На четвертый день после моего возвращения в Токио пришло письмо от Рэйко. На конверте — марка срочной почты. Содержание письма крайне простое: «Не могу с тобой связаться. Очень волнуюсь. Позвони. В девять утра и вечера жду по этому телефону».
Ровно в девять я набрал нужный номер, Рэйко тут же взяла трубку.
— Как дела? — спросила она.
— Так себе.
— Слушай, ничего, если я к тебе послезавтра приеду?
— Ко мне? В смысле, в Токио?
— Да, в Токио. Хочется с тобой хоть раз спокойно обо всем поговорить.
— Выходит, оттуда придется уехать?
— Как же я к тебе приеду, оставаясь там? — сказала Рэйко. — А тем более, мне уже пора. Суди сам — восемь лет провела. Останусь еще — совсем заплесневею.
Я не мог подобрать слов и молчал.
— Послезавтра приеду на «синкансэне» в три двадцать, так что встречай. Помнишь в лицо? Или после смерти Наоко потерял ко мне интерес?
— Да ну? — ответил я. — Послезавтра к трем двадцати буду на Токийском вокзале.
— Сразу заметишь. Нечасто можно увидеть женщину средних лет с чехлом от гитары.
И действительно я сразу нашел Рэйко. Она была в мужском твидовом пиджаке, белых брюках и красных спортивных туфлях. По-прежнему короткая прическа с торчащими кое-где волосами. В правой руке болталась дорожная сумка из желтой кожи, с левой свисал черный гитарный чехол. Увидев меня, она улыбнулась, изогнув все свои морщины. Глядя на ее лицо, я тоже невольно улыбнулся. Я взял у нее сумку, и мы пошли на платформу центральной линии.
— Слышь, Ватанабэ, с каких это пор у тебя такое лицо? Или в Токио сейчас такие в моде?
— Какое-то время путешествовал. Толком ничего не ел, — сказал я. — Как поездка в «синкансэне» [55]?
— Да ничего хорошего — окна не открываются. По пути хотела купить бэнто — куда там!
— Зачем, по поезду же ходят продавцы?
— Ты имеешь в виду дорогие несъедобные сэндвичи? К ним даже помирающая с голоду лошадь не притронется. Мне нравится рис с морским карпом, который продают в Готэмба.
— Ага, скажи такое кому другому — сразу примут за бабку.
— Чего уж там? Бабка и есть, — сказала Рэйко.
По пути в Кичидзёдзи Рэйко крайне внимательно всматривалась в проплывавшие за окном поезда пейзажи Мусасино.
— Что, за восемь лет меняются даже пейзажи? — спросил я.
— Ватанабэ, ты ведь не знаешь, какое у меня сейчас настроение?
— Не знаю.
— Страшно мне до жути — чуть с ума не схожу. Как быть — не знаю. Очутиться в таком месте, — сказала Рэйко. — Не находишь, «чуть с ума не схожу» — неплохо сказано?
Я рассмеялся и взял ее за руку.
— Уже все хорошо. Ведь выйти оттуда удалось своими силами?
— Оттуда я вышла не своими силами. Оттуда я вышла благодаря Наоко и тебе. Я бы не выдержала там без Наоко. К тому же, я была убеждена, что нужно приехать в Токио и спокойно с тобой обо всем поговорить. Вот и вышла. Если бы не все это, так бы там и осталась до конца своих дней.
Я кивнул.
— Ну а дальше?
— Поеду в Асахикаву [56]. Слышь, в Асахикаву! Одна моя хорошая знакомая по консерватории ведет там класс музыки. Вот. И два-три последних года зовет к себе — в помощницы. До сих пор отказывалась — не хотела ехать в такую холодрыгу. Ведь так, да? Не успела выйти, и куда — в Асахикаву! Такое ощущение, что там меня поджидает ловушка.
— Не так там все и плохо, — сказал я. — Один раз приходилось ездить — вполне приличный город… интересная атмосфера.
— Серьезно?
— Там куда лучше, чем в Токио.
— Больше деваться некуда. К тому же, я уже отправила туда багаж, — сказала она. — Как-нибудь приедешь ко мне в гости?
— Конечно… А туда — сразу? Или будет несколько дней в Токио?
— Если получится, хочу провести здесь пару-тройку дней. Ничего, если у тебя пошумим? Я не привередливая.
— Нет, конечно. Если что, посплю в спальнике.
— Извини.
— Ничего страшного — у меня альков просторный.
Рэйко слегка побарабанила пальцами по гитарному чехлу.
