Но ни Нагасава, ни я сделать этого не смогли. Хацуми, как и многие мои знакомые, будто внезапно очнувшись на неком жизненном этапе, лишила себя жизни. Через два года после отъезда Нагасавы в Германию она вышла замуж за другого человека, а еще через два — вскрыла себе вены.
О ее смерти мне сообщил не кто иной, как Нагасава. Прислал из Бонна открытку: «Что-то пропало после смерти Хацуми. Очень печально и горько. Даже мне». Я разорвал ее и больше никогда ему не писал.
Мы зашли в маленький бар. Выпили по несколько порций, почти не разговаривая. Как уставшие друг от друга супруги, мы сидели напротив и молча выпивали, грызли орешки. Вскоре заведение наполнилось публикой, и мы решили оттуда уйти. Хацуми хотела заплатить, но приглашал я. Сказав это, я заплатил по счету.
Мы вышли. На улице заметно похолодало. Хацуми накинула на плечи светло-серый кардиган и, по-прежнему молча, шла рядом со мной. Я же засунул руки в карманы и медленно, бесцельно брел по ночному городу. «Прямо как во время прогулок с Наоко», — мелькнуло у меня в голове.
— Ватанабэ, не знаешь, где здесь можно поиграть на бильярде? — внезапно спросила Хацуми.
— Бильярд? — удивленно переспросил я. — Ты играешь на бильярде?
— Да. И неплохо. А ты?
— Разве только в «ёцудама» [42]. И то… так себе.
— Тогда пойдем.
Мы нашли поблизости бильярдную — в невзрачном домишке, где-то в тупике. Нечего и говорить: наша парочка — Хацуми в своем шикарном платье и я в темно-синем пиджаке и галстуке в косую полоску — выделялась на общем фоне. Но Хацуми, не обращая на это ни малейшего внимания, выбрала кий, натерла кончик мелом, достала из сумочки заколку и закрепила челку, чтобы не мешала.
Мы два раза сыграли в «ёцудама». Хацуми действительно оказалась умелым игроком. Мне же мешал толстый бинт на руке. Само собой, она разгромила меня в обеих партиях.
— Хорошо играешь! — восхитился я.
— С виду не скажешь, да?
— Где так научилась?
— Мой дед по отцу любил развлечься, и у него в доме стоял бильярд. Мы с братом ходили к нему в гости и с детских лет катали шары. Когда подросли, дед поделился опытом. Хороший был человек. Стройный, симпатичный. Правда, уже умер. Гордился своей встречей с Диной Дурбин в Нью-Йорке.
Она забила три шара подряд, но на четвертом промахнулась. Я с трудом отыграл один, но смазал на очень легком шаре.
— Из-за повязки, — попыталась успокоить меня Хацуми.
— Просто долго не играл. Два года и пять месяцев не брал кий в руки.
— Почему так точно помнишь?
— Мы играли с другом, и той же ночью он умер. Вот и запомнил.
— И с тех пор перестал играть?
— Нет, не поэтому, — немного подумав, ответил я. — Просто с тех пор не было. Только и всего.
— Отчего умер друг?
— Несчастный случай.
Она сделала еще несколько ударов. Сосредоточенный взгляд просчитывал траектории шаров, выверенная сила удара… Наблюдая за тем, как она откинула назад аккуратно уложенные волосы, блеснув золотом серьги, уверенно поставила ноги, оперлась красивыми пальцами на сукно и ударила по шару, я подумал: во всей замызганной бильярдной есть только один прекрасный уголок. Мы с нею впервые осталась наедине, и мне было здорово. Меня будто передвинули на следующую ступень собственной жизни. После третьей партии, которую она снова легко выиграла, на моих бинтах выступила кровь, и мы прекратили.
— Прости меня. Не стоило тебя сюда тащить, — виновато сказала Хацуми.
— Ладно. Не рана — пустяки. К тому же было весело. Очень, — ответил я.
На выходе к нам шагнула худощавая женщина средних лет — видимо, хозяйка заведения, — и сказала Хацуми:
— Хорошо катаешь, дочка!
Та, улыбнувшись, поблагодарила и заплатила за игру.
— Болит? — спросила она, когда мы вышли на улицу.
— Не так чтобы очень.
— Рана открылась?
— Да нормально. Наверное.
— Так. Пошли ко мне. Я проверю и заново перебинтую. У меня для этого есть все, что нужно. Здесь рядом.
