– Как дела? – спросил я.
– Отлично! – ответил Саймон. – Замечательно.
– И что будет дальше?
– В смысле?
– Развод, свадьба, заявление для прессы?
Саймон поднял брови и развел руками.
– Ну и ну! – воскликнул он и рассмеялся, сверкнув зубами. – Ты говоришь совсем как моя мать.
Очень легко забыть, что даже у таких людей, как Саймон, бывают матери. Какая-нибудь достойная вдова мелкого чиновника в квартирке в Лезерхеде, не понимающая, что происходит. Он меня порядком разозлил.
– Знаешь, ты зашел очень далеко. Разве ты не видишь, что сделал больно многим людям?
Он погладил меня по щеке:
– Да ладно тебе.
Безусловно, Адела получила от вечера огромное удовольствие. Настолько же, насколько Эдит измучилась, пока ее водили по комнатам, словно священную корову. Адела наблюдала, как Эдит старается завести светскую беседу с людьми, которые так поразительно походили на обычных людей – тех самых, от которых Эдит так хотелось навсегда сбежать в юности, на что она потратила столько сил и времени. По иронии судьбы, как бы ни был ей ненавистен мир игры в имена, Эдит постепенно привыкла к утешительному уюту закрытых клубов. И вдруг она снова оказалась в чистом поле, где никто не знал тех, с кем она знакома. Она была на грани паники. О чем говорить с людьми, с которыми у вас нет ни общих интересов, ни общих знакомых? Проведя столько времени в Бротоне, она и забыла.
– Надеюсь, она довольна тем, что происходит, – сказала Адела, кутаясь в пальто, когда мы тронулись в длинный путь на юг.
– Да?
– Нет, ну правда! Что она натворила? И уйти, не родив ребенка! Теперь, если дверь захлопнулась, она захлопнулась навсегда. Какая дура!
Меня до сих пор временами повергала в шок житейская мудрость моей жены, которая так прекрасно уживается в ней с ее большой и – я точно знаю – вполне искренней добротой.
– Разве не лучше, что у них нет детей?
– Лучше для кого? Лучше для Чарльза и Гуджи. Не для нее. Родить наследника – единственно верный второй шаг первой жены. Вспомни триумф Консуэло Вандербильт, когда она вернулась в ненавистный Бленхейм в качестве матери нового герцога. Для малышки Эдит подобное уже невозможно. – Она устало вздохнула. – А он!
– Я думал, он тебе довольно симпатичен.
– Он приятный, этакий миленький глупенький блондинчик, но вряд ли это судно, которому можно доверить такой важный груз, как счастье всей твоей жизни. О чем она только думает!
* * *
Похожие мысли мелькали в это же самое время в голове Эдит. Она чувствовала что-то вроде тоскливого разочарования, охватывающего все ее существо. Она побывала на очередной «шоу-бизнес-вечеринке» – это определение эхом отозвалось в ее голове – и вспомнила образ, который некогда создавала для себя: эффектные актрисы, чрезмерно накрашенные красавицы в платьях от-кутюр с блестками, глубокомысленные и взволнованные писатели-евреи, читающие что-то компаниям по углам, певцы, помогающие выйти на улицу пьяному пианисту, и все время – звонкий смех, прорезывающий воздух… По правде говоря, если подумать, то она взяла всю сцену, почти ничего не меняя, из фильма «Все о Еве», который имел так мало общего с этим сборищем заурядностей, поедающих диетическую пищу и рассуждающих о своем отпуске в Греции.
Не радовало ее и то, что они разглядывали ее с любопытством, словно посланницу иного и, очевидно, не одобряемого ими мира. Она не была безразлична к манящему блеску сцены, но начала замечать: качество блеска как такового самих артистов не очень волнует. И что еще хуже, она чувствовала, что появилась в этих неизвестных краях не как звезда (на что она втайне рассчитывала), а как полоумная чудачка.
– Какое жуткое сборище! Что это за люди?
Саймон никогда не отвечал на такие вопросы, да они и были более-менее риторическими. Оба понимали: Эдит считает театральную публику обычной, хотя прямо этого не говорит. Саймон никогда не принимал этот вызов отчасти потому, что его не интересовало, обычные они или нет, поскольку это не имело отношения к делу, отчасти потому, что подозревал – в самой глубине души, – что по ее стандартам он и сам был довольно обычным.
– Я прекрасно провел время, – сказал он.
