути мягко улыбнулся.
– Это лишь на время, Йоун.
Он ободряюще похлопал собеседника по плечу и хотел уже направиться в дом, когда Йоун внезапно сказал:
– Йоун Торвардссон вызвался их убить.
Тоути стремительно обернулся:
– Что?
– Пару недель назад он прискакал в Хваммур и объявил, что готов привести в исполнение приговор Фридрику, Сигге и Агнес. Сказал, что охотно помашет топором за фунт табака. – Йоун покачал головой. – За фунт табака.
– А что сказал Блёндаль?
Йоун поморщился:
– Что, по-вашему, он мог сказать? Торвардссон – никто, мелкая сошка. У Блёндаля на уме другой кандидат, хотя и не все одобряют этот выбор.
Тоути мельком глянул на работника, который привалился к стене дома, ловя каждое их слово.
– И кто бы это мог быть? – спросил Тоути.
Йоун с видимым отвращением помотал головой. За него ответил работник.
– Гвюндмюндур Кетильссон, – громко и отчетливо проговорил он. – Брат Натана.
– Мы можем посидеть в доме, если хочешь, – предложил Тоути, едва не оступившись на каменистом берегу ручья, протекавшего по соседству с хутором Корнсау.
– Мне нравится смотреть, как течет вода, – отозвалась Агнес.
– Что ж, хорошо. – Тоути стер водяные брызги с большого валуна и жестом предложил Агнес сесть. Сам он уселся рядом.
С берега ручья были хорошо видны земли, раскинувшиеся по ту сторону реки. Живописный пейзаж радовал глаз, но Тоути сейчас мог думать только о том, что сказал Йоун касательно палача. Он украдкой глянул на шею Агнес, казавшуюся еще бледнее на фоне камня, и невольно представил, как рассекает ее лезвие топора.
– Как вчера покосили? – спросил он вслух, силясь отогнать навязчивое видение.
– Было очень жарко.
– Это хорошо, – сказал Тоути.
Агнес развязала большой платок и достала клубок шерсти и несколько тонких вязальных спиц.
– Вы хотели расспросить меня о моих родных?
Тоути откашлялся, наблюдая за тем, как проворно задвигались ее пальцы, когда она принялась за вязанье.
– Да, верно. Ты родилась на хуторе Флага.
Агнес кивком головы указала на упомянутый хутор – покосившееся подворье слева от границы Корнсау. Хутор был так близко, что ветер доносил голоса перекликавшихся во дворе слуг.
– Да, вон на том самом.
– Твоя мать не была замужем.
– Вы узнали об этом из приходской книги? – Агнес натянуто усмехнулась. – Ни один священник не преминет записать в нее то, что считает важным.
– А Магнус, твой отец?
– Он тоже не был женат, если вы это имеете в виду.
Тоути поколебался.
– С кем же тогда ты жила, когда была ребенком? Агнес окинула рассеянным взглядом долину.
– Мне довелось пожить почти на всех местных хуторах.
– Твои родные часто переезжали?
– У меня нет родных. Мать покинула меня, когда мне исполнилось шесть лет.
– Как она умерла? – мягко спросил Тоути. И опешил, когда Агнес расхохоталась.
– Неужели моя жизнь выглядит такой безысходной? Нет, моя мать бросила меня у чужих людей, однако я предполагаю, что она до сих пор жива. Так ли это на самом деле – понятия не имею. Кто-то рассказал мне, что она попросту исчезла. Собралась однажды, ушла и не вернулась. С того дня прошло уже немало лет.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я ничего не знаю о своей матери. Что я не узнала бы ее, даже если бы увидела.
– Потому что тебе было всего шесть, когда она тебя бросила?
Агнес перестала вязать и прямо взглянула в глаза Тоути.
– Преподобный, вам следует понять одно: все, что мне известно о матери, я знаю со слов других людей. Главным образом о ее поступках, которые, как легко понять, эти люди не одобряли.
– Не могла бы ты рассказать мне, что именно тебе говорили?
Агнес покачала головой.
– Знать, какие поступки человек совершил, – одно, знать, каков он был на самом деле, – совершенно другое.
Тоути не желал отступать.
– Но, Агнес, дела порой красноречивей слов.
– И лживей! – тут же огрызнулась она. – Порой человеку с самого начала так не везет, что хочешь не хочешь, а поступишь опрометчиво. И когда кто-то твердит, будто она наверняка была плохой матерью именно из-за того опрометчивого поступка…
Тоути ничего не сказал на эти слова, и Агнес продолжала:
– Это нечестно. Люди утверждают, будто знают тебя как облупленную по твоим делам, а не потому, что сели рядом и выслушали то, что ты высказала начистоту. И хоть в лепешку разбейся, стараясь жить праведно, но если в этой долине ты хоть раз оступилась, тебе этого не забудут. Не важно, что ты хотела как лучше. Не важно, что внутренний голос шепчет: «Я не такая, как вы говорите!» – лишь чужое мнение решает, какова ты есть на самом деле.
Агнес умолкла, чтобы перевести дух. Голос ее с каждым словом звучал все громче, и Тоути безмолвно гадал, что могло вызвать такую лавину.
– Именно это, преподобный, произошло с моей матерью, – продолжала Агнес. – Какова была она на самом деле? Уж, верно, не такова, как говорят о ней, но она совершала ошибки, и о ней составилось стойкое мнение. Люди, которые нас окружают, не дают нам забыть, где и как мы оступились. Они считают, что имен но наши ошибки достойны того, чтобы записать их для потомков.
Тоути на мгновение задумался.
– И какую же ошибку совершила твоя мать?
– Мне рассказывали, преподобный, что ошибок в ее жизни было много, но по крайней мере одна из них – мое появление на свет. Моей матери просто не повезло.
– Что ты имеешь в виду?
– Она сделала то же, что многие женщины делают втайне безо всякого ущерба для себя, – с горечью проговорила Агнес. – Вот только моя мать оказалась среди тех немногих неудачниц, чья тайна оказалась выставлена на всеобщее обозрение.
Тоути почувствовал, что помимо воли краснеет. Он опустил взгляд на свои руки и как мог откашлялся.
Агнес посмотрела на него.
– Я опять оскорбила вас, преподобный, – заметила она.
Тоути помотал головой.
– Я рад, что ты рассказала мне о своем прошлом.
– Мое прошлое оскорбляет ваши чувства.
Тоути заерзал на камне.
– А что ты можешь сказать о своем отце? – осторожно спросил он.
Агнес рассмеялась.
– О котором из двоих? – Она перестала вязать и окинула Тоути испытующим взглядом. – Что там говорилось в вашей книге о моем отце?
