— Башня изумительная, мам, — сказал Джон. — Новость про Уилеров чудесная, а ты прелесть. Да, пап? Она прелесть, верно?
— Все хорошо, Джон, — ответил Говард. — Давай-ка успокоимся.
Миссис Гивингс, чьи влажные пальцы в лоскуты истерзали спичечную книжицу, закрыла глаза и попыталась приготовить себя к тому, что нынче все пойдет наперекосяк.
Возле кухонной двери Уилеров дурное предчувствие окрепло. Хозяева были дома — обе машины стояли на месте, — но жилище имело странно неприветливый вид, словно здесь не ждали гостей. Никто не ответил на легкий стук в дверное стекло, в котором четко отражались небо, деревья, напрягшееся лицо миссис Гивингс и физиономии Говарда с Джоном, маячивших за ее спиной. Стукнув еще раз, из-под козырька ладони миссис Гивингс заглянула в дом. В кухне никого не было (на столе просматривался стакан чая со льдом), но из гостиной вылетел Фрэнк Уилер, и вид его был ужасен: казалось, сейчас он завопит, или разрыдается, или сотворит что-нибудь несусветное. Было ясно, что стука он не слышал, о приходе гостей не ведал и выскочил не с тем, чтобы открыть дверь, но в отчаянии бежать из дому. Отпрянуть миссис Гивингс не успела, и Фрэнк, увидев ее согбенную фигуру, пялившуюся на него сквозь стекло, вздрогнул, остановился и соорудил на лице улыбку, под стать ее собственной.
— Здрасьте, — сказал он, открыв дверь. — Милости просим.
Толпой они ввалились в гостиную, где застали Эйприл, вид которой тоже был ужасен: бледная и осунувшаяся, она заламывала пальцы прижатых к животу рук.
— Очень приятно вас видеть, — чуть слышно выговорила она. — Присаживайтесь. Извините за жуткий беспорядок.
— Мы не вовремя? — спросила миссис Гивингс.
— Что? Нет-нет, мы как раз… Что-нибудь выпьете? Или, может, чаю со льдом?
— Ой, спасибо, ничего не надо. Мы всего на минутку, только поздороваться.
Образовались две неловкие группы: Гивингсы рядком сидели, Уилеры подпирали стеллаж, сторонясь друг друга, но пытаясь наладить беседу. Лишь теперь миссис Гивингс отважилась на подозрение, что их скованность вызвана недавней ссорой.
— Скажите, что произошло? — спросил Джон, когда все остальные намертво смолкли. — Я слышал, вы передумали. Как же так?
— Да вот, знаете ли… — Фрэнк смущенно хмыкнул. — Вернее будет сказать, что кое-кто передумал за нас.
— Не понял.
Фрэнк бочком шагнул к жене и встал за ее спиной.
— Мне казалось, это уже вполне очевидно.
Миссис Гивингс только сейчас заметила, во что одета Эйприл. Платье для беременных!
— Боже мой! Это потрясающе! — воскликнула она, соображая, что полагается делать в таких случаях. Встать и расцеловать хозяйку, что ли? Однако вид Эйприл не располагал к поцелуям. — Ну надо же! Не могу выразить, до чего я рада! Но ведь теперь вам потребуется дом больше, правда?
Миссис Гивингс отчаянно надеялась, что сын не ввяжется. Куда там!
— Мам, подожди. — Джон встал. — Помолчи секунду. Я не понимаю. — Он сверлил Фрэнка взглядом прокурора. — Что тут очевидного? Ну да, она беременна. И что? В Европе не рожают?
— Джон, ну что ты, ей-богу, — залепетала миссис Гивингс. — Нам вовсе ни к чему…
— Мам, не лезь, а? Я задал человеку вопрос. Если не хочет отвечать, он, полагаю, сам сообразит, как об этом сказать.
— Разумеется. — Фрэнк улыбался своим ботинкам. — Скажем так: в любой стране рекомендуется заводить детей лишь в том случае, если тебе это по карману. Так вышло, что мы сможем с этим справиться только здесь. Все, видите ли, все упирается в деньги.
— Ах вон оно что! — удовлетворенно кивнул Джон, переводя взгляд с Фрэнка на Эйприл и обратно. — Что ж, это веский довод.
Уилеры облегченно вздохнули, но миссис Гивингс вся напряглась, ибо по опыту знала: сейчас произойдет нечто совершенно жуткое.
— Деньги — всегда хорошая отговорка. — Сунув руки в карманы, Джон заходил по комнате. — Только не истинная причина. А в чем причина-то? Жена, что ль, отговорила?
Он послал ослепительную улыбку Эйприл, которая подошла к пепельнице загасить сигарету. Их взгляды на секунду встретились, и она отвернулась.
