Люсиль любила фотографироваться, но больше всего ей нравилось проводить время с мамой. Девочка обожала дорогу туда-обратно на метро, перерывы на съемках, покупать после фотосессии в первой попавшейся булочной круассан с шоколадом – короткие мгновения, когда Лиана принадлежала только одному ребенку. Люсиль знала, что на следующий год мама начнет отпускать ее на съемки уже одну или вместе с Лизбет, которая станет достаточно взрослой, чтобы сопровождать сестру.
Люсиль облачилась в первый наряд – приталенное платье в синюю и белую полоску, с белым воланом по низу. Когда девочка кружилась, волан взлетал вверх, распускаясь, как цветок, и открывая колени. Парикмахерша старательно причесала Люсиль, уложив волосы на одну сторону и собрав их в хвост при помощи заколки в форме сердечка. Люсиль любовалась черными лакированными туфлями, которые только что надела. Они сверкали, отправляя девочке прекрасное отражение ее собственного лица. Сестры позеленели бы от зависти при виде такой красоты! Если постараться, можно получить туфли в подарок. Люсиль попросили позировать сидя, держа в руках небольшую птичью клетку. Ассистентка фотографа поправила девочке волан на юбке. Тем временем Люсиль не могла оторвать глаз от птицы.
– Когда она умерла? – спросила девочка.
Фотограф, занятый приготовлениями, не услышал вопроса. Люсиль огляделась в поисках того, кто мог бы ей ответить. Наконец стажерка лет двадцати произнесла:
– Скорее всего, давно.
– Как давно?
– Не знаю – год назад… Может, два.
– Умерла и застыла в такой позе?
– Необязательно. Скорее всего, эту позу художник придумал для съемок.
– Это чучело?
– Именно так.
– А что у него внутри?
– Думаю, солома и еще много чего.
Фотограф попросил всех сосредоточиться и приступить к съемкам. Однако Люсиль продолжала разглядывать предмет своего любопытства.
– А где отверстие, через которое птицу набивали соломой?
Лиана приказала дочери замолчать.
Вторым нарядом по желанию стилиста оказался шерстяной вязаный костюм. С лыжными палками в руках Люсиль позировала на светлом фоне. Затем последовала форма для тенниса – все подруги с ума бы сошли при виде восхитительной белой юбочки в складку! – и раздельный купальник с высокими трусиками и плотной резиновой шапочкой, которая показалась Люсиль нелепой. Впрочем, настоящую красоту никакая шапочка для бассейна не испортит!
Люсиль всегда ловила на себе восторженные взгляды. Окружающие восхищались ее правильными чертами лица, длинными ресницами, глазами то голубого, то зеленоватого, то серого оттенка – в зависимости от наряда и освещения, ее светлыми блестящими волосами, ее скромной или, наоборот, дерзкой улыбкой. Долгое время Люсиль смущало пристальное внимание, ей хотелось стряхнуть с плеч чужие взгляды, как стряхивают рыбью чешую в мусорное ведро, но к семи годам девочка научилась выстраивать вокруг себя толстую стену, за которой, в маленьком закрытом мире, шум, гам, «охи» и «ахи» других людей попросту не существовали.
Позы сменялись в тишине вместе с декорациями и освещением. Люсиль проходила по площадке к подиуму и обратно, по многу раз повторяя одни и те же движения, принимая одни и те же позы, безустанно и терпеливо. Она отличалась удивительным самообладанием.
После фотосессии, пока Люсиль одевалась, стилист спросил у Лианы, сможет ли девочка в начале осени принять участие в съемках «Сады моды». Лиана сказала: «Да».
– А как насчет малыша, которого вы как-то раз приводили вместе с ней?
– Антонена? Ему только что исполнилось шесть.
– Они с Люсиль очень похожи, правда?
– Да, все так говорят.
– Приводите его в следующий раз. Сделаем фотосессию брата с сестрой.
В метро Люсиль взяла маму за руку и не отпускала всю дорогу.
Дома Лиану с дочкой ждал накрытый стол.
