Сестра заплакала. Она осела на пол телефонной будки так, будто внутри ее что-то сломалось, и даже не взяла неиспользованные десять центов.
В тот день мы сделали две открытки на синей бумаге. На своей открытке я написала «Папа» и обклеила буквы блестками. Потом решила дополнить рисунок полосками, как на американском флаге, и серебряными звездами, которые получились скучного серого цвета. Я смотрела на то, что нарисовала, и мне самой становилось тошно. В голове может сложиться набросок самого невероятно красивого рисунка, но в конечном счете получается полная ерунда.
Мать положила наши открытки на каминную полку, чтобы они просохли. Гектор не отходил от наших открыток, словно это какой-то гребаный Грааль. У него было побитое выражение лица, что, как я потом поняла, являлось результатом не столько алкоголизма, сколько его сильной близорукости. Он мямлил о том, что хотел бы получить такие открытки на День отца, на что Лиша сказала: «И не мечтай». Мне даже захотелось его обнять – так ее слова его обидели. Я быстро обняла его за талию в скользкой нейлоновой рубашке.
На следующее утро мать поехала на почту, чтобы купить марки для наших открыток. Она не любила водить машину в похмелье, но силой воли заставила себя это сделать. С собой она взяла бумажный стакан с «кровавой Мэри».
Сидя в машине около здания почты, мать трясущимися руками долго искала свой бумажник, а потом передала свою сумочку Лише и попросила найти его. Алкоголь сильно повлиял на мамину внешность. Она покрасила волосы в платиновый цвет, днем на улице ходила в темных очках. От сочетания черных очков и светлых волос почему-то казалось, что кожа на ее лице желтая. Вокруг шеи и прически мама повязала шарфик, от которого казалось, что у нее на голове развязавшаяся повязка. Ее большие ладони постоянно дрожали.
Сидя в машине, я пыталась найти слова, чтобы с ней заговорить, но как только я придумывала фразу, тут же представляла себе, с каким недовольством и презрением мама на нее отреагирует. Она говорила, что у нее совсем не осталось терпения. Я сидела и смотрела, как она в свой стаканчик с «кровавой Мэри» обильно сыплет соль из солонки.
Мамины крашеные волосы напомнили мне фотографию в некрологе Джейн Мэнсфилд, которой оторвало голову в автомобильной катастрофе. Я часто представляла себе всякие ужастики, поэтому мне было легко представить, как голова Джейн Мэнсфилд в очках-кошках со стразами летит по воздуху, как футбольный мяч. Эта картинка исчезла, как только из почтового отделения вернулась Лиша с маминой сумочкой.
Через неделю после того, как мы отправили свои поздравления отцу, мы стали наведываться на почту, чтобы узнать, не прислал ли он нам ответ. Ключ от нашего ящика висел у мамы на цепочке на шее. Она открывала дверцу почтового ящика, но отец не отвечал нам. Ящик был пуст, как маленький гробик.
В то время большинство разведенных мужчин оставляли детей бывшим женам и больше не волновались о том, что с ними происходит. О детях забывали, как о ненужных щенятах, которых в старом мешке выбрасывали в окно «Форда», несущегося по Орандж-Бридж.
Мне казалось, что отец не сможет меня забыть. Мы играли с ним в бильярд, вместе ходили на рыбалку. Он говорил мне, что никогда меня не бросит и будет мне верен. Я скучала по нему и вспоминала слова, которые он мне говорил: «Я не очень богатый человек, дорогая, но я все еще хожу по этой земле. И пока я хожу по ней, клянусь Богом, если кто тебя пальцем тронет, я найду и дойду до этого человека. Я тебе это гарантирую».
Лиша потеряла ключ от почтового ящика во время конной прогулки. Мы уже не хотели стоять в длинной очереди и спрашивать о том, получили ли мы письмо.
Моя последняя попытка тем летом привлечь внимание отца была связана с «зелеными марками», которые мы раньше никогда не собирали. В зависимости от суммы твоей покупки в магазине тебе выдавали определенное количество «зеленых марок». За каждый доллар продуктовых покупок давали двадцать «зеленых марок». Марки нужно было собирать в специальные альбомы, которые потом можно было обменять на «бесплатные» вещи.