— Ну? — не отставал Джон. — Женушка решила, что не готова расстаться с ролью наседки? Не-не, не то. Я вижу. Она девочка крепкая. Крепкая, женственная и чертовски смышленая. — Он повернулся к Фрэнку. — Значит, дело в тебе. Что произошло?
— Джон, прошу тебя, — взмолилась миссис Гивингс. — Ты чересчур…
Но тот словно с цепи сорвался:
— Что случилось? Оробел, что ли? Решил, что здесь тебе все же лучше? Прикинул, что в Безнадежной Пустоте оно таки уютней… Ага! Гляньте на него! Что такое, Уилер! Горячо?
— Джон, ты невозможно груб! Говард, прошу тебя…
Мистер Гивингс поднялся:
— Будет, сынок. Пожалуй, нам лучше…
— Ну и ну! — заржал Джон. — Знаешь, я не удивлюсь, если ты нарочно ее обрюхатил, чтобы всю оставшуюся жизнь прятаться за мамочкиным платьем.
— Теперь ты послушай. — Фрэнка трясло. Миссис Гивингс обомлела, увидев его стиснутые кулаки. — Ты уже наговорился, хватит. Кем ты себя возомнил? Заявляешься сюда и буровишь все, что придет в башку, но пора тебе знать…
— Он нездоров, Фрэнк, — пискнула миссис Гивингс и тотчас испуганно прикусила губу.
— Ах, нездоров! Простите, миссис Гивингс, но мне плевать, здоров он или болен, живой или труп. Только я хочу, чтобы свои вонючие мнения он держал у себя в психушке, где им самое место.
Повисла гнетущая тишина; все уже сгрудились в центре гостиной: миссис Гивингс кусала губы, Говард озабоченно расправлял на руке легкий дождевик, покрасневшая Эйприл разглядывала пол, Фрэнк, которого все еще трясло, шумно дышал и метал оскорбленные взгляды, полные вызова. Только Джон безмятежно улыбался и выглядел спокойным.
— Крутого мужика ты нашла себе, Эйприл, — подмигнул он, напяливая картуз. — Опора семьи, крепкий гражданин. Мне тебя жаль. Хотя вы, наверное, стоите друг друга. Знаешь, я вот сейчас смотрю на тебя и начинаю жалеть его. Сдается мне, ты устроила парню веселую жизнь, если он может доказать, что у него есть яйца, только заделав ребенка.
— Будет, Джон, — бормотал Говард. — Пойдем к машине.
— Эйприл, не могу найти слов для извинений… — прошептала миссис Гивингс.
— Ах да! — Джон отстранился от отца. — Жаль, жаль, жаль. Так хорошо, мам? Стольких «жаль» хватит? Черт, мне жаль и себя. Готов спорить, я самая жалкая на свете сволочь. Ведь если вникнуть, мне-то особо радоваться нечему, правда?
Что ж, думала миссис Гивингс, если в этом окаянном дне ничего уже не спасти, возрадуемся хотя бы тому, что Джон спокойно уходит. Осталось найти в себе силы пересечь комнату, покинуть этот дом, и тогда все закончится. Ан нет.
— Но все же одно меня радует. — Джон остановился в дверях. Когда он зашелся смехом и длинным прокуренным пальцем указал на слегка выпиравший живот Эйприл, миссис Гивингс поняла, что сейчас умрет. — Знаете, чему я радуюсь? Что не мне суждено быть тем ребенком.
6
Первое, что сделал Фрэнк после ухода Гивингсов, — налил и залпом опрокинул в себя полстакана виски.
— Молчи, — сказал он жене. От выпивки, ядром шлепнувшейся в желудок, его передернуло, он закашлялся. — Ничего не говори, сам догадаюсь. «Ты выглядел омерзительно». Да? И вот еще… — Следом за Эйприл Фрэнк потащился в гостиную, сверля гладкий затылок жены взглядом, в котором горели злость, стыд и униженная мольба. — «Все, что он говорил, — правда». Так? Ты ведь это хотела сказать?
— Теперь уже не надо. Ты сам все сказал.
— Неужели ты не видишь, что все не так? Неужели не понимаешь, что ужасно ошибаешься, если так думаешь?
Эйприл резко обернулась:
— Не понимаю. В чем ошибка?
— Он же безумен! — Фрэнк поставил стакан на подоконник, прижал к груди растопыренные пальцы обеих рук, а затем собрал их в напряженно дрожащие кулаки, чтобы выразить свою страстную искренность. — Безумен! А ты знаешь, чем определяется безумие?
— Нет. Чем же?
— Неспособностью общаться с другим человеком. Неспособностью любить.
