Она кивнула:
– Теперь понимаете, почему я попросила вас о помощи?
И она отошла к другим гостям, не упоминая больше любопытного разговора, состоявшегося между нами накануне. Сказать по чести и в ее защиту, я понимал, почему, как мать, она была вынуждена пойти на такие отчаянные меры. Сын буквально умирал у нее на глазах. Что меня озадачило, так это ее намек на зарождающийся роман, который обещает привести его к новой жизни и счастью. Он явно не был похож на человека, нашедшего свою Истинную Любовь, хотя Кларисса все время была поблизости. Еще несколько человек зашли выпить по стаканчику перед обедом, и она опять играла роль хозяйки, провожала людей туда и сюда, представляла их друг другу, но, насколько я мог судить, не возбуждала особого интереса в сердце своего кузена.
Гости были не менее угрюмы, чем вчера, и я заметил, как пару из них, невзирая на ворчание, подволокли к Дэвиду и Изабел. Одного – виконта Богуна, который накануне уходил прогуляться, когда мы с Аделой приезжали, – я как-то случайно встретил в Лондоне. С его младшей сестрой мы были смутно знакомы, и я еще тогда заподозрил, что он умственно отсталый (или, по крайней мере, настолько близок к этому, насколько это возможно без необходимости постановки диагноза), а потому был очень удивлен, когда прочел где-то, что он женился на хорошенькой девушке с респектабельной работой в издательстве. Памятуя об этом, любопытно было взглянуть на новую леди Богун, ту, что пошла на эту сделку с дьяволом. Ее нетрудно было заметить. Волосы безукоризненно зачесаны назад и повязаны бархатной лентой, нос задран под облака, с отчаянно несчастным Дэвидом она держалась настолько нелюбезно и заносчиво, насколько могла, не переходя к прямым оскорблениям. Бедняга старался изо всех сил, с надеждой упоминал имена и ссылался на знакомых, и все они очень вежливо, но с презрением отвергались, и мне уже казалось, что я вижу, как пот каплями стекает по его лицу. Я мог только надеяться, что эти мелкие победы стоили той жертвы, которую она принесла. Сам Богун поймал несчастную Аделу и рассказывал ей какую-то нескончаемую историю, которую все время прерывал пронзительным и беспричинным смехом. Мне было видно, как она намечает себе пути к отступлению.
Подошел Чарльз и тронул меня за локоть:
– Как дела? Как прошли съемки?
– Нормально. Как у тебя дела?
Он жестом указал на диванчик у окна, куда бы мы могли присесть и где бы нам никто не помешал. Некоторое время он молча смотрел вдаль, на сады.
– О, у меня все хорошо. – Он кривовато улыбнулся. – Ну, неплохо.
Верилось с трудом, но я кивнул:
– Я рад.
– Мама сказала, вы приезжали вчера.
– Мы заходили на чай.
– Наверное, они хотели поговорить с вами… ну, об этой истории.
– Что-то в этом роде.
– Что они сказали?
Я не был готов выдать леди Акфилд ее сыну. Кроме всего прочего, пусть я считал ее просьбу назойливой и неуместной, но не сомневался в искренности леди Акфилд. Ее ребенок выглядел просто кошмарно. Конечно, ей хотелось сделать так, чтобы все закончилось. Какая мать не хотела бы этого? Я не мог ее винить, поэтому пожал плечами. Чарльз продолжил:
– Они очень хотят поторопить события. Хотят, чтобы я оставил все позади.
– А ты против?
Он снова принялся глядеть в окно. Было самое начало мая, и цветы, просыпающиеся к жизни на любовно ухоженных террасах, должны были выглядеть свежими и радостными, но утром был ливень, поэтому все они казались промокшими насквозь и усталыми. За низкой изгородью деревья только начинали распускаться, и это была еще легкая, первая листва, нежная и липкая.
– Они отправили меня на Ямайку в ноябре с Клариссой и несколькими ее друзьями.
– Весело было?
Я поискал глазами Клариссу, она наполняла гостям бокалы. Чарльз проследил за моим взглядом:
– Бедная старушка Кларисса! Да. Неплохо. Я люблю Ямайку. Ну, по крайней мере Охо-Риос. Ты там бывал? – (Я покачал головой.) – Моя милая мама пытается подобрать мне пару. Она не хочет второй раз испытывать судьбу на открытом рынке. – Он рассмеялся.
