С расширившимися от ужаса глазами дети прижались друг к другу, словно братья. Марк Антоний жестом велел им приблизиться к обеденному ложу:
– Не бойтесь, мои милые. Император защитит вас. Никто вас не тронет. Просто ваш злой хозяин вернет мне мои динары…
– Император, ты, безусловно, имеешь полное право требовать отмены этой сделки, – произнес бородатый старик таким тоном, что все мигом затихли. – Дети рождены не от одной матери, это так, и в торговле всегда есть место мошенничеству… Ладно, давай поступим так: ты возвращаешь мне ребятишек, я возвращаю тебе деньги, и мы в расчете. И незачем меня сечь, тем более в таком возрасте! Ты не злой, все это знают… Однако прежде чем требовать долг, подумай хорошенько: не слишком ли это заурядно, мой господин, – использовать настоящих близнецов, если можно иметь столь похожих детей из двух разных стран? Помимо того что эти малыши красивы, девственны и хорошо обучены, их поразительная схожесть (поразительная именно потому, что случайная) обеспечит тебе настоящий престиж в Риме… Автократор, послушай робкого совета недостойного старика: ничто в мире не приносит такого удовольствия, как красота (и он, подлец, осмелился бросить горящий взгляд в сторону Клеопатры!). Оставь себе моих прекрасных мальчиков и позволь твоим грязным динарам замарать руки жалкому подобию купца, коим я являюсь…
Антоний разразился хохотом:
– Э, торговец задницами, наглости тебе не занимать!
– Убей его, Марк, – затараторили цари, генералы и сенаторы. – Он осмеливается выманивать у тебя деньги! Обманывать тебя! Он даже не молит о пощаде – так убей же его!
Император жестом призвал к тишине: он знал, что все те, кто сейчас требовал смерти предателя, при малейшей возможности предадут и его. Он смотрел только на Клеопатру. Сидя в своей короне из роз, она улыбалась: ее забавляла эта сцена, а ему всегда нравилось ее веселить.
– Я хорошо следил за твоими рассуждениями, – сказал он торговцу. – У тебя нет никакой морали, но ты не лишен здравого смысла. Скажи мне только одно: какова вероятность того, что спустя годы схожесть этих детей – действительно поразительная – постепенно не исчезнет? Я недолго буду наслаждаться удивлением и восхищением своих друзей. До того как эти дети достигнут возраста виночерпия и смогут подавать нам вино со своими поцелуями, они будут такими же разными, как мы с великим Планком! Сколько тогда они будут стоить?
– Я согласен, мой господин, что возможность такого обесценивания нельзя отбрасывать… Но подумай о том, насколько близнецы, вышедшие в один день из одной утробы, могут, взрослея, отличаться друг от друга. Уверены ли мы, что спутали бы постаревших Кастора и Поллукса [117]? А похожа ли Диана на Аполлона?
И вдруг перед Марком Антонием возник образ его собственных близнецов, которые действительно были совершенно не похожи: Солнце и Луна. Такой красивый и веселый Александр и Селена – угрюмая, с маленьким треугольным лицом, почти дурнушка; однако воспоминания о Селене наполнили его нежностью. Он обещал ей скоро вернуться, и, наверное, она его ждет… В этот момент ему захотелось узнать, как она себя чувствовала, выросла ли, умеет ли уже петь под аккомпанемент лиры «Гнев Ахилла». О своих других дочерях, Приме и Антонии, император тоже не получал никаких новостей, потому что Октавия ему больше не писала… В задумчивости он посмотрел на Клеопатру, и она, неверно истолковав вопрос в его взгляде, еще раз улыбнулась и одобрительно кивнула, указав на связанного человека, которого охранники заставили пасть на колени.
– Хорошо, старый плут, – бросил Антоний. – Ступай прочь! Я оставляю тебе деньги, но не за товар, а за краснобайство! Иди и рассказывай по всей Азии, что я не так глуп, как ты думал, и намного великодушнее, чем говорят! – И произнес, обращаясь к прижавшимся друг к другу, как два птенца, детям: – А вы, воробушки, остаетесь в моем доме. Да уже и спать пора! Бегом! – И чтобы его быстрее поняли, он ласково хлопнул Гефестиона по голым ягодицам. – Друзья мои, я тоже иду спать. С разрешения нашего распорядителя пира. Я устал, продолжайте пить без меня. И пользуйтесь моими музыкантшами, как вам нравится!
