Я выгадал себе передышку, когда принесли основное блюдо.
– Чарльз, беда вот в чем: я не могу привести такой аргумент, который мог бы все кардинально изменить. Как я тебе уже сказал, по-моему, Эдит порядком не в себе, но она взрослая женщина. Отказаться от того, что предлагал ей ты, чтобы жить с актером среднего дарования да еще с более средними средствами к существованию, – этого я не понимаю. Но она и так все знает, а потому я ума не приложу, что такого я мог бы добавить к сказанному, чтобы она пришла в себя.
– Наверное, она его любит. Наверное, дело в сексе. – Последнее слово он произнес громче и резче, и двое мужчин за соседним столиком коротко взглянули в нашу сторону.
– Секс – может быть, – ответил я. – Но я очень сомневаюсь, что она его любит.
Чарльз неодобрительно нахмурился.
– Я не очень понимаю ход твоих мыслей, – сказал он и занялся косточками бараньих котлет, яростно их отскабливая, будто отчаянно стремясь заполучить всю съедобную плоть до последнего кусочка.
Было ясно как божий день: Чарльз не готов признать, что его жена может различать эти два элемента, что она может потакать желаниям своего тела, которые никак не затрагивают ее сердце. Это меня в нем восхитило.
Больше мы почти ничего не сказали. Я знал только: к тому времени, когда я снова оказался на Пикадилли и шагал вдоль аркады «Рица» к метро «Грин-парк», я дал согласие позвонить Эдит и попытаться ее образумить.
Глава пятнадцатая
Эдит и сама вроде бы была не прочь встретиться – при условии, что я не начну читать ей морали. Нечему и удивляться. У Фрейда есть для этого специальное выражение – «стремление открыться», которое таится в каждом из нас. Она жаждала обсудить все это с кем-нибудь, кто знает всех действующих лиц, и, учитывая, что она ожидала сочувствия от своего слушателя, возможно, я был единственным подходящим кандидатом. Мы остановились на дешевом, но жизнерадостном ресторанчике на Милнер-стрит (увы, его давным-давно уже нет, он пал жертвой застройщиков), куда мы иногда заходили в эпоху ее работы в агентстве по недвижимости. Когда я пришел, она уже сидела в отдельной кабинке в углу. Она повязала голову шелковым шарфом, сильно надвинув его на лоб. Все это было так волнительно.
– Полагаю, тебя Чарльз на это вдохновил?
Я кивнул, поскольку полагал так же.
– Как он там?
– А ты как думаешь?
– Бедный дорогой.
– Вот уж точно.
Она сердито сморщила нос:
– Эй, не заставляй меня чувствовать себя чудовищем.
– Но, по-моему, ты и есть чудовище.
Нас прервали, наверное, как раз вовремя. Подошла официантка. Ну да, было видно с первого взгляда, что Эдит от души наслаждается своим приключением.
– Как там Саймон? – спросил я.
– Ой, просто замечательно! Обедает с новым агентом. Она явно считает его прямым наследником Саймона Маккоркиндейла.
– И это хорошо?
– Очень хорошо, – резко сказала она, бросив на меня предостерегающий взгляд. – В любом случае лучше, чем его прошлый агент, который постоянно был уверен, будто Саймону повезло, что вообще удалось заполучить хоть какую-то роль.
– Он сейчас работает?
– Он вот-вот начнет играть в Бромли. Возобновляют «Ребекку». Они, похоже, надеются, что она перейдет в Вест-Энд.
– Эдит, в аду снег пойдет, когда возобновленная постановка «Ребекки» из Бромли пойдет на лондонских подмостках.
– Ну, они ему так сказали.
– Такие вещи они говорят по двум причинам. Первая – чтобы заманить тебя к себе, вторая – чтобы ты мог сказать своим друзьям что-нибудь не слишком жалкое, когда они спросят, чем ты занимаешься. Это мой мир, не забывай.
Она чуть кивнула:
– Я так понимаю, поэтому Чарльз и попросил именно тебя поговорить со мной. Твоя задача – стряхнуть позолоту с елочной игрушки и открыть мне глаза на неприглядную нищету, таящуюся под яркими лохмотьями. Он уже оставил попытки напомнить мне о неисчислимых блаженствах Бротона, хотя полагаю, мне еще многое предстоит, когда к веселью присоединится Гуджи. – Она вздрогнула в наигранном ужасе.
Я почувствовал, что со мной обошлись несколько неуважительно.
– Не понимаю, почему я не должен напоминать тебе о блаженствах Бротона, – сказал я.