Я хотел было ее остановить: мол, не стоит так беспокоиться, — но она возразила: нужна перевязка.
— Или я тебе в тягость? Быстрее хочешь вернуться к себе в общагу? — шутливо спросила она.
— Ничего подобного.
— Тогда не стесняйся, пошли. Здесь совсем рядом.
Дом, в котором жила Хацуми, находился в пятнадцати минутах ходьбы от станции Сибуя в сторону Эбису. Не роскошный, но очень приличный, с маленьким вестибюлем и лифтом. Хацуми посадила меня за стол, а сама пошла в соседнюю комнату переодеться. Вышла в тренерке с надписью «Принстонский университет», легких брюках и без сережек. Откуда-то достала аптечку, сняла мою повязку, удостоверилась, что рана не открыта, и заново наложила бинт. Причем, очень умело.
— Да ты прямо мастер на все руки.
— Когда-то занималась благотворительностью. Нечто вроде медсестры. Там и научилась.
Перебинтовав мне руку, она достала из холодильника две банки пива. Сама выпила лишь половину, оставив мне полторы. Затем показала альбомы с фотографиями своих клубных подруг. Действительно, среди них оказалось несколько симпатичных.
— Захочешь найти себе подругу — приходи ко мне. Быстро познакомлю.
— Так и сделаю.
— Ты, наверное, считаешь меня старой сводницей? Признавайся.
— В некоторой мере, — честно ответил я и засмеялся. Она тоже. Улыбка ей шла.
— Послушай, Ватанабэ, что ты думаешь? О нас с Нагасавой?
— В каком смысле, «что думаю»?
— Как нам быть… дальше?
— Что бы я ни сказал, ничего не произойдет, — отхлебнув хорошо охлажденного пива, сказал я.
— Ладно, скажи все, что думаешь.
— На твоем месте я бы с ним расстался. Нашел более здравомыслящего человека и жил бы с ним счастливо. Суди сама: как бы по-хорошему ты к нему ни относилась, разве с этим человеком можно стать счастливой? Он — не из тех, кто счастлив сам и с кем счастливы другие. Рядом с ним только испортишь себе нервы. На мой взгляд, уже то, что ты с ним целых три года, — само по себе чудо. Конечно, он мне по-своему нравится. Интересный человек со множеством прекрасных черт. Мне далеко до его способностей и сил. Но его суждения о людях и стиль жизни… как бы это сказать… Общаясь с ним, иногда ловишь себя на мысли, что ходишь по кругу. При этом он идет вперед, поднимается наверх, а я… я толкусь на одном месте. В такие минуты становится очень пусто. Ведь у него действительно совсем другая система. Понимаешь, о чем я?
— Прекрасно понимаю, — сказала Хацуми и достала из холодильника еще одно пиво.
— К тому же, после годичной стажировки он, скорее всего, уедет за границу. Что ты будешь делать? Все это время его ждать? Тем более что он жениться ни на ком не собирается.
— Это я тоже знаю.
— Тогда что я могу тебе сказать… еще?
— Н-да.
Я медленно налил в стакан пива и выпил.
— Пока мы играли на бильярде, я думал. Я рос в семье один. При этом ни разу не грустил, и не хотел братьев и сестер. Считал, что мне и одному неплохо. Но когда мы с тобой играли, я между делом подумал: хорошо бы иметь такую сестру, как ты. Смышленую и шикарную, которой очень идет платье цвета ночной грусти и золотые серьги, которая хорошо катает шары на бильярде…
Хацуми радостно улыбнулась и посмотрела мне в лицо.
— Как минимум, за последний год я не слышала ничего приятнее.
— Поэтому я и хочу, чтобы ты была счастлива. — Я даже слегка покраснел. — Но вот что странно. Кажется, что человек, вроде тебя, может быть счастлив с кем угодно. Что тебя тянет к такому, как Нагасава?
— Думаю, так суждено. Я ничего не могу с собой поделать. Говоря словами Нагасавы, «это все на твоей совести — причем тут я?».
— Да, наверное, — согласился я.
— Только, Ватанабэ, не такая я и умная. Скорее — старомодная дуреха. Плевать мне на системы и совесть. Выйти замуж, каждый вечер падать в объятия любимого человека, нарожать ему детей… Только и всего. А больше мне ничего не нужно…