Жорж, папа Люсиль, уже вернулся с работы и читал газету. Дети выскочили навстречу маме все одновременно, как один человек – Лизбет, Варфоломей, Антонен, Мило и Жюстин, одетые в одинаковые махровые пижамы, купленные Лианой в начале весны на распродаже, и одинаковые роскошные тапочки на тройной подошве, подаренные доктором Барамьяном. Устав от шума из квартиры этажом выше, который действовал на нервы во время консультаций, и убежденный в том, что соседские дети ходят в деревянных башмаках, доктор Барамьян однажды отправил свою секретаршу выяснить, какой размер носят ребятишки Лианы и Жоржа. Вскоре братья и сестры получили от доктора по паре великолепных тапочек. Однако вскоре выяснилось, что страшно шуметь Мило способен безо всякой обуви, перемещаясь по квартире (и очень быстро!) на горшке: горшок, прыжок, горшок, прыжок. Тронутая любезностью доктора, Лиана решила обезвредить сына и поставила горшок на комод. В результате Мило сломал ключицу и шум все равно продолжался.
Пока дети усаживались за стол, мать велела Люсиль принять душ.
Уже давно Лиана не заставляла детей молиться перед едой. Хулиганство Варфоломея, который шепотом повторял молитву, начиная ее со слов «Пресвятая Дева Мария, мать… твою за ногу» и провоцируя всеобщий хохот, в конце концов сломило Лиану.
Люсиль с мокрыми волосами и голыми ногами присоединилась ко всем, когда дети уже доедали суп.
– Ну, красавица моя, нафотографировалась?
Жорж, как всегда, посмотрел на дочку с долей удивления.
Люсиль унаследовала от отца загадочность. Уже с раннего детства она изумляла Жоржа. Ее стремление к одиночеству, к абстрагированию, ее немногословность, привычка сидеть на половинке стула, словно сохраняя вторую половинку для кого-то другого, – иногда отцу казалось, что Люсиль ведет какую-то тайную игру. Она за всем наблюдала и ничего не упускала: ни звука, ни одной детали. Она все впитывала. Подобно остальным детям, Люсиль хотела нравиться папе, ждала его улыбок, его одобрения, его поздравлений. Вместе с братьями и сестрами она скучала по папе, когда он уходил на работу, и радовалась, когда он возвращался, а иногда, если мама подзадоривала, Люсиль даже рассказывала папе, как провела день. Она была привязана к отцу сильнее других.
И Жорж, как завороженный, глаз не мог оторвать от дочери.
Спустя годы мать Люсиль расскажет, какое впечатление девочка производила на людей своей красотой и равнодушием, сосредоточенностью на собственных мыслях, пронзительным взглядом.
Спустя годы, когда Люсиль умрет, так и не состарившись, среди ее бумаг обнаружатся рекламные фотографии улыбающейся и очень естественной девочки.
Спустя годы, когда придет время освободить квартиру Люсиль, найдется отснятая ею пленка с фотографиями трупа Жоржа – во всех ракурсах, в костюме, то ли бежевом, то ли желтом, цвета блевотины.
Вероятность смерти (или скорее – осознание того, что смерть может наступить в любой момент) поразила Люсиль в 1954 году, накануне восьмого дня рождения. С тех пор мысль о смерти сделалась частью Люсиль, ее трещинкой, ее печатью.
В конце июля Лиана и дети уехали в Л., маленькую деревню в департаменте Ардеш, где жили родители Жоржа. Там собрались разные дальние родственники семьи. Варфоломея Лиана с собой не взяла – в последние недели он так недисциплинированно и вызывающе себя вел, что родители решили отправить сына в детский лагерь. Лиана была на седьмом месяце беременности. Люсиль скучала по своему неугомонному брату, который вечно всех развлекал шутками-прибаутками, выдумками и неожиданными дерзкими выходками.
«Варфоломей, – думала Люсиль, – хоть и безудержный, зато не скучный».
Жаркие августовские дни, напоенные летними ароматами, протекали неспешно. Дети играли в саду, купались в Озоне и лепили из глины разные диковинные вещицы. В большом деревенском доме, окруженная заботой свекра и свекрови, школьных учителей, Лиана чувствовала, что отдыхает душой и телом.
Жорж остался работать в Париже.
Однажды днем, когда Люсиль играла на пианино, в саду раздались крики. Не крики ссоры и не крики победы в какой-нибудь игре – на них девочка давно не обращала внимания, – на этот раз кто-то кричал от страха. Люсиль подняла руки над клавиатурой и застыла на месте, пытаясь разобрать слова; наконец из общего гама она выхватила пронзительный возглас Мило (а может, другого ребенка): «Они упали! Они упали!» Люсиль почувствовала, как сердце забилось у нее в животе и в ладонях, она выждала несколько секунд, затем поднялась со стула.