Она пожала плечами. Меня вдруг начал раздражать ее безмятежный вид. Лучше многих других я знал, сколько сил она потратила, чтобы заманить в свои сети Чарльза, и черта с два я буду тут сидеть и смотреть, как Эдит изображает из себя измученную аристократку, вырывающуюся из пут постылого брака по расчету.
– Хватит, а?! – отрезал я, отчего официантка, подходившая к нам с подносом, отшатнулась. – Ты была в восторге. Наслаждалась каждой минутой. Все эти подобострастные продавцы, угодливые парикмахеры. И постоянные «да, миледи», «нет, миледи». Ты без этого быстро затоскуешь.
Она покачала головой:
– Нет, не затоскую. Кому, как не тебе, знать, что я в этом не выросла.
– Как раз потому, что ты не выросла в этой среде, тебе и будет этого так жестоко недоставать, – вздохнул я. – Боюсь, тебе предстоит очень серьезно изменить уровень жизни.
– Что-то я не слышу страха в твоем голосе, – ответила она. – Ты, похоже, в восторге. – Она глотнула «Перье», пока перед нами расставляли тарелки. – А если Саймон станет звездой? Что тогда? Разве не больше людей хотят увидеть звезду, чем какого-то скучного лорда?
И тут я понял: Эдит на гребне чего-то, родственного любви, допустила два потрясающе серьезных просчета. Первый – сравнивая преимущества аристократии и мира знаменитостей, она заключила, что будет иметь такие же привилегии, как ее партнер. Но в действительности все обстояло ровно наоборот. Жена графа, в конце концов, – настоящая графиня. Люди ищут ее общества не только потому, что она путь к своему мужу. И даже еще лучше, если семья ее мужа сохранила свои владения, как Бротоны, например, тогда лорд-землевладелец предоставляет своей жене маленькое королевство, где она может править, как настоящая королева. С другой же стороны, жена звезды – это… всего лишь его жена. Ничего больше. Люди могут стремиться к дружбе с ней, но только для того, чтобы добиться расположения ее мужа. Его королевство – студия или сцена, где ей нет места и где, когда она туда все-таки заглядывает, она оказывается непрофессионалом среди занятых делом людей. Ей непонятны шутки, которыми обменивается ее муж с коллегами, она не представляет никакого интереса даже для его агента – разве что как способ его контролировать. За обедом ее высказывания только раздражают присутствующих, которые разбираются во всем лучше ее. Наконец – и хуже всего, – бывшая жена лорда выходит в мир на поиски нового мужа с помятым, но законным титулом, тогда как бывшая жена кинозвезды возвращается на исходную позицию, ничего не выиграв. Как на своем опыте пришлось выяснить уже многим голливудским женам.
Второй просчет Эдит был значительно проще. Предпосылка была неверной. Чарльз был графом. Саймон звездой не был. И по моему мнению, особых надежд стать знаменитостью у него тоже не было.
Я чувствовал, что во мне накапливается яд.
– Что наводит тебя на мысли о радужных перспективах Саймона?
– Ты сегодня очень злой. Как бы там ни было, – она посмотрела на меня с выражением настоящей мольбы, и я немного смягчился, – с этим ничего не поделаешь – я его люблю. Не знаю, стоит ли он этого. Очень может быть, что никем он не станет, но я ничего не могу изменить. Вот и все. Ты же не захочешь, чтобы я отказалась от первого настоящего чувства в моей жизни?
Мне хотелось закричать «захочу!» прямо в ухо этой дурочке, но момент был неподходящий. Это бы не помогло. Бедная Эдит! Наверное, страсть к Саймону действительно была первой искренней эмоцией в ее жизни. И как раз поэтому она так плохо понимала, что именно она сейчас переживает. Ей в голову не приходило, что через год, как бы замечательно они ни проводили ночи, секс не будет больше заслонять от нее то, как они живут. Кроме того, я знал, какие амбиции таятся за безмятежным фасадом милого личика. Современные психологи непрестанно твердят, как опасно подавлять свою истинную сексуальную природу. Мне кажется, что не менее опасно отдаваться во власть своей сексуальной природе, подавляя социальные стремления. Au fond [38] Эдит была амбициозной дочерью амбициозной матери. Не вполне осознанно она уже пыталась защищать свое отступничество, предполагая, что Саймон неизбежно станет богатым и знаменитым. В своем воображении она уже видела себя на премьере с белой лисой на плечах (или каков там будет гламурный эквивалент в наши экологически-озабоченные дни), выскальзывающей из длинного лимузина и посылающей воздушный поцелуй ожидающей ее прибытия толпе.