— Пожалуй, мне нужно себя приучать. До отъезда в Асахикаву. А то совсем еще не привыкла к внешнему миру. Многого не знаю, напрягаюсь. Поможешь мне освоиться? Кроме тебя, мне обращаться не к кому.
— Конечно. Что будет в моих силах, — ответил я.
— Постой, а я тебе не мешаю?
— Интересно, чему?
Рэйко посмотрела на меня, изогнула уголки губ и засмеялась. И больше ничего не сказала.
Доехав до Кичидзёдзи, мы пересели на автобус, и пока добирались до моей квартиры, ни о чем серьезном не говорили. Так, по мелочи: как изменился Токио, что я помню про Асахикаву, как Рэйко училась в консерватории. О Наоко не обмолвились ни словом. С нашей последней с Рэйко встречи минуло десять месяцев, и теперь мне на удивление приятно и спокойно было идти с нею рядом. Показалось, что со мной такое уже было. Если подумать, во время прогулок с Наоко по Токио, меня посещали такие же мысли. Как прежде у нас с Наоко был общий мертвец — Кидзуки, сейчас у нас с Рэйко общей была мертвая Наоко. От этой мысли я не мог вымолвить ни слова. Рэйко некоторое время говорила сама, а когда поняла, что я ее не слушаю, тоже умолкла. В полном молчании мы ехали так до самого дома.
Стоял день начала осени — такой же ясный и отчетливый, как и ровно год назад, когда я ездил к Наоко в Киото. Белые и тонкие, как кости, облака. Высокое, словно распахнутое небо. «Снова осень», — подумал я. Запах ветра, оттенки солнечных лучей, расцветшие в высокой траве маленькие цветы, особые тени звуков напоминали мне о ее приходе. С каждой сменой времени года постепенно увеличивается расстояние между мной и мертвецами. Кидзуки по-прежнему семнадцать, Наоко — двадцать один… навеки.
— Вот, здесь совсем другое дело — можно вздохнуть свободно, — выйдя из автобуса и оглянувшись по сторонам, сказала Рэйко.
— Еще бы — здесь совсем ничего нет, — сказал я.
Я провел Рэйко в дом с заднего входа. Она то и дело восхищалась.
— Ну скажи, разве плохое место? — говорила она. — Ты сам все это смастерил? В смысле — полки, стол?
— Да, — ответил я, заваривая чай.
— А ты — мастер, Ватанабэ. И в комнате вполне чисто.
— Спасибо Штурмовику. Это он привил мне чистоту. Хозяин дома счастлив. Говорит, что я очень бережно всем пользуюсь.
— Ах да… Пойду, поздороваюсь с хозяином, — сказала Рэйко. — Он ведь живет в том конце сада?
— Поздороваться? Зачем с ним здороваться?
— Ясное дело зачем? Что подумает хозяин, если увидит, как к тебе завалилась странная тетка пожилого возраста, которая к тому же бренчит на гитаре. В такой ситуации лучше все уладить с самого начала. Вот — я для этого даже сладости привезла.
— Предусмотрительно, — восхитился я.
— Что поделаешь — опыт. Представлюсь твоей теткой по материнской линии из Киото. Имей в виду на будущее. Как раз хорошо, что у нас разница в возрасте. Никому ничего дурного и в голову не придет.
Она достала из дорожной сумки коробку сладостей и ушла. Я уселся на веранде, пил чай и играл с котом. Рэйко не возвращалась минут двадцать. А когда вернулась, достала из сумки жестяную коробку «сэмбэй» [57] и протянула мне:
— Подарок!
— О чем можно говорить целых двадцать минут? — пробуя печенье, спросил я.
— Конечно, о тебе, — ответила Рэйко, взяв на руки кота и прижавшись к нему щекой. — Говорит, аккуратный, серьезный студент, они с женой не нарадуются.
— Это про меня-то?
— А про кого еще? — хмыкнула Рэйко. Затем заприметила мою гитару, немного ее подстроила и заиграла «Desafinado» Карлоса Джобима. Давно я не слышал, как она играет, но, как и в прошлый раз, душа моя согрелась. — Что, начал играть?
— Увидел, что валяется в сарае, — взял попользоваться. Понемногу тренькаю.
— Ладно, позже дам тебе бесплатный урок, — сказала Рэйко, отложила гитару, сняла твидовый пиджак, прислонилась к столбу веранды и закурила. Под пиджаком на ней была рубашка в полоску с коротким рукавом.
