Невзирая на ветер, судно почти не продвигалось вперед. Волны пробегали под ним, а иногда, казалось, и над ним, но корабль только поднимался и опускался – и все на той же самой волне. Я отважно перегнулся через перила, за что был вознагражден зрелищем чего-то походившего на зеленые волосы, вьющиеся среди пены, словно вокруг плавали злые колдуньи и тянули корабль вниз и назад. Прежде чем я оправился от вызванной этим зрелищем холодной дрожи, море вместе с зелеными прядями и пеной поднялось вверх, нависло надо мной, захлестнуло и потащило с ужасающей силой, и обеих рук моих, вцепившихся в железный стержень кофель-нагеля, едва достало, чтобы удержаться и не быть унесенным море и пропасть навсегда.
Кто-то кричал мне в ухо:
– Пассажирам нельзя! Убирайтесь, пока можете! Уходите быстро, бегом!
Голос звучал необычайно властно. Шлепая по воде, стоявшей на несколько дюймов, я побежал – потому что палуба на миг приняла горизонтальное положение и стала подниматься с другого бока.
Я поскользнулся, и исполнил бы глиссе и переломал бы кости, врезавшись в шпигат противоположного борта, если бы человек, который бежал позади, не схватил меня за руку и не поднял на лестницу, ведущую на ют. Там он толкнул меня к поручням, убедился, что я держусь, и отступил.
– Сэр, вас едва не унесло. Мистер Тальбот, полагаю?
Он скинул зюйдвестку и тряхнул кудрями – слишком золотыми для мужчины. Ростом он был ниже меня, но это можно сказать почти о каждом! Мимо нас хлестнул поток брызг, а незнакомец улыбнулся мне с удивительным добродушием. Я окинул взглядом голубые глаза, алые губы и румяные щеки, столь нежные, что они, казалось, не испытали на себе суровостей непогоды и избежали прикосновения тропического солнца.
– Благодарю вас за помощь. Сказать по правде, ко мне еще не вернулись силы. Однако я не имею чести…
– Бене, сэр. Лейтенант Бене – с одним «н» и ударением на конце.
Я протянул свободную руку, чтобы обменяться с ним рукопожатием, но он в это время поднял голову, и на лице у него появилось гневное выражение. Бене смотрел куда-то вперед и вверх, на паруса; у него даже глаза засверкали.
– Фрэнсис, ленивый бездельник! Мигом засажу, если слетите со стропа!
Он повернулся ко мне:
– Матросы хуже детей, мистер Тальбот. Там, где вы погибнете по незнанию, они погибнут по небрежности. Позвольте проводить вас до каюты… Нет, что вы, мистер Тальбот, меня вовсе не затруднит!
– Но у вас же дела!
Вместо ответа он опять взглянул вверх.
– Мистер Виллис! Раз уж вас послали на топ, считайте, что вы отвечаете там и за людей, и за работу. Постарайтесь не лишить нас грот-мачты. Ну, мистер Тальбот, – бегом!
К своему удивлению, я обнаружил, что подчиняюсь этому молодому человеку с готовностью, какой не мог добиться от меня даже капитан Андерсон.
Более того, я проскочил через коридор, размышляя о комичности ситуации.
– Виллер, вы свободны. Мистер Бене, прошу садиться.
– Вы, сэр, хвораете. А я телом не болен, но вот насчет души дело обстоит иначе. Печаль наполняет мои паруса. О прелести созданье несравненной, черты твои, бесспорно, совершенны! Я это сотворил, пока стоял полувахту. О, вспомнил, вот так: О прелести созданье несравненной, ты станом и чертами совершенна! Эти строки я выстрадал. Сочинилось целым куском… Печаль своим крылом да не коснется твоей души… «Крыло печали» – довольно удачно, не находите?
Сердце мое сжалось от страшного подозрения.
– Вы с «Алкионы»?
– Откуда же еще – среди этих пустынных вод? Изгнание отныне мой удел… А как вы относитесь к аллитерации? Мы, конечно, еще увидимся, но меня ждут на совещании у мистера Саммерса.
Он живо удалился. Я кликнул Виллера, который, как обычно, торчал неподалеку. Он помог мне снять плащ.
– Вы свободны, Виллер.
Молодой человек с золотыми кудрями и прекрасным лицом, который много недель провел в обществе мисс Чамли! Я испытывал острую тоску, о коей всегда думал, что поэты ее сильно преувеличили.