Но он не хотел спать, он хотел поговорить с Царицей. Может быть, о детях? В любом случае поговорить, чтобы прогнать одну мысль, которая вертелась в его голове с начала сегодняшнего праздника. Эти персидские стихи всплыли у него в памяти в тот день, когда он увидел утонувшего моряка: «Подобно большой стае птиц в темной лазури, корабли увезли их с собой, увы! Увы, корабли их погубили!»
Позже, когда в комнате он процитировал эти строки, грея руки около жаровни, она стала подтрунивать над ним:
– Ты снова вспоминаешь своих классиков? Лучше я прочту тебе современников. Они намного веселее, а иногда даже пишут по-латыни! – Она сбросила сандалии и с улыбкой вытянулась на большой кровати. – Слушай, я выучила эти стихи для тебя, на твоем варварском языке: «Теперь ты можешь хидти, муженек, твоя жена лежит для тебя в постели…» Не смейся!
Он смеялся, потому что она говорила с ужасным греческим акцентом, а латынь – один из немногих языков, которым она не владела. Она произносила придыхательный «х» перед всеми гласными: хидти, хи…
– Ты хуже́ в постели, великая Царица?
– Заткнись, Марк, дай мне закончить! Чертова латынь! Не возмущайся. «Теперь ты можешь хидти, муженек, твоя жена лежит для тебя в постели, лицо ее сияет красотой цветка, словно белая ромашка…»
Она перевернулась на подушках, вдруг став серьезной и напуганной, как новобрачная, и закрыла глаза… А затем, смеясь, распахнула ему объятия. Несмотря на эту комедию, в какую-то долю секунды он увидел в ее лице что-то от Селены: однажды их дочь, отданная во власть Минотавру, будет похожа на эту «белую ромашку», которую сорвут и погубят… Он лег сверху на «женушку» («Она царица, Турин, но при этом она моя жена»!), грубо сжал ее запястья – они у нее такие тонкие, хрупкие, их так легко поранить, – и стал кусать ее плечо, губы, крохотное ухо с тяжелыми жемчужинами, кусать до боли. И тогда между двумя поцелуями он прошептал по-гречески божественную песнь дионисийской свадьбы:
– Подари мне свой глубокий сад, черный цветок и плодородную пещеру…
МАГАЗИН СУВЕНИРОВ
Каталог, археология, публичный аукцион, Париж, Друо-Монтень:
…37. Плита обета с изображением обнаженного Диониса, плечо и торс покрыты мехом козы. Волосы украшены ветвями виноградной лозы, несколько листьев посеребрены, как и его зрачки. Бронза и золото. Окисление зеленое и черное. Египет, эпоха Птолемеев.
Высота: 15 см, ширина: 9 см. 4 000/4 2000
…55. Статуэтка бога-младенца Гора с пальцем во рту. Эмалированный фаянс, покрытый темно-синей глазурью. Видимая трещина в области шеи. Разбитая подставка. Отсутствуют некоторые элементы. Египет, эпоха Птолемеев.
Высота: 14,8 см. 1 200/1 300
Глава 19
Селена спасла своего брата, Птолемея Филадельфа, своего «маленького Гора», отправившись молиться в Канопу в святилище Сераписа. Чтобы вылечить младшего ребенка Царицы, страдающего от абсцессов в горле, которого Аид, казалось, снова увлекал во тьму, врач Олимп сделал категорический вывод, что необходимо принять серьезные меры: инкубационный период в Канопе. В вопросах исцеления канопский бог был могущественнее, чем бог Александрии. Но невозможно было отправить к нему на моление любого слугу: только близкий родственник пациента – и «качественный» родственник – мог задобрить его. Селена предложила себя.
Для своего «малыша», как она любила его называть, девочка была готова встретиться с тем, чего боялась больше всего на свете: выйти в мир. Оставить свой рай, покинуть нежную тень дворца, выйти на яркий свет; пересечь крепостную стену Царского квартала и пройти через город, сквозь крики и толпу; путешествовать у всех на виду, по дорогам и каналам; спать во дворе храмов, среди набожных верующих, которые придут посмотреть на нее: «Принцесса!» Но девочка все же готова была переступить через то, чего боялась больше всего – солнца и незнакомцев, чего опасалась превыше всего – быть увиденной, чтобы вырвать брата из когтей свирепого Сета.