За десять альбомов можно было получить говорящую куклу «Болтушку Кэтти», которая уже через неделю начинала говорить высоким голосом всякую непонятную ерунду, когда потянешь за веревочку с кольцом. За сто альбомов можно было получить туристическую палатку или набор для игры в крокет. За несколько тысяч альбомов можно было купить кресло или сушилку для одежды. В Личфилде мама, пройдя кассу и оплатив покупки, громко кричала, предлагая желающим свои «зеленые марки». Женщины с тележками, в которых вперемешку с куриными окорочками сидели их толстые дети, набрасывались на ее купоны, как хищные птицы. Мать не верила в купоны и в «зеленые марки», считая, что это очередной способ закабаления женщин, сравнимый с вышиванием и штопкой. Она никогда даже не проезжала и ста метров, чтобы заправиться бензином на два цента за галлон дешевле, чем на заправке, перед которой решила остановиться. Мама не думала об экономии задолго до того, как получила бабушкино наследство.
Когда я начала собирать «зеленые марки», мама не сказала ни слова, хотя, я уверена, ей потребовались большие усилия, чтобы не съязвить. Вечера я проводила за кухонным столом, разглаживая и наклеивая «марки» в альбомы. Когда у меня кончалась слюна, я брала кисло пахнувшую губку для мойки посуды и ей мазала обратную сторону «марок». Лиша каждый вечер спрашивала, не заболела ли я, но в ее тоне не было издевки.
Дни я проводила возле автоматически открывающихся дверей магазина. Иногда люди, оставляя тележку, вынимали свои купоны и отдавали их мне.
Самыми продуктивными днями в смысле поиска «зеленых марок» были дни, когда вывозили мусор. Люди выбрасывали мусор в пакетах из продуктовых магазинов, и в них я часто находила «марки». В городе жили бизнесмены и доктора из Колорадо-Спрингс, которые вообще не заморачивались на тему экономии, поэтому в первую очередь я проверяла мусорные бачки около их домов.
В конечном счете у меня собралось много альбомов. Мать забросила мои альбомы в багажник, и мы поехали в центр получения подарков.
Сотрудница центра получения подарков оказалась индианкой, на обширной груди которой на серебряной цепочке висел медальон с большим камнем бирюзы. Я отметила крестом в каталоге то, что я хочу, но в наличии желаемых товаров на полках центра не оказалось. Например, у них не было катушки для спиннинга в форме зажигалки «Зиппо». Не было и запонок в форме лошадиных подков с маленькими бриллиантами. Индианка предложила мне отправить «марки» в Огайо и ждать шесть недель, пока мне пришлют товары. Отец недаром меня воспитывал, и я у него кое-чему научилась, поэтому не была готова отдавать свои «марки» и только потом получить свой товар.
Индианка внимательно проверила наличие желаемых мной товаров. Мать громко выдыхала дым каждый раз, когда индианка сообщала мне, что не нашла нужный мне товар.
В результате я не смогла получить ни одну вещь из тех, которые хотела. Той ночью я лежала в кровати и представляла себе, как отец выходит из машины после долгой дороги из Техаса, поднимает меня и обнимает, а Лиша в это время стоит на носках его ботинок. В машине на сиденье лежат мои подарки. В моем воображении все желания осуществились. Я даже начала обманывать себя тем, что не страшно, что я не смогла найти ему подарок. Сама судьба подарит ему то, что я хотела.
Мать устала ждать и направилась от двери ко мне. По стуку ее каблуков я поняла, что ее терпение лопнуло и ничего хорошего не предвидится. Она объявила индианке, что в каталоге и словом не упоминается о том, что товары они собираются поставлять только после того, как Кеннеди уйдет с поста президента. Она заявила, что я работала как проклятая для того, чтобы достать «марки», а потом расклеить их по альбомам. Я потянула за полу ее бежевого кашемирового джемпера, чтобы остановить, но она отстранила мою руку. Ее понесло, и я же не один раз слышала ее «показательное» выступление о проклятых лгунах-республиканцах, придумавших всю эту негритянскую катавасию с лизанием марок. Индианка, видимо, отнесла слово «негритянскую» на свой счет и заявила, что она не черная, а индианка, на что мать сообщила, что ей совершенно насрать, кто она такая.