– Полагаю, она просто хочет тебе счастья, – сказал я.
Он посмотрел на меня:
– Не совсем так. Понимаешь, она действительно хочет, чтобы я был счастлив, но на этот раз она хочет для меня такого счастья, которое она смогла бы понять. Она боится неизвестности. Эдит была чем-то неизвестным. Она думает, что старается ради моего блага, но в большей степени она просто стремится предотвратить повторение истории. В Бротоне больше не должно появляться посторонних. Эдит и Эрика было вполне достаточно.
– Ну, я могу ее понять – как минимум в отношении Эрика, – сказал я, и мы рассмеялись.
Я снова посмотрел на Клариссу. Она начала бросать в нашу сторону слегка обеспокоенные взгляды, как будто чувствовала, что наш разговор не предвещает ей ничего хорошего. Она была милая девушка и прекрасно справилась бы с задачей – значительно лучше, пожалуй, чем бедняжка Эдит, сколько бы последняя ни старалась. Почему ей нельзя попытаться осчастливить Чарльза? Но, даже размышляя таким образом, я понимал, что вся эта история – плод воображения леди Акфилд и таковой ей и суждено остаться.
– Ты видел Эдит в последнее время?
И снова меня поразило заблуждение, в котором я нередко оказывался, в частности и особенно с Чарльзом, – предполагать, что глупые люди лишены глубоких чувств. Не то чтобы Чарльз был именно глуп. Просто он был не способен на оригинальную мысль. Но я знал, что он был более чем способен на великую любовь. Очень увлекательно бывает рассуждать о причинах выбора предмета любви. Мне нравится Эдит, и нравилась с самой первой встречи. Я получал удовольствие от ее красоты, ее сдержанной самоиронии и ее естественно спокойной манеры держаться, но я понятия не имею, как случилось, что она стала предметом такой великой любви для Человека, у Которого Было Все. Самой приятной и интересной ее чертой как собеседника, в конце концов, было чувство юмора, которое Чарльз был не способен оценить или даже понять. По-своему я был озадачен не менее леди Акфилд. Почему он не выбрал кого-то своего сорта, чтобы невеста хорошо ориентировалась в свете, была знакома с остальными обитателями их мира, заседала в благотворительных обществах, ездила верхом и распоряжалась в деревне без колебаний и уж точно без той потаенной насмешки над собой, которая во многом лежала в основе того, как Эдит исполняла свою роль. Но как бы там ни было, что есть, то есть. Чарльз полюбил Эдит Лавери, и полюбил всем сердцем. Она нанесла почти смертельный удар его самолюбию и даже самой его жизни, но когда он повернулся ко мне, по нему было сразу видно, что он ее любит.
– Адела ее видела где-то на днях.
– Как она?
– Неплохо, я думаю.
Это тернистый путь, если позволите. Мне не хотелось говорить, что вид у нее был удрученный, чтобы не будить в его груди надежду, обреченную на разочарование, но не хотелось и говорить, что она сияла от счастья, потому что это причинило бы ненужную боль. И было бы, насколько я понял по рассказу Аделы, неправдой.
– Ты увидишь ее в ближайшее время?
– Я думал, не пригласить ли ее на обед.
– Скажи ей… скажи ей, что я сделаю, как она захочет. Ну, понимаешь. Чтобы ей было удобно. – (Я кивнул.) – И передавай ей привет и мою любовь.
Как и следовало ожидать, Дэвид не получил особого удовольствия от своего путешествия в Вальхаллу. Как часто бывает в таких случаях, воплощение мечты влечет за собой ее развенчание. В своем воображении Дэвид и ему подобные видят себя истинными представителями круга избранных, закадычными приятелями половины пэров и лордов страны; он представлял себе, как обменивается историями о друзьях детства и строит планы снять на две семьи виллу в Тоскане. В действительности попытки вести себя таким образом только приносят им разочарование и озлобляют, потому что они оказываются в ситуации, где с ними обходятся пренебрежительно, как с пришельцами из иного мира, те самые люди, кого они всю сознательную жизнь боготворили и копировали.