(11)
Я пришел в себя. Из кают с моей стороны коридора доносился непонятный, постепенно приближающийся звук. В дверь постучали, и обнаружился источник странного звука: плотник, мистер Гиббс, у которого к коленям были привязаны необычные кожаные подушечки.
– Простите, сэр, за беспокойство, но мне нужно проверить обшивку.
– Чего это ради?
Мистер Гиббс поскреб в рыжеватых волосах. На расстоянии в ярд я уловил запах спиртного.
– Дело в том… Простите, сэр, – корпус у нас, говорят, немного разболтался, что вообще-то неудивительно, ведь ему в обед сто лет.
– Да он гуляет, как старый башмак!
Мистеру Гиббсу, казалось, польстила моя осведомленность.
– Именно, сэр. И никак иначе. Ничего страшного, пассажирам беспокоиться не о чем. Удивительно, как это такой джентльмен, как вы, в море без году неделя, а уже разбираетесь, что к чему. Мистер Брокльбанк, когда я у него в каюте смотрел, не больно-то и понял, чего я делаю, но стаканчик мне за труды налил.
Мистер Гиббс сделал паузу, пожирая глазами бутылку бренди. Он опустился на колени и начал извлекать из-под кровати выдвижные ящики, что, учитывая ограниченное пространство, было нелегко.
– Какого черта вы там делаете, Гиббс? Осторожно, мои рубашки.
– Я, сэр, вам оснастку не испачкаю, мне только проверить… так, ага.
– Вы меня не слышите, что ли?
– Мне тут стыки проверить…
Речь его вдруг перешла в вопль. Пятясь, он выполз из-под койки, засунул пальцы в рот и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Что случилось, Гиббс?
Он продолжал раскачиваться и стенать, держа руку во рту.
– Бренди!
– Если это необходимо – хлебните. Господи, да вы пожелтели!
Мистер Гиббс пренебрег изящным бокалом. Он вынул бутылку из специального углубления над парусиновым тазом, зубами выдернул пробку и приложил горлышко ко рту. Он, похоже, выхлебал не меньше четверти бутылки, прежде чем перевел дух.
– Да вы наберетесь как сапожник!
Он поставил бутылку на место, согнул пальцы и стал на них дуть.
– Столько лет в мастерах, а все попался, как подмастерье! Да уж, обшивка, можно сказать, гуляет. Одни называют это так, другие иначе, а дело-то все одно, верно?
– Последствия угрожающие?
– Да как сказать. Знаете, сэр, то, что судно вот так вышло из ветра, на пользу ему не пошло, ни чуточки. Вот обшивка и гуляет. Какой прок лишний раз толковать о том, что там с судном, хотя, как позабиваешь костыли да распорки во всякую деревяшку на корабле, да коли поминутно носом в обшивку потыкаешься, как кобель суке под хвост, то все о посудине и выведаешь…
– Все?
– Как есть все, не хуже, чем у собственной супружницы, и в голове-то даже точнее, чем когда корабль разложили на плазе. Каждый дюйм, каждый болтик…
– Наш корабль?
Мистер Гиббс сел на корточки.
– Наш корабль, а то как же. И при всем при том, не обойдется, конечно, и без стаканчика-другого…
– Так мы все-таки в опасности?
Мистер Гиббс уставил на меня глаза, хмурясь, словно это потребовало от него больших усилий. Он снова поскреб в рыжеватых стриженых волосах, приходя в себя. Лицо его прояснилось, он улыбнулся. Улыбка, однако, вышла неубедительная.
– В опасности, мистер Тальбот? Нечего вам беспокоиться. Видывал я корабли, которые того и гляди развалятся, а они приходят домой и стоят себе в доке как ни в чем не бывало, точно из самой прочной выдержанной древесины – и это так же верно, как то, что в гинее двадцать один шиллинг. И хотя…
Он замолчал, посасывая палец.
– Ну, говорите же, приятель.
Мистер Гиббс улыбнулся, но как-то слабо.
– Уж у нас-то дерево точно выдержанное. Не сыскать тут ни щепки, что моложе хоть кого на корабле, кроме разве что Мартина Дэвиса, пердуна старого. Понимаете, сэр, настоящая опасность – если смешать выдержанную древесину и свежую. Когда я был вот такой малец, наткнулся раз на кницу с глазком – старым, конечно же, да мне-то почем знать? Я доложился помощнику плотника, а ему и дела нет, только ухо мне надрал.