– Тебе не пришлось терпеть того жуткого типа с голосом, будто он давится фруктовым салатом, который слюнявил мне руку весь вечер. Все твои вечеринки вроде этой?
– А все твои вечеринки состоят из шести худородных аристократов и неудачника, прогоревшего на «Ллойде»? Если да, то, по мне, фруктовый салат лучше. Без рассуждений.
Дальше они ехали молча.
Глава шестнадцатая
Так случилось, что однажды я был на Фулем-роуд ближе к вечеру, выполняя различные поручения, и Адела попросила меня заглянуть к «Коулфакс и Фаулер» и забрать тесьму, которую она заказала за несколько недель до этого. Обычно я отказывался от подобных заданий, так как в те времена (не то что сегодня) все тамошние продавцы, похоже, были дипломированными специалистами по Высшей Грубости, но она настояла, и когда я туда все-таки добрался, мной занялась довольно приятная женщина. Даже несмотря на то, что, как и предполагала Адела, заказ все еще не пришел, она как будто и вправду сожалела об этом.
Мне пришлось выслушивать символические извинения вместе с дежурными заверениями, что тесьма обязательно придет на следующей неделе, и в этот момент, повернув голову вправо, я заметил мать Эдит, которая рассеянно перелистывала альбомы с образцами. В последний раз я видел миссис Лавери почти два года тому назад, на свадьбе. У меня сжалось сердце при воспоминании о гордой завоевательнице, дрожащей от удовлетворенного честолюбия в Красной гостиной в Бротоне, сейчас же она выглядела потерянной. Она смотрела на сменяющиеся один за другим листы с узорами, но ничего не видела. Ничего, кроме крушения надежд, и эта картина, несомненно, неотступно стояла перед ее внутренним взором.
– Здравствуйте, миссис Лавери, – сказал я.
Она повернулась ко мне, сосредоточилась, вспомнила, кто я такой, и кивнула.
– Здравствуйте, – отозвалась она глухим и вялым голосом.
Позже я узнал, что она винила меня за то, что я привел Саймона в Бротон. Не без основания, я полагаю. В наши дни стало традицией отмахиваться от ответственности за подобные вещи, говоря «это все равно случилось бы, так или иначе», но меня этот аргумент вовсе не убеждает. Бо́льшую часть нашей жизни мы не воплощаем некий непреодолимый план, составленный при рождении, а лишь следуем за чередой случайных событий. Если бы Эдит не встретила Саймона (или встретила, уже родив ребенка), я думаю, маловероятно, что произошло бы все то же самое. Однако она его встретила. И случилось все, что случилось. И именно я их познакомил.
– Вы видели Эдит в последнее время? – спросил я.
От ощущения присутствия дочери нам обоим стало неуютно. Казалось, что проще будет, если поговорить об этом.
– Почти нет. Нет. – Она покачала головой. – Но она… – миссис Лавери помедлила, – они приезжают сегодня на ужин. Полагаю, я смогу наверстать упущенное.
Я кивнул:
– Передавайте ей привет.
Миссис Лавери не готова была меня отпустить:
– Вы же знаете его, я так понимаю. Этого нового парня.
– Саймона? Да, знаю. Не то чтобы очень хорошо, но мы вместе снимались. В Бротоне. Так они и познакомились.
– Да. – Она некоторое время смотрела в пол. – А он приятный человек?
Это меня порядком тронуло. Миссис Лавери пыталась заставить себя быть Хорошей Матерью и переключить внимание на непреходящие ценности при оценке нового кавалера своей дочери, хотя мы оба знали, что, даже если бы Саймон был самым приятным человеком в Европе, это бы все равно не возместило ей то, что она потеряла с Чарльзом.
– Очень мил, – ответил я. – По-своему.
– Вы, наверное, не видели Чарльза в последнее время. С тех пор как… все это случилось.
– Вообще-то, видел. Мы обедали с ним на днях.
Миссис Лавери такого не ожидала. Полагаю, в своих представлениях о мире своего зятя она воздвигла значительно более непреодолимые преграды между ним и остальными смертными, чем это было на самом деле. К тому же мое признание наводило на мысль, что я не слишком одобрял безрассудство Эдит. Она заметно смягчилась. К этому времени она убедила себя, что привязана к Чарльзу совершенно искренне, и исключительно из-за его человеческих качеств. Все было не так, но, по-моему, ее чувства от этого не становились слабее.
